Когда на улицах из-под снега выбиваются первые цветы, битые бутылки и собачьи продукты, новости в «контакте» больше прежнего блещут глубочайшими по сути высказываниями о любви, а отъявленные лентяи вроде меня начинают оживлённо двигаться и разговаривать, излучая счастье – знайте, пришла весна. Никто не уйдёт от неё. Как говорится, когда весна, влюбится и сосна.
Ну уж если такое мощное дерево не выдерживает, то что говорить о каком-то Лушкине, который одним весенним утром почувствовал острую необходимость в любви. Он резонно рассудил, что таковая есть и у Хандрина, и у Касьянского, а чем он хуже? Запихав в рот кусок колбасы, новая жертва дружеского весеннего огня вышла на улицу с твёрдым намерением отыскать затерявшееся чувство.
Первой ему встретилась его знакомая Уржумова. Надо ли говорить, что Лушкин тут же влюбился!
- Эгегей! – закричал он.
- Привет, - мило улыбнулась ничего не подозревающая девушка. Разговор зашёл в тупик.
- Весна… - неуверенно начал Лушкин.
- Да, - опять мило улыбнулась Уржумова. И опять «наступило неловкое молчание», как говорили поэты в почти доисторические времена.
- Ну, я пошла, - наконец – да-да, мило улыбнулась Уржумова и действительно сдержала слово. Лушкин посмотрел ей вслед и… разлюбил.
Пройдя в тяжёлых раздумьях метров пятьсот, Лушкин увидел другую свою знакомую, Жаворонкову. О, никогда раньше не испытывал он таких чувств! Как бы хотел он видеть её своей девушкой!.. Нет, не передать нашим грешным и обложенным из-за панкреатита языком всё то, что творилось у Лушкина на душе.
Наученный горьким опытом сгоревшего чувства, Лушкин начал действовать по-другому:
- Привет, - и, не дожидаясь милой улыбки, выпалил:
- Знаешь, я тебя люблю. И ты теперь моя девушка. Будем вместе гулять и… Ну, поняла.
Жаворонкова брезгливо сморщилась:
- Ты двинутый, что ли?
Но, подумав, как бы смягчить удар, добавила:
- Мне надо ещё подумать, но боюсь, нам не быть вместе. Ты очень хороший, правда, но увы…
И ушла, оставив Лушкина наедине с его тяжёлыми раздумьями. Он вздохнул и побрёл дальше, проклиная про себя и Жаворонкову, и весну, и всё!
Вдруг – ну, коли речь зашла про весну и любовь, как мы обойдёмся без этого самого любовного словечка! - навстречу Лушкину «как мимолётное виденье» явилась Сакурова, очередная его приятельница. Лушкин взглянул на неё – и обомлел. Как же раньше он не замечал такой красоты! Отошли в небытие и Уржумова, и Жаворонкова. Всё сознание Лушкина заняла Сакурова. Он подошёл к ней и тихо прошептал:
- Любимая… Если бы ты знала, как давно я тебя люблю… Но не буду навязываться, нет! Решай сама, как поступишь со мной…
Сакурова неотрывно смотрела на Лушкина во время его чисто карамзинского монолога. Наконец она не менее карамзински выдохнула:
- Зачем мне долго думать – я согласна быть твоей девушкой!
От неожиданного ответа Лушкин опешил, замычал, начал издавать другие невнятные звуки и даже мяукнул. Наконец к нему вернулся дар речи:
- Понимаешь, я немного не то имел в виду… Люблю, конечно, никто не спорит, но немного не так, как ты подумала…
Проблеяв ещё что-то в этом духе, он поспешно ретировался.
Через десять минут Лушкин зашёл домой, разделся, принёс с кухни колы и чипсов, завалился на диван и достал ноутбук. За окном орали коты.
- Весна, - блаженно подумал он.