ПРЕДИСЛОВИЕ: Этот рассказ посвящается моему деду Гурьеву Николаю, родившемуся в Архангельской губернии. В начале 19 века, до революции, он переехал в строящийся рабочий посёлок Лесной, расположенный на реке Умба Кольского полуострова. Работал на лесозаводе помещика Беляева бракером. Семья, состоящая из трёх человек, жила в достатке (по рассказам моего отца). Он был большим любителем охоты и рыбалки, знал все озёра, реки и речки в округе, спрятанные в глухой, трудно проходимой тайге. Часто водил на охоту и рыбалку заезжих купцов и московских помещиков, приезжавших торговать в посёлок. Вот об одном из его походов с архангельскими купцами по тайге я и хочу рассказать читателям.
ПЕСНЬ СТАРОГО ШАМАНА.
Обходя, топкие, усеянные сочной, спелой морошкой и краснеющей клюквой, болота, после долгой, тяжёлой дороги по дремучей, местами заваленной буреломом, тайге, останавливаются у тихой заводи озера, уставшие путники на отдых.
То два Архангельских купца, одетые в ситцевые, в горошек рубахи ниже пояса, закрывающие порты из дорогого, материала. Рубахи подпоясаны кожаным ремнём, украшенным серебром. У каждого на ремне висит большой нож в кожаных ножнах, украшенных чеканкой с позолотой. На ногах тяжёлые сапоги с телячьей кожи, сделанные на заказ, с загнутыми голенищами. У одного на голове картуз. За спиной у них новенькие, дорогие ружья. С ними коренастый, крепкий, словно медведь, угрюмый проводник Николай, одетый в домотканую рубаху, подпоясанную бечёвкой и таких же домотканых портах. В огромной, огрубевшей ладони проводник держит почти новенькую, не плохую двухстволочку – тулку. Ружьё, подаренное ему управляющим лесозавода, от самого лесопромышленника Беляева, хозяина этого лесозавода. На нехитром поясе висит нож с рукояткой с лосинного рога, в простых, самодельных, кожаных ножнах. На ногах лёгкие, уютные ичиги, сделанные со шкуры ног оленя. Купцы с аккуратно подстриженными неделю назад бородками. У проводника же большая борода лопатой, расходящаяся в разные стороны.
Вечереет. Солнце, зависшее над могучими соснами, задевая макушки вековых елей, усеянных свежими шишками, клонится к закату. Сняли тяжёлые, берестяные кузова , натёршие плечи за долгую дорогу. Проводник, пока купцы отдыхали, соорудил шалаш на белом, мягком, словно перина, душистом ягеле, потом разжёг костёр, окружив его камнями. Почищены и промыты собранные по дороге боровики и маслята. И вот уже закипает в котле вода из рядом бьющего студёного родника. И над озером, с дымом, тянется благоухающий, густой запах свежей грибовницы и аромат пузырящейся жиром копполухи на вертеле. Нежное мясо быстро прожаривается на костре, источая аромат свежей дичины. Уставшие путники, поужинали, запив всё привезённым с Архангельска душистым чаем, и икнув пару раз, от добротной пищи, залезли в шалаш пахнущий свежим, еловым лапником. Не до разговоров им теперь, после измотавшего силы, трудного перехода.
Только один, проводник, не спеша отдыхает, сидя возле шалаша, не желая беспокоить важных персон. Борясь с наступающей дрёмой, он любуется великолепием северной природы, глядя на уходящее вдаль, тихое, засыпающее озеро, с поднимающимся, густеющим туманом. На тихой глади озера расходятся круги жирующей рыбы. Вот невдалеке выплеснулась небольшая стайка мелкой плотвы, вспугнутая охотящимся окунем, разбегаясь от прожорливого хищника. Далеко, за озером, на болоте, слышно гортанное курлыканье журавлей. На противоположном берегу кормится ягодами черники крупная, упитанная, медведица с двумя медвежатами. Медвежата, подросшие за лето, не отходят от медведицы и тоже объедают ягоды у терпеливой, добродушной мамаши под носом, видно там черника вкуснее. Ну, точь в точь, как малые дети, что вышли в тайгу по ягоды со своей мамкой. Мимо палаток, не обращая на сидящего у дерева человека, спешит запоздавший заяц в своё укрытие на ночь.
И вот уже солнце прячется за горизонт, стихло курлыканье журавлей, затихли пичуги на деревьях, заснули белки в своих дуплах, укрывшись своими тёплыми, пушистыми хвостиками. В шалаше слышно похрапывание уставших путников. Густой туман, словно парное молоко, медленно опускается на уснувшее озеро, расплываясь по лугам и болотам. Тайга замирает, засыпая глубоким сном короткой, белой, северной ночи.
Проводник возле шалаша, аккуратно подвинул рассыпавшиеся угли в костёр, прислонился к стволу сосны спиной, отдыхает. Тяжёлые веки медленно закрываются. И вот уже, сморенный усталостью, убаюканный тишиной, Николай засыпает. Его давно не бритая борода склоняется на могучую грудь, дыхание его замедляется, становится ритмичным и ровным.
И толи во сне, то ли наяву, видит уставший путник, как на большой, таёжной поляне, из густого, медленно плывущего по заливным лугам тумана, словно выплыло древнее стойбище лопарей , из десятка старинных кувакс. Будто тут, на крайнем севере, у самого Моря - окияна , возник призрак старого шамана с бубном.
Пляшет шаман в диком, забытом танце, возле куваксы, плотно укрытой оленьими шкурами, затерянного, древнего стойбища, у костра. Взметающиеся вьюгой высоко в небо искры, рассыпаются яркими звёздами по небу. Дым от древнего кострища, поднимаясь к звёздам, гуляет там, полыхая разноцветным северным сиянием в лютые, долгие, зимние морозы. Звуки бубна теряются в дремучей тайге и вновь просыпаются треском вековых деревьев в сильную стужу, разливаясь дробью дятлов весной, и криками огромных, белокрылых чаек летом, над морем. Пролетающие белоснежные лебеди, спешащие на озёра и курлычущие журавли на отогретых ярким солнцем, болотах, усеянных доспевающей морошкой и клюквой, повторяют ритмичные, звонкие звуки старинного шаманского бубна. Крупные, чёрные вороны, пролетая над тайгой и выделывая немыслимые пируэты в воздухе, вторят своими гортанными криками прекрасным птицам.
То вдруг звуки бубна медленно затихают с закатом солнца, в тихих, густых туманах озёр, спрятанных в таёжных дебрях. То вновь, на рассвете, начинают набирать свой ритм с поднимающимся вверх туманом, тихо звеня золотистыми лучами восходящего солнышка в весёлых журчащих чистейшей водой, словно серебром, студёных родниках. И набирая силу в расширяющихся, прозрачных ручьях. И с новой, могучей силой, собранной многими веками, рокочут на бурлящих порогах быстрой реки Умба, переходя в раскаты грома грозных штормов и ураганов на Студёном , бушующем море, затихая во время полного штиля. И вновь звенит, словно пущенная умелым охотником стрела, настигающая летящую в тундре, словно ветер, важенку . Лёгким бризом, продолжая свою древнюю, вечную музыку старого шамана - прекрасную музыку жизни.
Кажется, прислушайся внимательно и услышишь монотонную песнь старого шамана. Седой старик поёт, поворачиваясь к тайге, и звук этой песни плывёт над вековыми соснами и елями, над полянами, покрытыми утренним туманом, почти затихая в белом, словно парное молоко, густом, прохладном тумане. Он воспевает в своей песне лесных духов, дающих много вкусного мяса, красивых, лёгких и тёплых шкур лесного зверя. Поёт о том, чтоб не скудели зимой тучные стада оленей в тундре и приходящих ближе к морю летом, спасающихся от надоевших комаров и мошкары. Чтоб в тайге было много лося, дающего лопарям много мяса. Чтоб откормились и нагуляли много жира и легли в свои уютные берлоги могучие, бурые, косолапые медведи, у которых такое вкусное, нежное и жирное мясо, тёплые шкуры, на которых так хорошо и тепло спать в долгие, морозные зимы. Старик поёт о том, чтоб в тайге было много птицы – белоснежных куропаток гуляющих на заснеженных, лесных полянках, рябчиков, прячущихся в ветвях ели, тетеревов, стайками сидящих и обклёвывающих почки на берёзах. Чтоб не переводились и краснобровые, бородатые, с чёрным отливом глухари, склёвывающие ягоды черники и голубики на лесных прогалинах .
Шаман в танце, разворачивается к набегающим волнам, и песня звучит, прославляя духов моря, где ходят большие косяки трески и наваги, несметные стаи сельди, прячется в камнях жирная зубатка, медленно стелется по дну в море крупная, плоская камбала. Звуки бубна, нарастая, в такт волнам, всё громче и громче, словно начинающийся шторм, гремят, несясь ураганом над взволновавшимся морским простором. И вот уже, катятся по взбунтовавшейся поверхности Студёного моря огромными валами девятибалльного шторма, ударяясь с грохотом о прибрежные скалы, вылизывая их до блеска. Далеко уходя на пологие берега, выкорчёвывая с корнями могучие сосны – великаны и ломая ветви, уносят их в открытое море.
Бог морей – Нептун закручивает своим трезубцем огромные валы волн, выворачивая море наизнанку. С морских пучин поднимая затонувшие, древние ладьи и первые суда норвежских и финских мореплавателей, новгородских купцов, скупающих дорогой, чёрный, речной жемчуг; сёмгу, пушнину великолепных соболей и куниц, белоснежных горностаев и песцов, пятнистых рысей и чёрно-бурых росомах с густым и тёплым мехом.
И вновь, с утихающими звуками древнего бубна, убаюканный песней старого шамана, засыпает на своей постели из морских водорослей бородатый, могучий Нептун, трезубец его медленно опускается рядом. Затихает разбушевавшийся шторм, с медленным, спокойным дыханием повелителя морей и океанов. Тяжёлые, свинцовые тучи, уходящие за горизонт, сменяются лёгкими, пушистыми, словно мех песца, кучевыми облачками. Поверхность моря, словно залитая маслом, становится гладкой, море успокаивается, медленно перекатываются небольшие волны от спокойного, размеренного дыхания своего, спящего глубоким сном, повелителя Нептуна.
Проводник тихо сидя у сосны, заслушался песней шамана.
Поднимающееся огромное, красное солнце будит заснувшего крепким сном путника, привалившегося к сосне, проводник открывает глаза, всё ещё под впечатлением увиденного, соображая, то ли ему привиделось всё это наяву, то ли приснилось всё это и, потягиваясь, вспоминает старого шамана, не спеша, оглядываясь по сторонам.
Впереди его тихая гладь озера с рассеивающимся утренним туманом и расходящимися по воде кругами играющей рыбы. Каменные скалы, покрашенные розовым цветом восходящего, утреннего солнца, гордо стоят над озером, отражаясь в прозрачной воде. Вдоль скалы, низко, почти над самой водой пролетает выводок молодых уток и за скалой, возле камыша, с шумом, садится на воду. У самого берега, всплёскиваясь, охотится крупная, щука. С одной стороны озера тянется болото, усеянное не тронутой, спелой ягодой морошки, с другой стороны расположились сопки, покрытые густым лесом.
Сзади, плавно поднимаясь в гору, стоит сосновый бор, устеленный словно белым, пушистым ковром, сухим ягелем, среди могучих, стройных сосен. На одной сосне отбивает дробь пёстрый, с нарядной, красной шапочкой шустрый дятел. Звук частых, барабанных ударов дятла, эхом разносится далеко по просыпающейся тайге.
В шалашах ещё слышно мирное похрапывание отдыхающих путников, в погасшем костре тлеют угли, рядом стоит котелок с остывшим, крепким чаем. В большом котле, закрытым крышкой, осталась, остывшая грибовница. На ветке, спрятанная от муравьёв, подвешена недоеденная половина жареной дичины, аккуратно завёрнутая в чистую, холщёвую тряпицу. Рядом на ветке сосны сидит кукша , не спеша, обклёвывая мясо на обронённой косточке от крылышка жареной копполухи. Отдохнувший проводник, умылся на берегу парящего уходящим туманом озера, не спеша разжёг тлеющий костёр, разогрел нехитрый завтрак и в задумчивости, глядя на исчезающий туман, приступил к трапезе.
К тому времени, медведица с медвежатами, учуяв запах жареного мяса, обошла озеро и остановилась в двухстах шагах от шалаша, не решаясь приблизиться к огню. Её же не разумные медвежата, учуяв соблазнительный запах, нетерпеливо топтались на месте, то отбегая на соблазняющий их запах жареной дичины, то недовольно ворча, возвращались к своей мамаше, услышав её недовольное рявканье. Но всё же любопытство познания мира, взяло вверх. И вот оглядываясь на свой тыл, и чувствуя за спиной свою защиту в случае опасности, малолетки – медвежата, переглядываясь меж собой, приблизились на десяток шагов к шалашу.
Николай, тихо сидя у сосны, и видя эту картину, взял в руки своё ружьё, не спеша, взвёл курки, выжидая, что же будут делать зарвавшиеся сорванцы. Он с улыбкой наблюдал, за присевшими в десяти шагах, словно большие, любопытные щенки, озорными шалунами – медвежатами, обдумывающими свой дальнейший ход, в то же время зорко следя за затихшей за кустами медведицей.
Та же, в свою очередь, не видя опасности от сидящего человека, поднялась во весь свой громадный рост на задние лапы, негромко рявкнула пару раз, зовя своих несмышлёнышей, но не двинулась с места. Помня лесные пожары, уничтожившие большую площадь её охотничьих угодий, она знала силу всёпожирающего огня. Горящий костёр пугал её больше, чем мирно сидящий человек. Медведица чувствовала своим звериным чутьём, что человек, если его не трогать, не причинит зла её любимым малышам.
Те же, услышав зовущее рявканье своей мамаши, нерешительно оглядываясь, как по команде, встали на задние лапы, подражая медведице. Любопытство распирало проказников – медвежат, а запах жареной дичины толкал их вперёд. Но тут в костре, раскидывая искры, словно выстрел, затрещала смолистая, еловая головёшка, столб искр с треском взметнулся к небу. Перепуганные медвежата опустились на все свои четыре лапы и словно большие, пушистые шары, во весь опор покатились к ожидающей их мамаше.
Медведица, опустившись, недовольно обнюхала своих сорванцов, легонько, для порядка, шлёпнула каждого лапой и, направляя их вперёд, двинулась дальше вдоль озера. Через сотню шагов, остановилась, встала на задние лапы, сорванцы – медвежата, повторяя движения мамаши, тоже поднялись во весь свой рост и все вместе, словно прощаясь, посмотрели в сторону сидящего у костра человека. Потом, не спеша продолжили своё путешествие вокруг озера.
Николай, спустил курки, отложил не нужное уже ружьё и, сдерживая распирающий его смех над любопытными медвежатами, улыбаясь в бороду, сидел у сосны, провожая взглядом удаляющуюся медвежью семейку. И только где то в глубине своей души, благодарил бога за то, что не проснулись, и не наделали с перепуга шума его попутчики, безмятежно выводящие в шалаше музыкальный, здоровый храп.
И только после того, как ушла весёлая семейка, с шалаша, разбуженные соблазнительным запахом горячей грибовницы, потягиваясь на яркое, утреннее солнышко, и зевая, по одному, начали вылезать сонные и отдохнувшие путники. Искупавшись в холодной, прозрачной воде озера, перекусили у костра, обсуждая дальнейший маршрут. Затем не спеша собрали вещи, залили костёр водой и, водрузив тяжёлые кузова на натруженные плечи, молча, двинулись в путь. И только проводник, шедший впереди размеренным шагом, улыбался себе в засаленную бороду, вспоминая медвежью компанию, пришедшую в гости и древнее стойбище. Оленей стоящих возле куваксы, старого шамана с бубном и его вечную, незабываемую песню жизни.