– Спорим?! – азартно напирал Иншаков. –Ну, спорим?!
Маленький, коренастый, с длинными, по-обезьяньи, руками, он посверкивал из-под огромной собачьей шапки злыми весёлыми глазами и напирал, напирал на Витю Арабаджи, пока тот не почувствовал спиной кучу снегового отвала.
– Слабо на спор? А, мужики, слабо им на спор! Кишка тонка! Каши мало ели, монтажнички-высотнички...
Он отступил от улыбающегося во весь рот соперника, сдвинул на затылок шапку и победно оглядел свою бригаду:
– Вот так-то! Канитель разводить не будем. Сказано обойдём их, как стоячих, значит, – и всё тут.
Бригада согласно хохотнула.
Витя продолжал молча улыбаться.
– А чего ты скалишься?! – опять взъелся Иншаков, заметив на Витином лице иронию. - Зубы казать я тоже умею, – и он изобразил щербатым ртом некое подобие улыбки. Теперь уже засмеялась бригада Арабаджи:
– Да у него денег на фиксу не хватает, вот он и рвётся к премии!
Иншаков позеленел.
– Мужики... – задохнувшись от ярости и не находя слов, он развёл руками, – мужики, да как это? Да это... Ну, вообще!.. Да они нас на понт берут! – вдруг заорал он в голос.
Остервенело лягнув попавшийся под ноги снежный ком, он шагнул к Вите, ткнулся носом в его распахнутый полушубок и прошипел:
– Один на один, понял? Без бригады, понял? На шестнадцатой отметке, без страховки, понял? По пузырю на нос, из горла, понял? Кто полчаса усидит, тот и – шабаш! Понял? Другому, значит, – хрен на палочке, а не премия... Всей бригаде... Ну?
Витя слегка присел (он был выше соперника на две головы), и так же тихо прошептал в ухо настырного Иншакова:
– А по литре не хочешь? Без закуски и на тех же условиях... Ну?
Иншаков хмыкнул и с металлом в голосе произнёс:
– Хоть сколько!
Бригадиры сняли рукавицы и на глазах у своих бригад сцепили ладони в кратком рукопожатии.
* * *
Извечный спор двух бригад за первенство до сего времени разрешения не находил. Евгений Иванович Куренной, начальник СМУ-32, вопреки положению о соцсоревновании, никак не хотел отдавать предпочтение кому-либо из них. На отчётных собраниях он дипломатически говорил:
– Первенство по управлению держат бригады Иншакова – Арабаджи.
Или наоборот.
Такая политика приносила свои плоды. До поры до времени. Однако, тайный дух соперничества в конце концов должен был нарушить это искусственное равновесие. И не в премии тут дело – большим рублём монтажников не удивишь – дело в принципе. Точнее – в принципиальности.
А ещё точнее, если быть до конца откровенным, дело было в «буграх». То есть в бригадирах.
Владимир Иншаков и Виктор Арабаджи, разительно отличаясь характерами, в то же время имели в своих бригадах незыблемый авторитет. Никто не грешил, даже заглазно, по поводу их мастерства и опытности. Работать они умели и сами, а что до других, то попробуй не в лад сачкануть – за прощеньем находишься. И в деле бригадиры подыгрывали Куренному: параметры плана держали, что называется, «ноздря в ноздрю».
Но то – производство, там свой порядок. А лично – бугры в одних санках кататься не могли. Да и не хотели. И тут Куренной ничего изменить был не властен.
* * *
Утром в воскресенье обе бригады собрались на стройплощадке. Мороз прочно оседлал тридцатисемиградусную отметку термометра и добавил не сильный, но тягучий верховой ветерок.
Огромный стальной каркас строящегося здания компрессорной станции белел тонким слоем инея на фоне серого, придавленного к земле неба. Коньковая балка, венчавшая ажурный скелет на высоте шестнадцати метров, казалась хлипкой жёрдочкой. Полуметровый, в действительности, двутавровый профиль снизу не создавал ощущения надёжности, а расстояния между проёмами вообще казались непреодолимыми не то что без страховки, а никак и ни при каких условиях.
Правда, к монтажникам такой взгляд на вещи не относился и отрицательных эмоций не вызывал; сами же строили. Зато неподдельный азартный интерес к предстоящему событию проявлялся активно: короткие реплики, смешки и привычное нуканье оживляло толпу наблюдателей.
Бригадиры в ватных штанах, монтажных куртках с кожаными налокотниками, в лётных унтах и сварочных подшлемниках топтались в ожидании старта. У каждого за спиной, в толстых меховых рукавицах, привязанных в обхват груди ремешком, покоились бутылки «Столичной».
Витя Свинаренко, сварщик из бригады Иншакова, в последний раз попытался отговорить соперников от никчемного дела:
– Хлопцы, может, как-нибудь по-другому, а? Чего там, на верхотуре шукать, характеры показывать? Да мы вас обоих знаем! Ну, залудите по пузырю, и – шапки всмятку! На хрена вам это?..
– Витя, отхлынь! Канитель разводить не будем. Нас на понял-понял не возьмёшь... Ты готов, длинный? – Иншаков пихнул Арабаджи, – Ну, пошли.
Сердито заскрипев морозным снегом, он направился к левому крылу здания. Витя Арабаджи улыбнулся, обсосал с усов сосульки и, дождавшись, пока Иншаков начнёт подъём, неторопясь, пошёл к правому.
По уговору, они должны были подняться с разных сторон каркаса на самый верх, на шестнадцатую отметку, взобраться на коньковую балку и по ней без страховки пройти до середины. На каждого выходило шестьдесят метров. В центре соперники намеревались эту балку оседлать и произвести опорожнение принесённой с собой посуды. На всю операцию отводилось тридцать минут. После чего, пожав друг другу руки, таким же манером нужно было вернуться вниз.
Иного способа возврата ни бригадиры, ни зрители не предусматривали. Хотя... кто его знает? Одно дело – на работе, трезвые, со страховкой, другое...
Иншаков поднимался резво, привычно. Со стороны поглядеть – словно на руках подтягивался. Словно ноги ему были нужны только для того, чтобы сапоги носить. Витя же напротив: шёл вверх, как по лестнице, а руками вроде бы за перила держался.
И тот, и другой двигались красиво, профессионально.
Среди наблюдателей прошёл гул одобрения:
– Ваша не пляшет! Нашего на подъёме не сделаешь!
– Да форы ему дали, форы! На третьем ярусе поглядим, кто кого.
– Не, ребята, зря они это затеяли... Наверху продувает.
– А ты попробуй, убеди. Они же упёртые, ей-богу!
– ...Ну, что я говорил? Наш на конёк уже вышел...
– Эх, росту бы поубавить... Сдует ведь к чёртовой матери!
Витя Арабаджи выпрямился во весь рост и, расставив ноги пошире на гребне фермы, осмотрелся. Внизу чёрной проталинкой на белом снегу сгрудились обе бригады. Справа на сколько хватало глаз простиралась ровная, словно подстриженный седой ёжик, тайга. Слева в белёсой дымке морозного воздуха угадывалась россыпь жилых вагончиков монтажного поезда. Ещё дальше прихотливо делала изгиб гладкая лента реки Казым.
Прямо напротив Арабаджи, в ста двадцати метрах, маячила приземистая фигурка Иншакова. Он помахал рукавицей и что-то крикнул. До Вити донеслось:
– ... а-ай! Циркуль... тёжный! ... тречу!
Витя ступил на конёк.
Иншаков, разгорячённый быстрым подъёмом, отдыхать и осматриваться не стал. Пошаркав твёрдой подошвой иней на балке, он удовлетворённо буркнул:
– Ага, не скользит, нашим легче... – и, помахав сопернику рукавицей, уверенно начал движение к центру.
Первый пролёт Витя Арабаджи преодолел с напряжением: сказывались ветер в лицо и парусность широкой монтажной куртки. Сделав на следующей ферме краткую остановку, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять противную дрожь в мышцах живота и под коленками. Следующая двенадцатиметровка далась легче. Тело вспомнило рабочий ритм, и комышек страха растаял в привычном режиме делового процесса.
Иншаков, не останавливаясь, прошёл свою половину пути, в центре сделал шутливое «па» на одной ноге и уселся верхом на балку, плотно обхватив её ногами.
– Эй, фитиль, просим в гости! Если со своим – хозяином будешь! – крикнул он приближающемуся Арабаджи.
Витя сделал последние десять шагов и остановился над Иншаковым:
– Не блажи, хозяин, ослабь хватку-то. Ты своими клешнями балочку пополам перекусишь.
Оба хохотнули и достали из-за спины оружие поединка.
* * *
– Дошли, дошли... Сели... Сейчас пить начнут...
В толпе прокатился оживлённый рокоток. Напряжение, в котором находились зрители, пока бугры сходились к центру, ослабло, и лица посветлели. Бригады перемешались. Ребята хлопали друг друга по спинам, топали слегка пристывшими ногами, беззлобно матерились, поглядывая на маячившие в высоте фигурки зачинщиков. Внизу ветер утих.
Со стороны посёлка послышался надрывный рёв мотора.
– Ну, Куренной опять глушитель оборвал, – проворчал Витя Свинаренко. – На той неделе только подваривал... Носит его нелёгкая по пенькам...
Уазик резко, с заносом, развернулся, почти ткнувшись в толпу передним бампером. Из него выскочил Куренной.
– Что? Где? Что такое? Где эти сволочи, т-твою мать?
Толпа молча посмотрела вверх.
– Ах ты, ёкраный бабай! – всплеснул руками Куренной, проследив взгляд наблюдателей,– Чуяло моё сердце... Что они там делают, охломоны?
– Соревнуются, – засмеялись в толпе. – Кто первым балку перегрызёт. Закуски-то у них нету...
Начальник управления в изнеможении облокотился на капот:
– Чья идея?.. Я спрашиваю, чья эта сволочная идея?!-Витя, – обратился он к Свинаренко, – ты старый монтажник, как ты мог допустить? Ведь им, с-сукиным детям на всё наплевать: и на свою жизнь, и на меня, да и на вас всех тоже! Они ведь свою дурь показывают, а вы и рады. А если гробануться? Где я вам других таких бугров достану?
Он с тоской посмотрел на кукольные фигурки в сером небе.
– Господи! Дай этим мерзавцам добраться живыми до земли. До меня. А я уж, Господи, не оплошаю – собственными руками их порешу... Вот этими...
– Ладно тебе, Иваныч, убиваться-то! Первый раз, что ли? Ни черта с ними не случится. Они хошь пьяные, хошь трезвые, хошь на ногах, хошь на руках по канату пройдут..
– И ты такой же! – взвился Куренной. – Нахватали орденов «За трудовую доблесть», теперь и море по колено! Молокососы!
Погасив вспышку ярости, управляющий поскучнел лицом, осерьёзнился и тихо, но внятно сказал:
– Всё. Сам виноват, мудак. Больше этого не будет. Пусть пар выпускают на работе... Все слышали?! – крикнул он в толпу. – С завтрашнего дня каждый шов буду учитывать, каждую гайку! И попробуйте только у меня... Одинаковый план в отчёте покажете – обеим бригадам наряды в хлам изрежу! А этим, – он кивнул в небо, – с этими у меня особый фокстрот будет... Бугры. На ровном месте.
Он яростно хлопнул дверцей, и, взметнув задними колёсами снежное облако, уазик исчез за поворотом.
* * *
Четыре пустых бутылки стояли рядышком, как родные сестры.
– Нет, ты мне скажи, Витек: на третьем ярусе посадочные места для фермы кто запорол? Мы, что ли?.. А-а... Вот я и говорю...
– Ну, ты ва-аще, Вовик! В проекте кренделей наделали, а мы что? Мы по чертежам варили...
– Варили, варили... Не тем местом варили! Глаза-то у вас где? Ты – бугор? Бугор, спрашиваю?
– Ну, бугор...
– У тебя глаз, как ватерпас, должен быть! Что, не мог право с левым сравнить? Там невоо... там безоружным глазом видно – нет соосности; так иди, померяй...
– Ты меня мордой по столу не вози! Сам-то анкера кверх ногами забетонил, а туда же...
– Да не я это! Куренной на подмогу плотников прислал, вот они и начудили.
– Неважно. Объект твой? Твой. Куда ты своими «ватерпасами» смотрел?.. Знаю, куда... Нa Светку пялился...
– Ты...это...меня не заводи! Светка тут ни при чём. Если хочешь знать, я вообще, может, скоро женюсь!.. А твои усы она на дух терпеть не может.
– А при чём здесь мои усы? Усы-то при чём?! Ты сперва до низу доберись, а потом – усы!... Ну-ка глянь, там, вроде, Иваныч примчался; его уазик...
Приятели посмотрели вниз.
– Воспитывает... Вить, он наши бригады воспитывает!
– Ну, и хрен с ним. Сегодня воскресенье. Имеем право...
– Слушай, надо спускаться, а то он там нагрубит, ребята обидятся... Тебе не холодно? На, мой шарф, у тебя шея длинная и вся наружу...
– Да ладно, обойдусь... Ты обратно поосторожней, выпили всё-таки.
– Ты за собой гляди. Вымахал с дядю Стёпу и думает, что больше меня на грудь принять может... Ну, пошли, что ли?
Бугры шлёпнули друг друга в ладони, сказали «хоп!» и слишком уверенным шагом двинулись каждый в свою сторону.