Июль в Питере всегда жаркий. Жаркий и душный. Не спасает даже мощная струя прохладной Невы, распадающаяся в дельте на несколько рукавов. Люди потеют и мучаются. Может летом было бы разумнее прекращать строительство коммунизма. Хотя бы на два самых жарких месяца. И так уже хорошо. Шёл шестидесятый год со дня начала великой стройки светлого будущего и 1966 от Рождества Христова. Но на это почему-то никто не обращал внимания. На всех злосчастных бумажках в обязательном порядке указывали эти цифры и понятия не имели, что прославляют Рождество Христово. Если бы иудеи оказались правы, не приняв Христа как мессию, разве такое стало бы возможным?! И иудеи, и мусульмане, и буддисты и всё многонациональное сообщество шаманов СССР. Да что СССР?! Весь цивилизованный мир. Может только в джунглях Амазонки наследники народов Майя ориентировались по звёздам. Но, не сговариваясь с народом Майя, всех советских прогрессивных людей тянуло к звёздам.
Вот и моя мама, когда пришла пора завершения учёбы в техникуме, начала уговаривать меня, чтобы я получил высшее образование в Аэрокосмической академии. Тогда это учебное заведение называлось в простонародии ЛИАП. Ленинградский институт авиационного приборостроения. Мне туда путь был выстлан белыми розами. Их дочернее предприятие техникум авиаприборостроения я закончил с отличием и имел шанс поступить в ЛИАП, сдав только один профильный экзамен. Но на пятёрку. И это была физика. Ещё со школы я физику любил, как родную сестру. Опыт с маятником Фуко забыть было не возможно. А ещё я любил свою маму. Очень любил. Сам не знаю за что. Просто за то, что она была. И за то, что каждое утро мне улыбалась, а вечером гладила по голове. И что ей втемяшилось, чтобы её сыночек получил высшее образование?! Но отказать в этой малости я маме не мог.
Мама выросла в деревне Барсаново, близ Опочки. Кроме тяжёлой работы до шестнадцати лет ничего не видела. Свою первую любовь, сероглазого Еремея, мама встретила в Великих Луках, куда поехала учиться на зубного врача. И в тот же год грохнула война. Мама с Еремеем пошли на фронт. Он разведчиком, она медсестрой. Еремея в 1943 под Смоленском убили у мамы на глазах, а мама дошла до Вислы и, получив ранение и орден Красного Знамени, вернулась домой. С детских лет она, читая газеты и слушая радио, восторгалась великими стройками коммунизма, которые возводили советские трудящиеся под руководством советских инженеров. А когда в космос на ракете полетел Юрий Гагарин, мама не представляла своего сыночка никем иным, кроме космонавта. Лично мне вполне бы хватило для жизни и среднего образования. Зарплата техника и инженера отличались всего на двадцать рублей. Но мама для своего сыночка мечтала о высшем. Правда дальше открывался путь в большую науку к званиям профессоров и академиков. А им платили уже совсем другие деньги. Большие деньги. Как космонавтам. Но я и подумать не мог, что мама именно туда и устремила свой взор. Мясником в гастрономе она меня видеть не хотела, заведующим складом мебели –тем более. Профессии токаря и слесаря для мамы не существовали. Когда я поделился с мамой своей мечтой стать писателем или режиссёром, мама рассмеялась. Про артиста или тренера она и слышать не хотела. Просила не позорить её перед людьми. Продолжить путь отца в шофёрской профессии ей казалось слишком простым фокусом. Да и мой опыт работы с папой грузчиком отрезвил меня надолго. С грехом пополам мама соглашалась, чтобы я стал врачом, но при виде крови меня сильно мутило. Я махнул рукой и решил подарить маме ещё пять лет своей жизни, закончив технический институт.
При всей кажущейся простоте ситуация с моим поступление в высшее учебное заведение была осложнена рядом обстоятельств. К поступлению в институт меня призывал и Григорий Михайлович Козинцев, в ученики к которому я напрашивался уже не первый год.
-Закончи институт, приобрети профессию, а там посмотрим, какой из тебя режиссёр получится -повторял он.
Очередной набор на высшие режиссёрские курсы при Ленфильме он планировал лет через пять. Как раз хватало времени окончить институт и угодить маме. Но был ещё один очаг непонимания. Военный комиссар прислал мне повестку и предлагал пройти службу в рядах Вооружённых сил СССР. И это он хотел сделать до вступительных экзаменов, чтобы я не прикрылся бронью студенческого билета ВУЗа с военной кафедрой. Подзуживали его начальники Спортивного клуба армии, которые давно положили на меня глаз, как на способного спортсмена. Я уже был мастером спорта по борьбе самбо и входил в сборную СССР по дзю-до. И схватить они меня хотели до приказа ректора о зачислении. Как-то раз утром в дверь назойливо позвонили. Жили мы на втором этаже хрущёвки и, услышав грубые голоса военных, я без труда спрыгнул с балкона и убежал к другу.
Вопросы своего экзаменационного билета и ответы на них я помню наизусть даже теперь, в глубокой старости. Второй закон Архимеда, который позволил строить мореплавателям корабли, ибо объём его равен объёму вытесненной жидкости. Про эмиссию электронов в триодах и пентодах я рассказал так, что у преподавателя округлились глаза, а когда я обнажил свои знания и полупроводниковых структур, он размашисто написал в экзаменационном билете слово – отлично. От греха подальше до приказа о зачислении я уехал отдохнуть в Сочи. Как раз в это время мой тренер занимался там дайвингом и с удовольствием принял меня в компанию. Тем более услышав радостную весть, что поступил я сам и никакие переходы в другие спортивные общества мне не грозят. Приехал в Ленинград я отдохнувшим и загорелым, зачисленным по приказу студентом очного обучения первого курса первого факультета в группу 121 по специальности «инженер-электромеханик по электронно-медицинским приборам» по кафедре №15. Заведующим этой кафедры был профессор, доктор технических наук Владимир Евстафьевич Манойлов, а куратором группы – аспирант Паша Неделин, а с третьего курса - доцент, Алексей Григорьевич Варехов. Группа была самой престижной. Конечно, кружило голову и само слово «космическая» в названии, но и программа давала уникальное образование. Одно слово – полудоктор.
Поутру первого сентября в отпаренном сером твидовом костюме и при галстуке тревира цвета спелой вишни, оттеняющем небесного цвета рубашку, в переполненном автобусе маршрута №100 я приехал на улицу Герцена, 67 и смешался с толпой наряженных и восторженных студентов. Переполняло ощущение справедливого устройства мира. Сделал дело - получи награду. Про подковёрную борьбу, взятки, мафию я тогда даже не думал. А между тем наша группа наполовину была набита такими блатниками. В актовом зале проводили торжественное собрание и ректор Александр Александрович Капустин пожелал нам счастливого шестилетнего пути. Декан Валентин Михайлович Ерофеев уточнил сроки по зимней и летней экзаменационным сессиям, сказал несколько слов про учебный план, насчитывающий более пятидесяти научных дисциплин, про важность своевременной сдачи экзаменов и зачётов, чтобы регулярно, каждый месяц, получать стипендию в сорок пять рублей /для нашей модной группы она была снижена на червонец/ и просил не забывать вовремя возвращаться с зимних и летних каникул. И безо всякой раскачки первокурсники направились в библиотеку получать учебники. Пришлось огорчить военного комиссара и отвезти ему справку о моём зачислении в институт с военной кафедрой и услышать от него злобное обещание «добраться до меня с киркой и лопатой». Как гром среди ясного неба прилетело известие, что обучение первого и второго курса будет проходить в другом здании на улице Гастелло, 15. Это там же, на Московском проспекте, куда я как проклятый ездил пять лет на занятия в вечерний техникум авиаприборостроения. Здание было построено в 18 веке для постоялого двора. Два года пришлось ошиваться здесь и мне с моими товарищами. Как ни старался отыскать в этом какие-то удобства, так у меня и не получилось. Дальняя дорога, казённый дом, обшарпанные аудитории. Одно радовало - рядом кинотеатр «Зенит». Так часто я в кино больше не ходил никогда. Фильмы менялись не часто, а скучные лекции – каждый день. Ну вот и приходилось отсиживать в кинотеатре один и тот же фильм по пять раз. Но фильмы показывали шикарные. «Мужчина и женщина», «Затмение», «Война и мир», «Искатели приключений». Сплошное наслаждение, интеллектуальный оргазм. Возле метро «Парк Победы», наилучшим способом сообщения с центром города, находился новенький, с иголочки, комплекс общежитий всех институтов, где жили и наши пацаны, кафе «Эврика» и бар «Роза ветров». После лекций обойти эти злачные места стороной было трудно. Но я обходил. Во первых, я серьёзно занимался спортом, а во вторых, с первого дня я устроился на работу в СНО /студенческое научное общество/, где зарабатывал ещё пятьдесят рублей в месяц. И вышло, что в распорядке моей жизни мало что поменялось. Была утром работа –вечером учёба, стало наоборот, утром учёба –вечером работа. Тренировки можно было проводить прямо в зале института на Герцена. А тут и «Астория» рядом, и Невский проспект. Гуляй рванина, от рубля и выше. Домой к маме я возвращался поздно вечером набить живот и отоспаться. Бюджет, прибавив ещё сто рублей в месяц спортивной стипендии, это позволял. Но «малина» такая продолжалась не долго. Дурная голова ногам покоя не даёт. «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся..» неслось изо всех репродукторов и телевизоров. Эта эпидемия задела и меня.
Лекции на первых двух курсах института меня мало чем привлекали. Высшая математика из уст Альтшулера, выписываемая им в виде формул на досках, а иногда и на стенах аудитории, с её интегралами, дифференциальными уравнениями и теоремами Лагранжа от тоски сдавливали горло, химия в интерпретации профессора Лепорской влекла в алхимию, на физику я ходил из-за привлекательной фигуры Наталии Игоревны Стрекопытовой, а Василий Васильевич Стремилов даже не представлял себе, что труды великого Владимира Ильича Ленина я хожу изучать в публичку, только потому, что там было много хорошеньких девчонок. По начертательной геометрии я получил задание на построение фигуры пересечения конуса с цилиндром и пришёл уже только на зачётной неделе, в декабре. Мой приятель из ЛЭТИ Вова Рябинин предложил мне помощь и подарил свою уже зачтённую работу. Слегка подчистив бритвочкой подпись и оценку я пришёл с этой работой на зачёт. Игорь Петрович долго смотрел на проткнутый конусом цилиндр и одобрительно кивал головой. Потом произнёс протяжно, посмотрев мне в глаза - «пи-ка-с-со», свернул в рулон лист ватмана и спросил, где я изучил построение пересечения фигур по методу следов? Вытаращив глаза и почувствовав подвох, я смотрел на него не моргая. Потом, не найдя ничего лучшего, спросил в отместку и его, какое это имеет отношение к делу. Игорь Петрович запираться не стал и объяснил мне доходчиво, что в ЛИАПе при построении сочленений сложных плоскостей и расчёта лекал используют прогрессивный метод трёх точек. И что профессура нашего института спорит до крика с профессурой ЛЭТИ о правильности взглядов на эту проблему. Я ушёл не попрощавшись и не представляя, как и когда я буду перестраивать это сочленение. Помогла мне одна сердобольная девушка из нашей группы, которая сдала все зачёты досрочно и ей всё равно было нечего делать. И такое тоже бывает в жизни. Но этот подводный камень оказался не единственным. Дело в том, что при всём своём жизненном опыте, полученном в течении девятнадцати лет, три из которых на работе в Институте Электромеханики, при том, что я посещал комсомольские и профсоюзные собрания и выезжал в составе сборной команды СССР за границу нашей Родины, обнесённой железным занавесом, я оставался абсолютно наивным идиотом. При распределении студентов нашей группы по подгруппам иностранных языков ещё в сентябре, когда от радости летели из глаз искры, из лучших побуждений и желания освоить второй иностранный язык, я записался на английский и получил задание в объёме двадцати тысяч знаков, которые постепенно переводя, должен был сдать к концу семестра. Преподаватель английского, миловидная добрая женщина, спрашивая каждый раз меня готов ли я и получая отрицательный ответ, мило улыбалась и подбадривала меня. А я терпеливо ждал, когда она начнёт учить меня английскому языку. Когда наступила зачётная неделя и на дворе стоял двадцатиградусный мороз, Анна Карловна не выдержала и строго спросила меня, когда я сдам ей мои тыщи? Тут и я не выдержал и спросил её, кода она научит меня читать по английски? Когда она поняла коварность моего замысла, то схватив за руку потащила на кафедру иностранных языков и долго объясняла, что-то нашей преподавательнице в немецкой группе. Не знаю на каком языке. Сошлись на том, что зачёт мне поставит немка. Условно. Чтобы меня допустили к экзаменам. А в следующем семестре я должен буду перевести текста в два раза больше. Об изучении второго языка вопрос больше не поднимали.
Первую сессию мне отравил Василий Васильевич Стремилов со своей Историей КПСС. Мало того, что его экзамен выпал на первое января /нет вы вдумайтесь?!/, так ещё этот тиран не выставив мне зачёт за семинары по работам В.И.Ленина «Шаг вперёд, два шага назад» и «Детская болезнь левизны», предложил подготовить их к экзамену. Прочитав этот бред полупьяного вождя, нужно было вытянуть из него какие-нибудь конструктивные мысли. Ну шаг вперёд. Ну два шага назад. Чего тут думать? Пить меньше надо. Так ведь нет, это оказывается и есть путь к коммунизму. И попробуй поспорить с ним. Одна радость, я ехал на экзамен в пустом автобусе. Нормальные люди, строители того самого коммунизма, экзамен по строительству которого я ехал сдавать, крепко спали в своих кроватках, обхватив друг дружку с момента последнего танго.
Институт стоял полутёмный и пустой. Возле освещённой двери какой-то аудитории на втором этаже, выходящей окнами на Мойку, толпились наши девчонки и тряслись в предэкзаменационном мандраже. Первой сессией в деканате всех запугали так, что слабонервные теряли дар речи и чувство реального. Если студент заваливал первую сессию, его отчисляли навсегда. Начиная со второй, хвосты можно было тащить до пятого курса. Такая жестокая игра. Пришёл Василий Васильевич и разложил на столе экзаменационные билеты. Меня пропустили первым, предполагая, что отвечать на вопросы я буду до самого вечера. Вытащив билет, я сел к окну готовиться и смотрел, как над Юсуповским дворцом алеет рассвет. По льду Мойки бежала какая-то непослушная собака. Её хозяйка шла по набережной и что-то ей орала, но слов я не слышал. Я думал о Ленине. Вот же сука, понаписал всякой хрени, погубил миллионы людей, а я должен этому долбаку всё объяснить в лучшем виде, оправдать его злодеяния и выписать орден. А лучше два. У Василь Василича торчали синие кальсоны из-под брюк и перехватив мой взгляд, он пригласил меня к ответу. Я молотил языком какие-то междометия до полного рассвета. Мне показалось, что уже пришла весна, а Стремилов сидел с закрытыми глазами и мерно кивал головой. Почуяв длинную паузу, он выкатил на меня свои бесцветные партийные глаза и многозначительно произнёс не звук, а слово «НУ?!». Я помолотил молотилкой ещё что то про скорую победу коммунизма и снова заглох. Девочки, давно готовые рассказать всё и про ХVII съезд РСДРП, и про культ личности Сталина, про всё, что будет с нами после коммунизма смотрели на меня с отвращением и нетерпением.
-Что? Всё?- повторил свой мерзкий вопрос Стремилов.
-Нет, я ещё могу, но не хочу задерживать – пробормотал я.
-Кого задерживать? Я не тороплюсь. Мы ,кажется, о Ленине говорим.
-Да-а. Но-о.
-Вы, что, не здоровы?
-Очень, очень, Василий Васильевич.
-Больше тройки за такой ответ я поставить не могу. А это стыдно. Вы коммунист?
-Нет, что вы. Я ещё комсомолец. Это Целов коммунист. А я нет.
Стремилов глубоко, огорчённо вздохнул и начал выводить своей костлявой рукой в зачётке какие то знаки. Сердце прыгало от радости, на улице запели птицы, солнце ярко светило в окно. В коридоре я заглянул в зачётку и обомлел. На первой строчке моей зачётки красовалась выведенная рукой профессора, длинное чёткое клеймо, «удовлетворительно». Есть! Даёшь космос!
Дальше пошло, как по маслу. Математика, химия, физика. Знакомые места. Страх прошёл. Пришла самоуверенность. По специальному разрешению ректора я уехал в Москву на сборы к первенству Европы, на целый месяц. К спортсменам в ЛИАПе, благодаря политике ЦК КПСС и заведующего кафедрой физвоспитания и спорта Ю. В. Захарова, относились уважительно. Я бы мог весь институт проехать на этом горбу, но гордость не позволяла. И весь институт я отбарабанил самостоятельно, не обращаясь за помощью на кафедру спорта. Вот за товарищей просить приходилось. Загляну в аудиторию, пошепчу профессору на ушко, что это наш спортивный герой и трояк у пацана в кармане. На матчи нашей баскетбольной команды народу набивалось в зале столько, что самим баскетболистам и играть-то было негде. Лёху Степанова, Мишку Фарберова, Женю Волчка узнавали в коридорах, как звёзд Голливуда. Как-то чемпионат Вузов г.Ленинграда проходил у нас в институте и я блистал мастерством на глазах у восторженных товарищей. В финале вышел бороться с каким-то первокурсником из ЛИСИ по фамилии Киселёв. Сёрёжа, видимо, не успел ещё узнать, что я такой известный спортсмен, и по-простому бросил меня через бедро на глазах у моих изумлённых подруг и товарищей. После этого случая я стал вести себя немного скромнее.
Обнаглев до предела после успешной зимней сессии и разрешения отбыть на месяц на спортивные сборы, я попросил в деканате свободное расписание и появился в институте только в мае, прямо к зачётной неделе. К тому же стал вице-чемпионом СССР по дзю-до среди молодёжи. Товарищи и особенно подруги по институту сразу прилепили мне кличку –«гений дзю-до». На экранах тогда шёл фильм Акиры Куросавы с таким же названием. Сдача зачётов напоминала представление в цирке, но я его выдержал. Тыщи немке сдал легко, читая текст с листа. Тем более, что книжку я выбрал о борьбе дзю-до. Лабораторные по физике и химии за меня сделали девчонки из нашей группы. Они были такие славные. Все отличницы, золотомедалистки, как на подбор. Попроси я чего угодно, они бы дали. Староста наша, Таня Климович, стипендию прямо в аудиторию приносила и, как мать, журила за прогулы. Боролась за успеваемость. После пяти лет учёбы в вечернем техникуме атмосфера в ЛИАПе казалась мне санаторной. За заслуги в спорте Юрий Владимирович Захаров отправил группу студентов-спортсменов в южный спортивный лагерь, в Вилково, под Одессу. Он договорился с ректором Кишинёвского университета о взаимном обмене студентами на летние каникулы. Заботливый был, как родной отец. Уже на втором курсе он пригласил меня работать по бюджету СНО в его «лаборатории восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам», которая стала моим родным домом. Там было несколько проектов, совместных с нашей кафедрой и с лабораторией Михаила Игнатьева, только начинавшей тогда разработки робототехники и скафандров. Пришлось помогать по проблеме газоанализаторов Славе Турубарову, доценту нашей кафедры и Кириллу Меткину, начальнику СНО, в разработке комплекса наведения ракет на подводных лодках. Мой опыт работы в Институте Электромеханики быстро оценили по достоинству. Да и рекомендации мне дал мой бывший начальник, академик Димитрий Завалишин, который здесь в ЛИАПе возглавлял кафедру электрических машин. Так что с самого первого курса ЛИАП меня кормил, поил, одевал и обувал. Вообще, придумать в жизни время вольготнее и слаще студенческих лет, по-моему, не возможно. Если чем нибудь это варенье не отравить.Ну, например, можно жениться и родить ребёнка, проживая при этом в общежитии с голой попкой в ожидании подачек от родителей. Такие умники находились и среди нас. Да, да. На третьем курсе я тоже поженился на студентке нашего института. Спросите, зачем? Ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа....
На втором курсе в ЛИАПе оживилась самодеятельность. Толя Першин, Олег Рябоконь, чей фильм о Максимилиане Волошине «Кемерийский затворник» останется в веках, и Саша Першин стали создавать студенческие театры. Апофеозом их творчества были, разумеется, выступления Клуба Весёлых Находчивых, который проводился между факультетами и вызывал неподдельный интерес студенческой молодёжи. Я в это не лез. Я мечтал стать писателем и моя подруга по группе Люда Семёнова показывала мои рассказы в редакцию газеты «В полёт». Их даже печатали. Но смотрели на меня косо. Антисоветчиной несло от моих рассказов. У меня был и более серьёзный интерес в кинематографе. Времени, чтобы сниматься каскадёром, было предостаточно и я этого шанса не упускал. Мой кумир, Григорий Михайлович Козинцев тогда снимал «Короля Лира» и предложил мне помогать ему в организации трюковых съёмок. Половина всех спортсменов института целый семестр в 1969 году пропадали на съёмках в Нарве, изредка приезжая в Ленинград поторговать в деканате своим лицом и сдать пару-тройку лабораторных работ. Жили мы в Нарве в общаге Профтехучилища, ходили в костюмах воинов семнадцатого века и постоянно читали работы В.И.Ленина «Как нам преобразовать Рабкрин». Хохот это вызывало гомерический. Особенно смешно было смотреть на наших баскетболистов, которые играли на турнирах и во Франции, и в Польше и одевались в самые модные джинсы LEVI STRAUSS. Смотреть на них, сидящих с томиком В.И.Ленина в руках, без слёз было не возможно. Но попробуй не смотреть. Кафедра Истории КПСС была тогда главной в любом ВУЗе страны Советов.Завал этого экзамена приравнивался чуть ли ни к измене Родине. И ведь никто не роптал. Учили наизусть.
Но за что я благодарен коммунистам, так это за то, что нам приходилось изучать труды Ленина в Публичной библиотеке. В студенческом отделе на Фонтанке можно было на шару заказать любую литературу из фондохранилища. Хоть Плейбой! Но уж Ницше, Канта и Юнга точно. И это было только начало. Потом, когда на третьем курсе в программе появилась философия, визиты в публичку стали самым привлекательным занятием. А ведь туда же ходили прекрасные девочки всех институтов города Ленинграда. Институтки! Догадываетесь куда я клоню?
То ли студенческие годы самые бурные, то ли мне везло искать на свою голову приключения, но только одновременно с познанием термодинамики, квантов, кварков и энтропии состояния, одновременно с решением логарифмических уравнений, одновременно с бензольными кольцами и цепями молекул белков, одновременно с прямыми линиями на ватмане посредством кульмана, переводом с немецкого на русский, критикой буржуазных теорий развития человечества, мальтусовского перенаселения нашей планеты я искал своё место под солнцем. И почти одновременно засверкали своим дьявольским блеском вывески Коммунистической партии и органов КГБ. На третьем курсе после сельскохозяйственных работ в Волховском районе по уборке картофеля меня выбрали секретарём курсового бюро. Я сдвинул брови, насупил лоб и начал организованно принимать у однокурсников Ленинский зачёт. Проводил, так сказать, чистку рядов. Ребята с факультета, знавшие меня не понаслышке, упрекали меня в приспособленчестве и карьеризме. Среди ровно подстриженного поля соглашателей и оппортунистов появлялись принципиальные выскочки, типа Володи Колотова из 114-й группы, который заявил прилюдно, что он против колхозов и мечтает обнести свой дом высоким капиталистическим забором. Я не только не выгнал его из комсомола, но и не перестал здороваться с ним за руку. Товарищ Симановский, главный комсомолец ЛИАПа в те годы, накатал на меня жалобу в партком и в Горком ВЛКСМ. Ни дня не подождав, прямо начальнику Первого отдела товарищу Кошелеву настучал мой товарищ по парте Владик Болванович, с которым я поделился близкой, почти половой связью с американской студенткой Абигель, случайно мною встреченной на вечеринке у Юрки Шестова, зятя Михаила Аникушина и, следовательно, мужа его дочери Нины. Попал я туда не случайно, но об этом чуть позже.
Оба проступка предвещали полный крах моей карьеры и вылет из института. Но «гении дзю-до» на дорогах и тогда не валялись, а заведующий кафедрой физвоспитания Ю.В.Захаров не хотел меня терять на ровном месте. К тому же он был человеком дальновидным и со связями. Как оказалось, именно в партийных и компетентных органах. После собеседований у высоких начальников я принял предложение к сотрудничеству и пошёл в рост. Быстрый, но не долгий. Я отдавал распоряжение об очередном патрулировании улиц бойцами народной дружины, направлял студентов переписывать население СССР, организовывал отлов проституток и воров на Московском вокзале. На очередном субботнике по уборке территорий, когда пошёл дождь, я отпустил всех комсомольцев домой. Чтобы они не простудились. В парткоме мои доводы о возможных, ещё больших потерях, при болезни и пропуске занятий целым курсом студентов не поняли и приняли решение меня переизбрать. Органы КГБ от моей деятельности тоже остались не в восторге, но на Соловки отправлять меня пока не стали. Так, женившись, разменяв мамину квартиру на "Гражданке" и поселившись в коммуналке на бульваре Профсоюзов, в двух шагах от института, я зажил новой, прекрасной, да ещё и супружеской жизнью.
То ли от того, что в институт теперь можно было дойти за пять минут, прогулявшись по бульвару, то ли с третьего курса в учебном плане появились по настоящему интересные предметы, но в институт я ходил с таким удовольствием, как будто там мёдом намазано. Даже умопомрачительные лекции по сопротивлению материалов профессора Бушмарина и три исписанные доски формул вычисления углов ротации, нутации и кориолисова ускорения доцента Лестева не могли внушить мне отвращения к процессу познания и совершенствования. Ужасающую процедуру построения эпюр напряжений разных балок и вычерчивания шестерёнок с зубчатыми колёсами по Теории машин и механизмов я поручил делать молодой жене за кусок хлеба с маслом. Она со своей мамой долго убеждала меня в том, что кормить я должен её совершенно бескорыстно, но потом согласилась. На лекции профессора Семёна Евстафьевича Манойлова по биохимии я боялся опоздать, как на литургию. Первое, что он у нас спросил, начиная курс своих лекций, это вопрос о существовании Бога и зарождении жизни на Земле. Мы дружно поделились с ним основой марксистско-ленинской философии о первичности материи. Профессор покачал головой и сказал, что мы, как минимум, должны в этом сомневаться. Аэродинамика с продувками фюзеляжей и крыльев в аэродинамических трубах, космонавтика в лабораториях академии Жуковского, космическая медицина в Военно-Медицинской академии больше походили на парк развлечений Диснейлэнд, чем на скучные лекции. Первые расчёты на электронно-вычислительных машинах, занимавших несколько огромных залов института, приводили нас в состояние детского восторга. С нашим куратором, доцентом Лёшей Вареховым, после его лекций по радиобиологии мы часто прогуливались по набережной и заходили в Эрмитаж, подолгу простаивая у картин Питера Брейгеля. Когда в 1969 во дворе института установили настоящий истребитель МИГ-29, я притащил в институт своего приятеля Жорика Полтавченко, поводил его по лабораториям, познакомил с Алексеем Григорьевичем. Он рассказал ему про космос и Жорик решил поменять свою мечту о море на безбрежный океан вселенной.
Моя молодая жена готовить не умела и не хотела. Поэтому столовались мы в ресторане Дома архитекторов, который находился в двух шагах от ЛИАПа, прямо напротив отчего дома Владимира Набокова, в котором, слава Богу, устроили его музей. Дом архитекторов разместился в старинном особняке премьер-министра времён Александра III господина Половцева и зайти в ресторан было отдельным удовольствием.Уютный, с дубовыми потолками и кожаными шпалерами, не дорогой, но с потрясающей кухней. Такого бифштекса по-деревенски за один рубль десять копеек я больше не вкушал нигде.
Осенью 1970 моим соратникам из КГБ приспичило послать меня в заграничную командировку, в ГДР. Видимо им приглянулся мой вид-глаза прямые, брови строгие. Немецкий отскакивал от зубов с лёгким баварским акцентом. Да и тема мне нравилась - вылавливать недобитых фашистских выродков.Они оказались живучие и не закончили свою деятельность с окончанием войны. Национальный фронт в Германии цвёл пышным цветом.За границей я ещё ни разу не был, но очень хотел. Что-то у них не срослось и они попросили меня прикинуться руссо туристо и зайти в Ляйпциге в один магазинчик стекла и фарфора передать крупную сумму наличной валюты за несколько ценных фамилий. Деньги там шпионам, как оказалось, с неба не падают. Да и работа была не пыльная. Я должен был подстраховывать своего друга, который ехал с этой же группой. Я с радостью согласился и с любопытством наблюдал за процессом оформления выездных документов и утверждения моих положительных характеристик. Под эту сурдинку мне было разрешено, с целью прикрытия, продать там несколько коробок кубинских сигар и купить себе чего-нибудь вкусненького или красивенького. Злопамятный секретарь Комитета ВЛКСМ ЛИАП Симановский чуть не сорвал международную шпионскую операцию. Не стал мне подписывать характеристику, заподозрил меня в оппортунизме. Из-за него пришлось проводить меня через польскую границу в составе туристической группы зайцем, без выездной визы. Авантюра мне пришлась по душе и я прирос к этому ремеслу надолго. И надо сказать, весьма успешно.
Чтобы не отрываться от коллектива, что я с наслаждением делал каждое лето, избегая поездок в стройотряды, я согласился как-то поехать с группой на Ваалам. Бегать по лесу вокруг костра мне стало не интересно и я прошёл пять километров до Преображенского монастыря, где содержались в забвении герои войны, калеки без рук и ног. Хрущёв со своей организованной партийной группировкой упрятал их туда, чтобы не омрачать их культяшками красоту улиц и площадей. Монахов давно изгнали в Финляндию. Уходя из монастыря и прощаясь со сторожихой, я получил в подарок храмовую икону Святой Живоначальной Троицы, чудом сохранившуюся в её сторожке. Икону монахи оставили её мужу, который из-за болезни не мог двигаться и оставался на острове. Потом в парткоме института мне пришлось писать объяснительную записку о вере и верности. Продолжение этого опуса было мною дописано уже на пятом курсе, после принятия присяги на верность Родине и присвоения звания лейтенанта войск ПВО СССР. Дело в том, что военные сборы проходили на моей Родине близ города Остров в Псковской области. И я каждый вечер убегал в самоволку и бродил по окрестным деревням, собирая у старушек старинные иконы. Складировал иконы я в воинской палатке, под своей кроватью. Бдительные товарищи сообщили куда следует и я дописал свой опус в первом отделе у дяди моего друга Владика, полковника Кулешова. Ловили тогда фарцовщиков, которые продавали иконы иностранцам, а я замечен в этом не был. Я собирал их для себя и для своих детей.
Когда пришло время распределения на работу молодых специалистов, в которых за пять с половиной лет превратились застенчивые школьники, я был далеко не первым по результатам успеваемости. Лучшие студенты нашей группы Вова Григорьев, Лариса Дмитриева и Оля Дымина поехали на работу в Институт космической медицины под Москву, Люда Семёнова и Шурик Фролов стали инженерами секретных космических заводов, Мишку Кислицина взял в свою лабораторию академик Опухтин. Но на удивление всей группы появилось одно необычное место в Министерство внешней торговли. О нём никто не спорил. На преддипломную практику в Москву поехал я. И вот там в душной летней Москве, просиживая днями перед телефоном в офисе на Арбате, я совершил свой роковой шаг. Устав от скуки работы клерка, я отказался от места, чем сильно удивил своего начальника, свою маму и себя. Это был роковой поворот. Меня тянуло в кино, я ждал набора на высшие режиссёрские курсы Григорием Козинцевым и попросился в лабораторию кафедры физвоспитания ЛИАПа, где работал по проектам СНО. Меня взяли и я стал работать инженером лаборатории «восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам». Дипломный проект был уже давно просчитан в этой же лаборатории на протяжении двух последних курсов и даже изготовлен в виде опытного образца по проекту кафедры робототехники Михаила Игнатьева. Я измерял параметры движений человека в естественных условиях посредством датчиков и маленького радиопередатчика. Защита проекта прошла просто и быстро, не вызвав у комиссии никаких сомнений.
Мама, взяв в руки диплом, целовала его как икону. Потом попросила отца принести Шампанское и, когда он разлил его по бокалам, торжественно произнесла тост:
-Давай выпьем, дорогой, за то, что нам хватило сил дать сыну высшее образование!
-А вы-то тут причём? искренне удивился я. Когда опомнился и остыл от своей непомерной гордыни, мама уже безутешно рыдала. И горькие слёзы залить обратно в её глаза было уже невозможно.
В первый же рабочий день я пришёл в профсоюзный комитет института, чтобы встать на очередь улучшения жилищных условий, как молодой специалист. Председатель долго и молча смотрел на меня, а потом задумчиво произнёс:
-Ты хоть понимаешь, что у меня профессора стоят по двадцать лет в очереди.
-Что ж вы сразу-то не сказали?
-А я держал тебя за умного человека. Спеца. С высшим образованием.