Весь день у Галины был расписан по минутам: массаж, иглотерапия, ванны и ещё множество каких-то процедур, которые, пока её возили на каталке, она принимала равнодушно и покорно. Но, когда поднялась и начала ходить самостоятельно, уже – с видимой заинтересованностью. Мутная пелена, застилающая для неё мир, стала постепенно рассеиваться. Гала ещё быстро уставала, но уже через десять дней была способна в течение получаса размышлять над миниатюрной шахматной доской, которую Николай машинально положил в чемодан, когда собирал её вещи.
Борис Львович немного ошибся со сроками: не через две, а спустя три недели они покидали госпиталь, получив подробные рекомендации для дальнейшего курса лечения, который можно было пройти дома. Николай зашёл попрощаться и выложил на стол главврача четырёх отборных баргузинских соболей:
- Не откажите принять. Я ведь деньги не предлагаю, знаю – не возьмёте. А это – от всей души…. Друг у меня охотник, шкурки – лучшие за сезон. Первый цвет….
- А что же не взять, возьму. Нынче серебряная свадьба у нас с женой. А я вот как размахнусь, и на плечи Сонечке моей – соболей! Как думаешь?
Николай облегчённо улыбнулся:
- Думаю, здорово получится! Какая женщина такому подарку не обрадуется? А вам, Борис Львович, спасибо. Век помнить буду…
- Ну, целый век нам вряд ли Бог даст. А помнить надо о том, что жене вашей всё можно: любить, работать, петь, танцевать… Одним словом – жить. Но наблюдаться придётся. Желательно раз в два года к нам всё же заглядывать.
Обратно ехали поездом, в отдельном купе. Николаю хотелось провести двое долгих суток наедине с женой, поэтому он отказался от мысли лететь самолётом. Хотя Галина почти всё время спала, он запомнил это возвращение домой как самые светлые часы, что они прожили вместе. Тихий зимний лес, проплывающий мимо, ранние сумерки, мерное раскачивание вагона и ровный перестук создавали особый уют маленького мира. Они пили крепкий чай из гранёных стаканов в подстаканниках с изображением Кремля и салютов над ним, смотрели в окно, говорили о простом и незначащем.
На стоянках Николай выпрыгивал на перрон, наполнял карманы кедровыми орешками, брал рассыпчатую картошку с метинами укропа, а к ней – маленькие душистые бочковые огурцы. На Слюдянке купил омуля, и в купе сразу крепко запахло солёной и копчёной рыбой. Галина обожала рыбу, особенно – байкальского омуля и якутского чира. Николай радовался её аппетиту, подкладывал очищенные от костей кусочки, и рассказывал анекдоты, которых запомнил – просто тьму, пока валялся в гостинице на диване, разгадывал кроссворды и читал газеты.
После Северобайкальска вагон насквозь провонял рыбой: все полными баулами везли омуля, некоторые разложили «ароматные гостинцы» на верхних багажных полках. Поезд шёл из Москвы, и основная часть пассажиров ехала вместе уже шестые сутки. Они успели почти сродниться, ходили друг к другу «в гости», зазывали и Николая, но он отнекивался и запирался в купе, пресекая попытки соседей познакомиться поближе.
Он заметил, что Галина больше всего оживляется при разговоре о будущем доме. Он нарисовал ей подробный план и рядом, в колоночку, предполагаемые расходы. Она кое-что подправила, увеличила на чертеже размеры кухни и предложила перенести печку в другое место. Ночью Николай лежал без сна, смотрел на спящую Галину и думал, что правду говорят – нет худа без добра. Может быть, теперь исчезнет навсегда та еле ощутимая, но всё же преграда, которая всегда была между ним и женой. Он не мог дать ей названия и определения, но чувствовал еле заметный сквозняк, которым будто тянуло непонятно откуда. И так хотелось найти эту невидимую щель, эту неясную причину. Никогда они не говорили между собой о чём-то возвышенном, только о вещах практических, насущных. Однажды, ещё когда ухаживал за Галиной, попытался он объясниться в любви, сказать что-то принятое в таких случаях, красивые и вроде бы нужные слова, но она так удивлённо на него посмотрела, что он смешался, покраснел и умолк. И уж больше таких попыток не повторял.
Насмотрелся он у себя в мехколонне на мужиков, которые то в запои уходили, то жён били и каялись, а то и безмолвно маялись до зубовного скрежета. Если это и есть «любовь», то зачем она нужна? Что за радость от неё? Их спокойная, уважительная и доверительная жизнь с Галиной – это и есть счастье, другого не надо.
В доме родителей Николая, которые ждали их и накрыли праздничный стол, Галина полностью ожила: на щеках появился румянец, глаза чуть блестели и увлажнялись слезами, когда ласкала дочку и целовала её. Она ни на минуту не отпускала Оленьку от себя, кормила с ложки, переплела косички, слушала в пятый раз «про мишку» и «про зайца». И наотрез отказалась оставить её, чтобы отдохнуть с дороги.
Для Николая наступили счастливые дни: вечером его встречали любимые «девочки», они вместе неспешно ужинали, Оленька без конца болтала, они переглядывались и умилялись каждому её слову. В детский сад девочку пока не водили, Галина и слышать об этом не хотела. Да и Борис Львович, которому раз в месяц, по договорённости, звонил Николай, советовал, чтобы ребёнок был рядом: нет лучшего средства от стресса. Он выражался как врач, а «средство» между тем подрастало, превращаясь из пухлой пампушки в ангельское создание с тёмными кудрявыми волосами и глазами небесной голубизны.
Ещё во время тяжкого периода болезни, Николай заметил, как удручающе действуют на Галину визиты дам из ДДТ, поэтому на второй же день после приезда отправился к ним, прихватив бутылочку шампанского и конфет. Он подробно рассказал о последних событиях, как бы ненароком, но раза два повторил: «Доктор просил пока визитами Галину не беспокоить. Вы уж простите, но немного подождём…..» Его все уверили, что радоваться будут на расстоянии и дождутся весны.
Николаю приходилось самому раз в месяц заезжать за ведомостью, чтобы Галина расписалась в ней. Он особо не вникал: зачем и почему. Надо ведь как-то крутиться в детском учреждении, где каждая копейка – не лишняя и на счету. Поэтому и особого значения не придавал тем небольшим суммам, которые якобы получала его жена. Главное, что она эти «смешные» деньги не берёт, а как уж ими в ДДТ распоряжаются – вовсе не его дело.
Весна пришла как всегда – неожиданно. На севере нет долгой подготовки к этому событию. Восьмого марта вполне может быть минус сорок, и в апреле снег ещё лежит плотно и не собирается покидать завоёванное пространство. А потом за неделю снесёт его, умчатся бурными потоками вниз, к реке, шумные ручьи, и лиственница выпустит чуть заметные нежные пучки иголок, и вдоль теплотрасс поднимутся строем стрелки жёлтых цветов мать-и-мачехи.
В мае Николай взял отпуск и повёз своё семейство по знакомому маршруту: синее море, родная деревня. Галина радовалась, что Николай зимой не побеспокоил её родителей и ничего не сообщил о её состоянии. Сейчас она почти вернулась в прежнюю форму, надеясь недостающие килограммы «добрать» на море и приехать к отцу и матери во вполне цветущем и здоровом виде. Правда, она так и принимала назначенные ей таблетки, но внешне трудно было догадаться о том, что ещё полгода назад она была на самом краю….
Вернулись они в первых числах сентября, и по дороге приняли решение, что Галина выйдет на работу.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/02/21/1098