Я пришёл в ночь с Воскресения. И совершенно не помнил те предутренние сумерки. Метались тени и звуки. В хаосе было холодно, и лишь когда забрезжил рассвет понедельника, я начал осознавать себя.
В понедельник уже с утра я начал быстро разбираться во всём и к вечеру всё понял. Мне по крайней мере стало так казаться. Тогда я ещё не знал причудливость времени и не мог догадываться, что понедельник станет самым длинным моим днём. И что потом я всегда буду его вспоминать, и память услужливо превратит его в лучший день, наполненный лишь счастьем. Он казался мне тогда очень сложным, полным проблем и огорчений и в то же время невиданных открытий. И боли. И страданий. И радости. И надежды.
И какое же горькое испытал я разочарование во вторник, когда столкнулся с этой жизнью лицом к лицу и увидел этот звериный оскал и поразился: черты не изменились – каждая в отдельности – но вместо ласковой феи предо мною стоял монстр. И в страхе что я с ним не справлюсь, от того малодушия, в котором только и можно признаться перед самим собой лишь в мгновения полной интимной самоопределённости, я начал делать попытки забыться и ничего не видеть. Тогда я не знал ещё, что от этой жизни нельзя спрятаться. Просто уйти можно, а вот спрятаться – нет. Уже в полдень я был пьян в стельку и полный сил организм требовал ещё. Сердце стучало в задорной злобе, и я позабыл про календарь.
Похмелье в среду было страшным. В душе было не просто пусто, её наполнял лишь вакуум. А стенки души делали безумные усилия, чтобы не сомкнуться, полностью раздавив то Я, о наличии которого я впервые задумался. Ещё я с ужасом вдруг понял, что пол среды уже прошла. И что сейчас действительно среда! Не знаю что меня больше испугало, но этот страх быстро промыл меня. Вывернувшись наизнанку два раза я вновь ощутил некую гармонию себя с собой. Попробовал сделать перекличку и с лёгкой печалью обнаружил, что многих спутников по вторнику и уж тем более по понедельнику уже нет рядом. Но ещё к вечеру я почувствовал, что полон сил и спокойствия. И засыпая в сторону четверга умиротворённо обнимал Её.
Четверг был насыщенным днём. Я крутился , как белка в колесе, отгоняя от себя мысли о том, что колесо крутится всё быстрее. И объективно я сделал больше всего именно в четверг. И весы на которых пребывали силы и опыт красиво покачивались напоминаяя об истинных радостях.
Однажды утром я проснулся и понял с лёгкой горечью и надеждой, что уже пятница. И умножил усилия, чтобы успеть всё до вечера. Вечером я уже предвкушал заслуженное и долгожданное. Но вечер вышел скомканным. Хлопоты, хлопоты, и всё чаще и чаще неожиданные, но уже привычные и полные смирения пред неизбежностью.
В субботу утром было хорошо. Даже простое созерцание падающей из крана капли наполняло жизнь невиданным смыслом. Можно было стокойно пить чай на кухне, улыбаться домашним. И впервые полностью отдаться обдумыванию двух мыслей. Как же я оказался в этой квартире, и где она вообще находится? И ещё: ведь все эти люди, окружающие меня сейчас за столом, пришли сюда позже… Но потом мы гуляли все вместе и пели: «А – а – а ! И зелёный попугай!!»… Вечером тоже было хорошо, хотя и болело.
В воскресенье проснулся очень поздно. И даже не заметил этого. С отрешённостью попил чай и съел таблетки. Посмотрел в окно и понял, что сегодня быстро стемнеет. Поскорее оделся и вышел на улицу. Идти было тяжело, но за последние пару дней я уже свыкся с болью. И в те последние секунды, когда канувшее за горизонт солнце озаряло жизнь красивыми атомами света, я понял вдруг ту промытую кристальную сущность, которая всю жизнь отражалась во мне. Толкая меня вперёд, словно пущенную стрелу в мишень огромного диска закатного солнца над горизонтом.
Я ушёл ночью, после Воскресения.