.
Из глубины грустных раздумий, среди душевных терзаний и трезвого анализа своей порушенной жизни вдруг как-то сыто – вяло всплыл тупо вопрос: «А вот умру я, кто заплачет обо мне?» (кроме сына, сестры и мамы, разумеется)
Ни один мужчина не взревёт отчаянно, раненный моим уходом. Слегка вздохнут соседи, припоминая, что вежливой была. Подружки придут оценить, как я выгляжу, и останутся недовольны, думаю. Коллеги набегут из любопытства, поглядеть, как гробик обит и не прячутся ли паучки по углам моей скромной квартиры.
И так странно легко мне станет, что ничьё сердце не надорвётся, что будет стоять тоскливая тишина на прощании с той, о ком никто никогда не заплачет.
И вновь « из глубины моих невзгод» дурацки напрашивается вопрос: «А вот, если я прославлюсь?» вдруг меня станут публиковать на старости лет или вдруг я открою открытие в педагогической науке, достойное Нобелевской премии? Кто порадуется вместе со мной!? (кроме сына, сестры и мамы, разумеется)
Мужчины, бывшие когда – то моими, снисходительно скажут: от неё всего можно ожидать. Подружки обзовут всё это чушью, а коллеги признают всё давно известным и неинтересным.
«А вдруг я сяду нищенкой с жестяной кружкой у церкви, поджав под себя по- татарски ноги, запечатав в платок по самые брови припухшие глаза так, что лишь нос виден будет» . Кто остановится возле меня? Кто помилосердствует?
Тот лишь, кто не узнает меня по вздёрнутому носу да по привычке подбирать под себя ноги.
PS: в пьесе Горького «На дне герои не разговаривают, а говорят каждый о своём, лишь одна реплика всё объясняет: а ниточки-то гнилые…»