Казнь. Это слово не слетало с губ людей. Оно их пугало, будоражило животный инстинкт самозащиты и желания потехи.
Люд шел к центру города, растекаясь по улочкам, как река в половодье. Заполонял паутину мощеных дорог и в небо взлетал человеческий гомон. Они обсуждали урожай, соседскую бабу, лошадь какого-то пахаря, дворцовых брехливых собак, которых опять выгоняли на охоту. Но все разговоры по кругу возвращались к казни. О ней говорили шепотом, оборачиваясь и стреляя глазами по сторонам, будто могли ведомые на смерть что-то им сделать.
Такие простые и незаинтересованные, эти люди собирались лишь в двух случаях: на ярмарку и на суд. Хлеба и зрелищ – все, чего жаждало людское сердце. Голод и скука правили миром.
Северные ворота города дрогнули и со скрипом пошли в стороны. Из-за крепостной стены выехало несколько телег с осужденными и одна клетка на колесах. Дети от мала до велика как по команде зарядили в повозки старыми овощами, протухшими яйцами и прочей испорченной снедью. Охрана, отставшая от процессии на пару лошадей, нагнала и поравнялась с телегами, закрывая их от обстрела. Толпа разочарованно вздохнула и потопала на площадь, где их ждало захватывающее действо.
В клетке, тянувшейся последней, сидели три девушки. Ободранные, грязные, со свалявшимися в ком волосами, черно-красными от слез и бессонницы глазами и окровавленными на спине рубахами. Исхлёстанные, они смотрели, одна вперед, другая вовсе, не мигая, уткнулась в пол клети. А третья с дрожащими от ужаса губами бросала испуганные взгляды в толпу. Люд это веселило, и они с надеждой смотрели на многочисленных охранников, что кружили возле процессии. Один из всадников ухмыльнулся и подмигнул гурьбе детей с продуктами. Чуть дернув повод, он отвел коня в сторону, открыв клеть для обстрела. Гикнув что-то свое, ребята заработали руками, расходуя прошлогодние запасы.
Третья девушка с искаженным лицом отползла в угол клетки. Две других остались безучастны, вовсе не реагируя на разбивающиеся о них гнилые помидоры и куски тыквы.
Процессия наконец, добралась до площади, где полукругом стала позади эшафота. На возвышении, как на сцене, красовался судья, разряженный точно султан. Первыми шли воры, которым отрубали кому левую, а кому правую руку. Одному даже обе. Некоторые были слишком напуганы, чтобы осознавать что-то, другие визжали и извивались под ногами судьи, пока солдаты их пинками не загоняли в сторону палача.
А слева в это же время господские слуги сноровисто кидали хворост в круг столба. Вот список дошел до бандитов с дороги, предателей и прочих неугодных. Бандитов вешали, предателей тоже. Благородные предатели стояли в очереди. Такие же напуганные или безразличные. Только по остаткам некогда богатой одежды и можно отличить одних от других. Судья, брызжа слюной, вдохновенно просвещал толпу о злодеяниях осужденных. Молоденький священник ходил между смертниками, потряхивая ладаном.
Вот повели уже и благородных. Палач взмахнул топором, разминаясь. Упирающегося усатого мужчину, что-то визжащего, подвели к здоровому пню. Кажется, он сыпал проклятьями на владельца города – герцога Верборна. Одна из девушек в клетке ожила и схватилась руками за прутья клетки. Огромные глаза ее шарили по толпе, безумно и неистово ища чего-то или кого-то. Она несколько раз пробежалась взглядом по рядам людей и тут все же поймала знакомое лицо. Искаженное болью, любовью и ненавистью лицо, так похожее на лицо девушки, отвернулось, взметнув прядь темных волос.
Девушка побледнела еще больше, костяшки пальцев посинели - до того крепко она схватилась за прутья. Охранник недовольно хлопнул древком копья по прутьям, чтобы она отошла от края. Девушка отпустила клеть и прижалась к ней лбом, опуская пустеющий взгляд.
Покрасневший от возбуждения судья махнул рукой священнику, и тот поднялся на импровизированную сцену. Ветер вскинул поля рясы и холодом пробрался через ряд всадников, заставив девушек в клетке съежиться.
- Сегодня перед вами будут казнены ведьмы. Проклятые язычницы
творили злое чародейство, посеяв страх и сомнения в сердцах людей. Продавшие души демонам Преисподней, закосневшие в грехе, ведьмы были уличены в своих черных деяниях и преданы суду на милость.
Судья затрясся от радости и низко пробасил:
- Ведите.
Толпа подалась вперед, отодвинув охрану ближе к сцене. Первой из клети вывели белокурую девочку лет 14. Хотя от грязи ее волосы казались больше серыми, чем светлыми. Она, как зомби, шла, куда ее толкали, и поворачивала только, врезавшись в спину солдата. Казалось, и вовсе не видит, куда идет. Второй выволокли темноволосую девушку постарше. На вид она была уже невестой. Она шла спокойно до места, но не дойдя метров двух, вдруг кинулась к одному из охранников и уцепилась за него худыми побелевшими руками.
- Не ведьма…Я не ведьма! За что?!..Ну за что?! Ну, отпустите! Пожалуйста! Я ничего не делала, пожалуйста! Я не хочу умирать! Я не ведьма, не ведьма! Нет! – некогда красивое молодое лицо исказилось в истерике, располосованное ранними морщинами. Охранник молча отлепил ее от себя и плачущую и цепляющуюся за руки и плечи всех, кто попадался и до кого она могла дотянуться, подвел ее ко второму столбу. Еще двое стражников приковали ее, выкрутив руки вокруг толстого бруса.
Она еще причитала и просила, кричала и дергала руками, раздирая кожу на запястьях, когда к ним подвели третью девушку. Чуть старше первой, но моложе второй. У нее подгибались ноги, и солдаты иногда даже волочили ее за руки по земле, заставляя подниматься. И вовсе посиневшая от холода и страха, она обегала сумасшедшим взглядом толпу. Людей пугало и волновало это, и они подавались вперед, желая увидеть больше. Несколько раз девушка натыкалась на знакомое лицо, смотревшее в сторону.
Священник подошел к первой осужденной. Вздохнул и заговорил.
- Я обвиняю тебя в предательстве рода людского, черном колдовстве и наведении порчи на скот в деревнях.
Девочка подняла голову и впервые посмотрела на кого-то. Еще молодой и не очень опытный священник вздрогнул, чуть не уронив ладанку. Все же взяв себя в руки, он продолжил.
- Раскаяние облегчит твою душу, покайся, ведьма. Бог милосерден, кайся!
Девочка еще смотрела на него некоторое время и потом опять опустила голову, так и не сказав ничего. Священник потоптался и шагнул ко второй ведьме, сопровожденный разочарованным гомоном.
«Старый-то был куда настойчивее! У него, небось, все каялись! Во, человек был!» - слышалось из толпы.
И история повторилась.
- Я обвиняю тебя в предательстве рода людского, и наведении порчи на мужчин в твоем селе. Раскаяние облегчит твою душу. Кайся, ведьма.
- Каюсь! Каюсь! О Боже, не виновата я! Колдовала! Как есть, ворожила! Каюсь, Боже. Только не убивайте! Не убивайте, пожалуйста!
Толпа долго слушала, сперва – жадно, потом уже соскучившись. Судья, как опытный конферансье, махнул священнику, мол давай следующую.
- Я обвиняю тебя в предательстве рода людского, и наведении порчи на мужчин в твоем селе, болезней детей и гниение урожая. Кайся, ведьма. Раскаянье облегчит твою душу.
Напуганные глаза встретились с карими глазами еще молодого человека, и он вздрогнул. Из черных провалов потемневших век на него смотрел ребенок, не понимающий что с ним, и почему так происходит.
- Кайся, ведьма! Поздно молчать! – добавил со сцены судья, которому уже надоела сухая игра актеров. Самое ожидаемое представление рушилось на глазах, но он не собирался менять сценарий.
- Кайся! Кайся, ведьма! – вторила толпа, еще ближе подступая к осужденным. Они кричали и напирали, а серые глаза все носились по их жадным пылающим от восторга лицам. Озлобленные, как воздух, пьющие каждое мгновение происходящего.
- И кто здесь демоны, скажите? – скрипуче прошептала третья ведьма. Голос тихий, услышал ее лишь охранник, что стоял ближе всех. Он оглядел людское собрание и хмыкнул.
- Молчишь? Теперь уж поздно прикидываться человеком! Безумная, покайся! – подзадоривал судья.
Они еще пошумели, еще ждали чего-то. Раскаяния? Отчаянья? Криков? Неизвестно. Не дождавшись ничего более,
судья махнул охране, и они подожгли первый костер. Человек с факелом шагнул было ко второму, но видно казнь полагалось растянуть, дабы насытить особо жаждущих.
Задние ряды уже разошлись, все кто был в улочках ушел уже давно. Остались самые любознательные. Дабы насладиться, дабы было о чем говорить будущую зиму, дабы забыть на время о своих страданьях и потерях.
Вот пламя лизнуло ноги девочки. Она взвизгнула, и вторая девушка запричитала вместе с ней пуще прежнего, хотя ее костер еще был холоден. Судья послушал, покивал и махнул факельщику. Третья девушка с пораженным видом следила, как поджигают второй костер.
- Но ведь она призналась! Она покаялась! Чего еще вам нужно?! – крикнула третья, перекрывая вой первой и плач второй ведьм.
- О! Мы отпускаем их души для очищения. А покаявшаяся получит преимущество. Может, и менее страшное наказание выслужит, – довольно разъяснил судья. Священник раздраженно дернул плечом. Видно, это ему предназначались такие речи.
Третья обернулась, содрогаясь от каждого вскрика других девушек. Дрожала и смотрела, как извиваются в ревущем пламени худые фигурки, как вспыхивает их одежда и съеживается кожа. Вот одна повисла обугленным месивом на цепях. Третья ведьма согнулась, наклоняясь. Ее рвало водой. Судья поморщился и кивнул снова. Факельщик подпалил ее костер и ушел. Толпа редела, не выдержав, люди уходили. Кто-то зажимал уши, кому-то стало нехорошо.
Третья девушка вскинула голову. Оранжевое зарево заиграло на белой коже, отражаясь в огромных глазищах. Она дернулась на цепях и подалась вперед.
- Признания, говорите? Будет вам признание, – прохрипела низко. Охранники невольно шагнули в стороны, удивленно оглядываясь на девушку.
- Виновата, говорите? Предала род людской? Продала душу демону? – и тут вдруг засмеялась. Охрипший голос карканьем разнесся по площади. – Вы судьями взялись над нами быть. Как коршуны над трупами глумитесь. Да чем вы лучше демонов, о которых говорите? И суд вершите вместо Бога и судьбы. Покаяться пред вами? В каких грехах? Красивой родилась? Ну что ж с того? Чума по миру ходит, я виновата? В чем? Как, мне скажите, я могла б такое сотворить? Как я могла б зерно сгноить? Зачем?! Ведь я его сама же ем!
Она отдышалась, дрожа от страха и краснея от жара огня. Священник что-то говорил ей, но за гулом костра она уже не слышала его. Или слишком устала, и блаженное ничто уже готово было найти ее и забрать в свои объятия. Вот огонь облизал щиколотки и быстро заплясал вокруг ног. Ведьма с хрипом втянула воздух, поднимая голову. Руки впились в цепи, она пыталась сдержать в себе крик. Пламя коснулось платья и тут же охватило ее целиком. В последнем нечеловеческом усилии она в ярости взглянула на сцену, где стояли судья и священник. Чувствуя, как съеживается кожа и изгибается тело от боли, она разомкнула губы.
- Будьте прокляты! Я вернусь за вами!