А в пятницу случился «подарочный выходной», как тут же выразился Лукьянович:
- Все планы, что составила жена, можно послать по боку – начальство велело ехать в Абу-Каср играть в футбол с механиками на первенство строительства!
Сергей Юркин, наш тренер, раздал специально купленную для нас форму, и я важно одел ее дома перед женой. Она оглядела мой мундир – и молча ушла в спальню копаться в своей одежде.
И за нами пришел микроавтобус и отвез, как серьезную команду, прямо к полю, и мы важно вышли и сыграли вничью 0 – 0, и довольные, на обратном пути попросили шофера остановиться у югославки – попить пива.
Домой никто не торопится, даже холостяки. Поэтому мы поглубже и поудобнее расположились в креслах, и Федор Мишкин, глядя, как весело перед нами расставляют бутылки и звенят стаканами, посмотрел на часы, которые показывали два, и радостно объявил:
- Файв о клок!
И Точилло, попробовав пиво первым, сказал:
- Хорошее. Я такое во Вьетнаме пил.
И вслед за ним мы отпили вполне достаточно для первого раза и закурили, чтобы захотелось еще.
И Сергеич, человек, далеко ушедший в годах, но не в достижениях, довольно прищурился и приятно начал:
- Да будет вам известно, юные сотрудники нашего отдела, что некоторое время назад, когда вас еще в нашем институте и не было, мы как раз собрались лететь в командировку во Вьетнам. А старший нашей группы, человек весьма почтенный, но не будем называть его фамилии, воспылал в то время очередной сильной любовью к одной очаровательной девушке из нашего же отдела. И она ответила ему взаимностью, и накануне отъезда он сказал жене - а она его так любила, что смотрела за ним каждый день и еще вставала и ночью - что уже улетает, собрал вещи и поехал ночевать к своей возлюбленной, радуясь, что так хорошо сумел соединить приятное с полезным, которые обычно никак не сочетаются. А нам велел ждать утром в аэропорту, потому что и документы, и билеты были у него.
И он проспал у девушки больше, чем было надо в подобном случае, а мы бодрствовали и видели, что регистрация уже стала заканчиваться, а начальника все не было! И в большом волнении мы стали звонить ему домой и спрашивать, где он, а жена нам учтиво и удивленно отвечала, что он улетел еще вчера!..
И мы, не имея на руках билетов, испугались, что все перепутали, и стали стыдить друг друга сединами, пока вдруг не появился из прошлого начальник и не сказал, что все хорошо. А когда он узнал, что мы звонили ему домой, то огорчился и сказал, что тогда все плохо. И увидев, как легко хорошее оборачивается в плохое, воскликнул в сердцах: «Чтоб вам стоило дождаться меня и не звонить мне домой, хотя бы самолет и улетел без нас! Я тогда легко мог бы что-нибудь придумать и даже побывать там, где я был, еще раз!.. А теперь пусть будет, что будет! Может, мы разобьемся по пути туда, или обратно, и тогда мне легче будет объясняться со своей женой – надо будет только лежать в запаенном гробу и молчать!..»
Но небесам было угодно, чтобы мы больше не волновались - хватило с нас и того, что было до этого - и начальник, видя в этом добрый знак, привез жене дорогие подарки, не хуже, чем любовнице, и вручил их, не перепутав, и долго уверял жену, что по случаю ему удалось улететь на день раньше другим рейсом с одним знакомым летчиком!.. И жена, взяв подарки, милостиво ему поверила, но вскоре повесила над кроватью расписание полетов «Аэрофлота», где никаких рейсов во Вьетнам накануне не было. И начальник весь извелся, потому что стал плохо спать и рано просыпаться, спрашивать, который час, и говорить, что вешать расписание над головой – все равно, что меч…
- Твой рассказ весьма интересен! - сказал Точилло. - Никогда не слышал, чтобы мне, как и той жене, так удивительно врали! - и он велел Богаткову хорошенько запомнить его и потом записать красивым почерком в отдельском журнале, чтобы можно было прочитать его снова и насладиться.
И когда спохватившийся Богатков стал переспрашивать у Сергеича, что к чему, чуть приподнялся Мякишев и, поерзав на диване, попросил у Точиллы внимания и начал:
- Этот рассказ был действительно правдив, ибо эти люди прилетели в Ханой, чтобы сменить нас. Я в ту пору проработал там уже год и был сильно удручен расставанием с одной вьетнамской девушкой, с которой познакомился, как обычно у нас бывает, на работе, ибо знакомиться вне работы считалось неприличным. Эта девушка подошла ко мне и спросила, не нужно ли что-нибудь для меня сделать, и я очень удивился этому, ибо никто никогда еще не предлагал мне ничего подобного - ни на работе, ни дома, ни в больнице.
И мы стали работать вместе, а вскоре и встречаться после работы - сначала на людях, а потом и наедине, сначала в городе, а потом и у нее дома. И я не видел в этом ничего плохого, а в хорошем срама нет.
И она ласкала меня и ухаживала за мной, и делала мне массаж и расчесывала мне волосы, и как-то попросила разрешения остричь мне ногти на руках и на ногах. И я, сильно смутившись, удержал ее от этого, а она расплакалась, воскликнув, что раз я не разрешаю ей такой малости, значит я ее совсем не люблю!.. А я не мог вымолвить ни слова, потому что оцепенел, представив, что было бы, если б я когда-нибудь обратился с подобной просьбой к своей жене, пусть даже и в шутку сказанной!..
И с тех пор, когда я беру в руки ножницы, глаза у меня становятся влажными, и я не ничего не вижу, и думаю, неужели, чтобы тебя постригли, надо улетать на другой конец света?.. А жена при этом ворчит, что я половая тряпка с когтями, которая либо хлюпает, либо скрежещет…
- Твоя история хороша, но коротковата, как разочарованно сказала мне однажды одна красивая девушка, - заметил Точилло и обратился к Богаткову: - Можешь ее не записывать - мы и так запомним – напиши просто: про ногти!
- Эта история напомнила мне то, что я расскажу вам с большим удовольствием, - тут же подал голос Селезнев, ибо давно жаждал ворваться в первую же паузу. – Я тоже очень хорошо помню, как я женился - молодой парень двадцати лет, и жена была моего возраста. Мы любили друг друга еще со школы и были счастливы, потому что кроме школы ничего еще не видели. И вот после женитьбы каждый год стало проходить по одному году, и я умнел за два, а жена, опережая время, тоже менялась, но не в лучшую сторону. И увидел я, что вокруг много хорошеньких девушек, которых каждую весну жизнь, как огромным ушатом, выплескивает из школ на улицы, и все они хотят познакомиться со мной, ибо был я парень видный, и Аллах не обделил меня ни ростом, ни другими достоинствами. И не понравилось моей жене благоволение ко мне Аллаха. И стала она заводить долгие речи о непонятном, а раньше все было просто. Тогда начал я по вечерам проводить время с друзьями, ибо днем я проводил время с подругами, и делал так потому, что по приходе домой жена меня тщательно осматривала и обнюхивала, как соседская собака. Только та у ворот, а жена уже на пороге.
И как-то пришел я домой, как обычно, в полночь и открыл дверь, когда по радио, которое теща никогда не выключала, думая, что вот-вот услышит что-то хорошее, заиграли гимн Советского Союза, слава Аллаху. А жили мы с тещей в отдельном доме, ибо был я «примак» - человек, который приходит жить в семью жены. А тесть мой к тому времени уже умер, и брат жены утонул, ибо никто из мужчин долго не мог выжить в этом доме.
И теща, и даже жена государственный гимн уважали и ругаться под него побаивались. Поэтому прошел я спокойно в комнату, разделся и успел еще под последние аккорды на кухне испить воды из чайника, делая большие глотки в такт музыке. И как только гимн кончился, жена и теща, приняв это за сигнал к атаке, стали грозить мне большим скандалом, а скандалов я не люблю, даже маленьких.
И посмотрел я на них обеих, говорящих одновременно и про одно и то же, только невпопад, и разобрал меня смех, и я громко рассмеялся. И они удивились, и спросили: «Что это с тобой?» И сказал я им тогда: «Привиделось мне сейчас, что пошел я в кладовку, взял там наш топор и зарубил вас обеих!.. И пришел сам в милицию, и повинился. И сказал мне дежурный, что хоть это и часто бывает, но все равно наказывается, и надо идти в суд. И рассказал я все, как было, на суде, и добавил, что вообще я людей люблю, а топор до этого никогда в руках не держал, даже для колки дров.
И приговор мне вынесли почти сразу, и дали мне десять лет, стараясь выбрать из них полегче, а потом еще уменьшили срок на два года в виде поощрения. И вышел я через восемь лет, всего в 32 года, молодой и красивый, хозяин вот этого дома, а вас уже тут давно и не было!.. Вот почему я рассмеялся».
И взвилась было, как разъяренная медведица, моя жена, ибо не была довольно умна, а теща была поопытней. И стала она тихонько уговаривать свою дочь отстать от меня и не мучить хорошего парня. И ушли они, жена впереди, а теща, подталкивая ее сзади, и заснул я сном праведника, ибо никто меня не толкал и не мучил, а утром проснулся и увидел, что завтрак накрыт, и чайник закипает, и теща кривится в улыбке, а жена молчит, но терпит. И пошел я в туалет, и заглянул в кладовку, и увидел, что топора там не было. И с тех пор я часто выхожу из туалета грустный и вздыхаю, и ловлю на себе многозначительные взгляды жены и тещи…
Мы все молчали, очарованные рассказом, и тогда заговорил сам Точилло, для начала хитро улыбнувшись:
- Да, хорош твой рассказ, и записывать тут ничего не надо – каждое слово врезалось в сердце, потому что трудно жить человеку на свете, когда он один… Всем вам известно, что у меня есть брат близнец, который работает в нашем же «Водпроекте». – Мы закивали головами, ибо кто же этого не знал. - И мы с ним были так похожи, что нас даже с удовольствием после института взяли на работу в КГБ - там такая схожесть часто очень полезна. Но и там, в конце концов, нас однажды перепутали, и кто-то получил за это по шапке, а мы подали рапорты об увольнении.
Одеваться мы любили тоже одинаково, и любые знакомые, а особенно девушки, всегда спрашивали: «Слушай, это ты, или твой брат?» И когда мы ходили на свидания, девушки задавали нам контрольные вопросы, чтобы удостовериться, кто перед ними, и нам поэтому приходилось договариваться с братом заранее, кто что кому говорил и что делал. А брат иногда вредничал и наговаривал такого, что тогда я сразу спрашивал девушку, что было накануне ночью, а то я спьяну не помню…
Мы не женились до 36 лет, пока не стали постепенно отличаться друг от друга. Тогда мы договорились жениться вместе в один и тот же день и час, чтобы никто из невест нас не перепутал... Так что, тот кто пожадничает и не потеснится в утробе матери, потом, выбравшись наружу, всю жизнь страдает от одиночества… Ну, что, а теперь поедем к нашим женам? Они, наверное, уже устали обговаривать нас со всех сторон…
И мы смиренные, но довольные, уселись в автобус и двинулись навстречу неизбежному. Приятно было поговорить о правосудии, пока суда еще не нет.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/02/24/1259