Роберт и Людмила...
...И наступил он - момент разлуки... Пришла пора уезжать Людмилке на учёбу... Родные всей семьёй провожали её к автобусу. Отец нёс чемодан, Вовка - сумку с продуктами и корзиночку свежих домашних яиц. Сорочкины, как и их соседи по дому, держали поросёнка и кур, в те времена без подсобного хозяйства было очень трудно сводить концы с концами...
Робка, естественно, пришёл проводить свою Людмилку. Отец занёс в автобус всю её поклажу, всунул в карман водителю рубль, тот только улыбнулся в ответ. Вскоре он завёл мотор, все стали торопливо прощаться с нею, Лёля опять повисла на её шее, поцеловала в щеку. Людмила вошла в автобус, Робка вслед за нею. Они вместе помахали родным через окошко. Автобус заурчал, трогая с места и покатил в сторону Краславы. Робка тоже всунул рубль в карман водителю, поздоровался с ним, потом спросил у Людмилки:
- Где ты хочешь сесть?
- В самом конце, - ответила она. Робка отнёс её вещи в хвост автобуса, чемодан оставил на полу, рядом с сиденьем, сумку положил на свободное место, корзиночку с яйцами Людмилка поставила на пол, у ног. Немногочисленные пассажиры все сидели поблизости от водителя, поэтому наша влюблённая парочка могла чувствовать себя довольно свободно.
Они сидели, прижавшись друг к другу, Робка обнял её за талию, она положила голову ему на плечо, её волосы щекотали его лоб и приятно пахли ромашкой... Оба были молчаливы, очень печальны, вот и наступила их страшная разлука... Эти 25 км до станции Скайста только подчёркивали неотвратимость её...
- Я люблю тебя, Робка! - Прошептала она ему в ухо. Он посмотрел в её лицо, оно было скорбным и бледным, глаза налились подступившими слезами. Он нежно поцеловал эти прекрасные глаза и тоже прошептал:
- Я тоже, очень, люблю тебя, Людмилка! - В этот момент водитель резко затормозил, перед самым автобусом дорогу перебегала собака. Корзиночка с яйцами опрокинулась... и яйца, очень дружненько, покатились вперёд, стайкой... Людмилка ахнула и воскликнула:
- Ой! Яйца мои, яйца! - Этот вскрик был таким комичным, что в автобусе все захохотали, и наша парочка, конечно, тоже... Робка схватил корзиночку и бросился подбирать их. К счастью, ни одно яйцо не разбилось...
...На вокзале Людмилка купила билет до Орла и они сидели на довольно уютных стульях зала ожидания, пока не услышали гудок подходившего поезда. Робка подхватил чемодан и сумку, Людмилка - корзиночку с яйцами, оба взглянули на них и вместе засмеялись...
Они вышли на перрон, поезд остановился, они зашли в вагон, Робка поставил вещи на пол, обнял и поцеловал свою Людмилку и выскочил на перрон, поскольку - остановка всего одна минута...
Людмилка стояла у окна и печально смотрела на него, только губы краснели на очень бледном лице... Оба одновременно подняли вверх руки в прощальном жесте, поезд тронулся, набирая скорость...
Робка стоял на перроне, пока поезд уходил, печаль переполняла его сердце, глаза стала затуманивать влага. Знакомый водитель автобуса протяжно просигналил, сколько, мол, можно тебя ожидать!
Всю обратную дорогу Робка прокручивал в голове эту их совместную поездку до станции Скайста, чтобы сохранить в памяти все эти драгоценные мгновения... Последующие дни были заполнены работой и... сном... Они с Лёней возвращались вместе после работы, ужинали, мылись, а потом Робка заваливался спать, и спал до утра, ни разу не проснувшись...
Спустя неделю, спать уже не хотелось, отоспался вволю, теперь по вечерам он писал ей письма, длинные, обстоятельные рассказы о своей жизни и работе, как рассказывал летом, во время их ежедневных свиданий; ещё он часто писал ей признания в любви, их хотелось писать, очень много!
Ещё он часто ходил в кино, садился рядом с мамой, когда заканчивался киножурнал и начинался фильм, и мама, уже справившаяся со своими обязанностями, могла расслабиться и посмотреть фильм. Он обнимал её за плечи, опускал голову ей на плечо и они сидели, прижавшись друг к другу...
Он восполнял этим дни, когда он почти не видел её, только по утрам, или когда они с Людмилкой приходили в кино, да и то, это были мгновения: он чмокал её в щеку, улыбался ей, Людмилка говорила: - Здравствуйте! - При этом на её щеках вспыхивал румянец смущения, и они уходили в зал, и там были слишком заняты друг другом, чтобы он думал о маме...
С мамой они тоже мало разговаривали, как и с Людмилкой, когда смотрели фильм, им тоже было очень удобно и комфортно молчать, чувствуя тепло друг друга... Мама очень любила брать его руку в свои, очень горячие, ладони, она даже зимой никогда не носила перчаток или варежек, её рукам всегда было тепло.
Зато у неё очень мёрзли ноги, намученные четырьмя годами окопов на фронте... В кинотеатре, даже летом, не слишком-то тепло, так что ноги её мучили, зимой хоть валенки можно обуть, а летом она часто жаловалась, что у неё мёрзнут ноги...
Из Людмилиного дневника:
31 августа. Вот я и в Болхове... Трудно, грустно на душе... Страшно трудно было расстаться с Робертом. Это было... хуже пытки! Я крепкая, из меня не так-то просто слезу вышибить, но я плакала, когда мы последние часы сидели вдвоём и мысленно прощались... Любимый мой, я так тебя люблю! Целую! Спокойной ночи!
2 сентября.
Счастье, кажется, душу переполняло,
Когда мы были вместе, дорогой!
Но время, как дитя, меня запеленало
И разлучило вновь с тобой...
Теперь не скоро встретимся мы, милый,
Не видно нашего пути конца,
Но, верь - не разлучить никакой силе
Любви горящие сердца!
Как дым, как пелена перед глазами,
Я вспомнила твой образ дорогой...
Пусть не сравнить твои глаза с цветами,
Пускай ты не блистаешь красотой...
Но я люблю тебя, как небо,
И даже больше голубой мечты.
Не надо мне, порою, даже хлеба,
Лишь только б рядом был со мною ты!
Цвета спелой ржи твой волос,
Полный грусти милый голос,
Люблю смотреть в твои глаза,
В них отразились небеса!
3 сентября. Встала в 7 часов. Выпила чаю с батоном, выучила уроки, минут 30 погуляла в городском саду, там сейчас так красиво, листья желтеют, деревья прихорашиваются... Потом пошла в училище. Сейчас 4-ый урок - геометрия. Пока не вызывали ни по одному предмету... "Ты приходил ко мне, словно к своей невесте... Всё было - сон..." Нет! Неправда! Это было наяву! Он стоял около меня, целовал, ласкал, да, да! Это - было!
Теперь - опять одна, совсем, совсем - одна! Надо учиться, получать стипендию, дома положение тяжёлое... В последний наш вечер мы купались на Лубанце. Вода уже прохладная... Мы купались втроём: мама, Он и я. Потом мама ушла, а мы остались вдвоём у нашей сосны... Мы почти всё время молчали, были грустные мысли, трудно их высказывать вслух, поэтому мы молчали...
Потом мы пришли домой, и вновь были одни... Родной, милый мой, какие это были страшные минуты, я плакала, ты страшно боролся с собой, я знаю... Ты целовал мои глаза, прямо в слёзы, ты просил, ты умолял меня не плакать, а сам - еле держался... Фу, трудно даже вспоминать! Спокойной ночи, мой хороший! Спокойной ночи, мамочка!
8 сентября. Получила уже три письма от него! Такие хорошие письма! С ними так хорошо жить, только - грустно... Вчера был день практики, сидели на 5 уроках, потом их разбирали. Пока уроков задают не слишком много, но готовиться приходится серьёзно... На улице прохладно. Ветер, страшная пыль, на улицу и носа не высунешь... Хочу записать в дневник эти стихи, они очень мне нравятся! Нет, нет, не мои!
Пусть нас простят за откровенность
В словах о женщинах своих,
За нашу хитрость, нашу ревность,
За недоверье к письмам их.
Да, мы жестоко говорили,
Собравшись на ночь, в блиндаже,
О тех, кого давно любили
И год не видели уже.
Да, мы судили их поступки
Так, что захватывало дух,
Да, мы толкли, как воду в ступке,
До нас дошедший скверный слух,
Да, мы, с ума сходя в разлуке,
В тревожный, предрассветный час,
Вслух вспоминали эти руки,
Когда-то мучившие нас.
Названья ласковые, птичьи,
Не шли на ум нам вдалеке,
Мы тосковали по-мужичьи,
На грубом нашем языке.
О белом полотне ночном,
О верхней, вздёрнутой губе,
О гнувшемся и тонком теле.
На пытки отданном тебе,
О гладкой и прохладной коже,
И о лице с горячим ртом,
О яростной последней дрожи
И об усталости потом...
Нет, я не каюсь, что руками,
Губами, телом, встречи ждал!
И пусть в меня тот бросит камень,
Кто, как я, не тосковал!
Но если, всё-таки, найдётся,
От нашей грубости храним,
Той, что с войны его дождётся,
Я - не завидую, Бог с ним!
Губы.
Им, казалось бы, думать чего?
А они в беспокойстве вечно,
То прикушенные задумчиво,
То насмешливо изувечены.
Я хочу наяву присниться.
Засосать жадной страстью их,
Чтобы дыбом встали ресницы
У испуганных глаз твоих.
Не знаю, счастье ли, яд ли в них -
Целовать мне их обязательно,
Видно послан судьбой я для них
Усмирителем и карателем...
-"- -"- -"-
Опять о далёкой, милой,
О первой, затосковал.
Не с нею ли счастье было?
Но что я в нём понимал?
Куда послать телеграмму?
Как сердце унять своё?
Назвать навсегда любимой,
Когда потерял её.
-" -" -"-
Я тоскую,
Я б выискать рад
Другую такую,
Чем ехать назад.
Но где же мне руки,
Такие же, взять?
Чтоб так же, в разлуке
Без них тосковать?
Где с тою же злостью
Найти мне глаза.
Чтоб редкою гостьей
Была в них слеза.
Что б так же смеялся
И пел её рот,
Чтоб век я боялся,
Что вновь не придёт.
Где взять мне такую,
Что б всё ей простить?
Что б жить с ней, рискуя
Недолго прожить.
Что б с каждым рассветом
Вставал я без сна,
Таким же отпетым бывать,
Как она.
Что б завтра с тоскою
Тебя проклинать,
Лишь слышать глухое:
"Не трогай меня!"
А эту песню я для своего Робки сочинила:
Люблю!
Люблю тебя, как прежде,
С тобою быть хочу!
Вернись, вернись, скорей же!
О, как тебя я жду!
Я помню наши встречи,
Счастливые часы,
Когда ходили вместе
И были счастливы так мы!
Слышу во сне я часто
Красивый голос твой.
Смотрю вокруг с опаской,
Боюсь, уйдёт сон мой.
Пиши мне ты почаще,
Пиши мне обо всём,
Чтобы о нашем счастье
Знал наш товарищ, почтальон.
Тоскую о тебе я,
Мечтаю о тебе.
Твои глаза синеют
И, улыбаясь, светят мне.
Лучами счастья светят,
Показывают путь.
Когда с тобой мы вместе,
Они синее неба, друг.
Жду, не дождусь я, Робка,
Тот новогодний час,
Когда прижмусь я робко,
К тебе впервые, а сейчас...
Жду от тебя ответа
На песенку мою,
Она уже пропета.
Но тебе снова я пою.
Люблю тебя, как прежде...
(Эти два стихотворения в дневнике, вроде бы, Иван Масякин, Людмила точно не помнит, посвятил ей...)
Мою любовь и мою грусть
Давно ты знаешь наизусть...
Ты говоришь: "Всему конец!
Забудь, уйди, не надо злиться."
И взгляд твой серый, как свинец,
В мои глаза не хочет влиться,
И я гляжу в твои глаза,
И наклоняюсь, ниже, ниже...
Тех дней уж не вернуть назад,
Тех поцелуев с губ не выжечь,
Но этот смех, и жест, и брови -
Они с душой моей слились,
И каждый вечер, в поздний час,
Любовь приходит, как удушье...
Но у тебя, в пещерах глаз
Ложится тигром равнодушье...
В улыбке, в линии лица,
Как лунный свет, скользит усталость,
И мне, теперь, одна тоска,
Одна печаль теперь осталась...
-"- -"- -"-
Чужой любви я не завидую!
Тут со своей - одна беда!
Я в сердце ей жилплощадь выделил,
Да в нём уютно не всегда...
Неужто, волею капризной,
Мой дар отвергнут, без труда?
Неужто, он забыт? Не признан?
Тогда, прощай! Прощай тогда!
Прощай!
Песенка - шутка: "А у нас во дворе..."
А у нас во дворе, есть девица одна,
Среди шумных подруг отличилась она:
Сшила модное платье на танцы она,
Я гляжу ей в след, ничего в ней нет,
А я всё гляжу, слов не нахожу...ча, ча, ча...
Раз я ехал в метро, было много ребят,
Все сидят, все сидят, а старушки - стоят!
Стыдно было мне так, за сидящих ребят!
Кто их воспитал? Так никто и не встал!
А я всё сижу, слов - не нахожу! Ча, ча, ча...
Ожидал я такси, и за парнем стоял,
Он о честности мне, лекций пять, прочитал!
На прощанье - обнял, и в машине - умчал!
Я в карман полез: кошелёк - исчез!
На такси гляжу, слов не нахожу...ча, ча, ча...
В магазине одном я пальто покупал,
На пальто посмотрел... без сознанья упал...
На цену посмотрел... и вторично упал...
Продавец дрожит: -Что с тобой? Скажи? -
На пальто гляжу, слов не нахожу...ча, ча, ча...
Просматривала свои записи, нашла стихотворение, которое для меня написала Нина Большакова:
Семнадцать лет.
Тебе исполнилось 17...
Не знаю, рада ты, иль нет,
Знаю, что раньше, в детстве, часто,
Мечтала ты об этом дне.
Семнадцать лет хотела встретить
Ты в Дагде, милой и родной,
Но этот день пришлось отметить,
Здесь, в Болхове, в тоске глухой...
Тоска по дому, маме, Робке,
Как надоело это всё!
Скорей бы получить в коробке,
Посылку с маленьким письмом!
Письмо, в котором было б слово,
Одно, единственное, навек!
Из Дагды выслал тебе снова
Родной и близкий человек...
17 лет... Ты их отметишь,
Но не сейчас, а в Новый Год,
Когда приедешь, на рассвете,
Ты на каникулы домой.
17 лет... ведь это - много,
И ты уж не девчонка та,
Что в детстве играми, подолгу,
Ты увлекалася всегда.
17 лет... без поцелуя
Уж ты не встретишь Новый Год,
Желаю счастья, и дарю я,
Тебе мой маленький стишок.
Стихами я не увлекаюсь,
Но для твоих 17 лет
Решила вдруг, и я не каюсь,
Написать какой-нибудь куплет.
17 лет тебе уже!
Люби, живи, и увлекайся,
И знай, что краше жизни нет!
И этой жизнью наслаждайся!
Начался октябрь. Людмилка в своих письмах стала писать, что мечтает встретиться с ним, хоть на 3-4 дня, просила приехать в Орёл, к своей тёте Марусе, обещала отпроситься у директора на эти дни. Поэтому Робка решил уволиться пораньше, дней за 10-12 до призыва, а призыв был назначен на 30 октября, повестка уже пришла.
В своём письме он сообщил об этом и пообещал, что телеграммой сообщит точный день приезда в Орёл, и подпишется: "Папа". Так ей будет проще отпроситься у директора.
А на объекте( телятник в колхозе "Труд"), накрыли крышу шифером и начали форсированно гнать внутреннюю штукатурку, чтобы успеть сделать её до начала морозов. Плотники устанавливали оконные блоки, стекольщик тут же стеклил рамы, остальные гнали штукатурку. Робке ещё не приходилось делать её и бригадир поставил его учеником к Юзе Барейке, сказал:
- Смотри, как делает он, и скоро у тебя всё получится! Понял?
- Понял! - Сказал Робка и начал учиться штукатурному делу. Юзя посмотрел, как он неумело пытается набрасывать раствор на стену, и сказал:
- Знаешь что, Робка, давай начнём вот с чего: первым делом, надо проверить стену и срубить все выступы раствора... Сделали... Теперь смотри: берёшь полутёрок, накладываешь на него раствор, теперь плавно, снизу вверх, можно волнообразно, тянешь, пока весь раствор прилипнет к стене... Снова накладываешь раствор, всё повторяешь...
Видишь, уже какой кусок стены покрыт раствором? Теперь нежно, как женщину, прогладь полутёрком неровности... Правильно, молодец! Сейчас ещё положи раствор на полутёрок, теперь кельмой бери раствор и подмазывай места, где остались углубления на стене, опять прогладь полутёрком... Во, правильно! - И они вдвоём полутёрками продолжили наносить раствор на стену... Дело пошло, вскоре вся стена на две трети высоты от пола была оштукатурена.
Установили козлы, накрыли их досками, поставили ящики, загрузили в них раствор, забрались на подмости, начали с них штукатурить...
Юзя показал, как надо затирать тёркой штукатурку, если раствор слишком подсох, надо брызгать макловицей (большой кистью) водой на стену, и затирать, пока штукатурка не станет ровной и красивой, готовой под шпатлёвку...
Так Робка и проштукатурил свои последние дни до увольнения...
В последний рабочий день работали до обеда, а когда собрались в бытовке на обед, Ян Янович вытащил из кошелька пятёрку и бросил её на центр стола, и сказал:
- Ну, мужики, сегодня наш товарищ Роберт Гринцевич работает последний день, завтра он едет в Краславу получать расчёт в связи с призывом в ряды Советской Армии... Давайте скинемся и организуем наши бригадные проводы, чтобы Роберт вспоминал там, в Армии, нашу бригаду, и чтобы помнил, что мы его ждём! Как отслужит, пусть возвращается к нам, правильно?
- Правильно! Само собой! - Гаркнули мужики в ответ. И полетели пятёрки на стол. Робка тоже бросил десятку, за себя и брата, он чувствовал, что без его проводов дело не обойдётся, хотя обычно он деньги на работу не брал. Бригадир собрал банкноты, сосчитал их, кивнул Язьке Вержбицкому, который был главным снабженцем в бригаде, если организовывался какой-нибудь сабантуй в бригаде.
Язька вытащил обед из своей объёмистой сумки, бригадир строго оглядел бригаду и сказал:
- Мужики, подождите нас, не сожрите закуску, хорошо?
- А як же! - Воскликнули мужики. Спустя время бригадир и Язька вернулись. Ян Янович держал в руках пакет, перевязанный красной лентой, а в сумке у Язьки брякали бутылки с водкой:
- Роберт, это тебе наш прощальный подарок от бригады. От имени всех, желаю тебе достойно отслужить три года и вернуться к нам снова! Живым и здоровым! Понял? - С этими словами бригадир протянул пакет Робке.
- Спасибо! - Растроганно сказал Робка.
- Разверни, посмотри, - сказал бригадир, видя любопытство в глазах строителей. Робка развернул пакет.
Там, завёрнутые в махровое полотенце, лежали: станок от безопасной бритвы, четыре пакета лезвий, три куска дорогого туалетного мыла, одеколон "Шипр", пакет носовых платков и пакет носков. Робка, чувствуя, как растроганно колотится сердце, обежал глазами своих товарищей по работе, с которыми расстаётся на три года, и смущённо пробормотал:
- Спасибо, мужики, спасибо!
- Угодили? - Спросил Ян Янович.
- Ещё как! - Улыбаясь, ответил Робка.
- И хорошо! - Подытожил бригадир. - Давай, Язька! - Вержбицкий тут же выставил на стол батарею бутылок.
И полилась водка в подставленные гранёные стаканы.
Ян Янович взял свой стакан, встал и сказал, глядя Робке в глаза:
- Ну вот, Роберт, и закончился твой рабочий стаж перед Армией. И, хоть ты и недолго у нас работал, да и в Даугавпилс от нас с братом сбегал... - И, видя, как у Робки нахмурились брови, продолжил:
- Да не хмурься ты! Шучу я! Я что хочу сказать: несмотря на твою молодость, ты очень хорошо работал! Все бы так! И брат твой за тобой тянулся... Я думаю, что из него тоже хороший работяга получится! В общем, служи спокойно, за твоим Леонидом мы присмотрим!
- Точно! Правильно! Возвращайся, Робка! - Загалдели рабочие.
...К вечеру бригада здОрово назюзюкалась... Лёня, брат, тоже пьяненьким вернулся домой. Робка держался, пил понемножку, дальше, в основном, только губы в водке мочил...
По дороге домой горланили песни, самых пьяных развезли по домам. Робка помогал им доковылять домой, несколько приличных ударов заплетающимися ногами заработал... Хорошие проводы получились!
В это же время, в октябре, скинули Главного Кукурузника страны - Никиту Сергеевича Хрущёва...
Новым лидером страны стал Леонид Ильич Брежнев...
Робка отправил телеграмму Людмилке, в которой сообщил день своего приезда, подписав её: "Папа". Он привёз сумку с гостинцами, которые собрала тётя Тамара и мамины гостинцы. На перроне его встречала Людмилка, его Людмилка, несильный ветерок распушил её волосы, её глаза неотрывно смотрели на него, ярким пятном выделялись её губы на просиявшем в улыбке лице... (В те годы Людмила не красила губы, просто они у неё были такими яркими...) .
Он, тоже улыбаясь и не отрывая взгляда от её глаз, подошёл, поставил сумку на перрон, обнял её, прижал к себе, чувствуя, как колотится сердце в груди, потом припал в долгом поцелуе к её губам, они и сейчас пахли парным молоком... Оторвался от её губ, отстранился и сказал:
- Здравствуй, Людмилка! - И она тихонько ответила:
- Здравствуй, мой Робка! - И такие нежные, лучистые глаза у неё были при этом, такая прелестная улыбка, что Робка почувствовал, что сейчас растает от любви к ней, как тает мороженое под лучами летнего солнца...
Тётя Маруся, к которой Людмилка привезла Робку, была родной сестрой её отца, Ильи Сергеевича, она рано овдовела, одна воспитывала пятилетнего сына Женю. Работала она на стройке, бригадиром женской бригады маляров-штукатуров.
Лицом она была очень похожа на своего брата, такая же черноволосая, слегка курносая, не очень красивая, самым запоминающимся на её лице были глаза: большие, голубые, лучившиеся доброжелательностью к людям вообще, а уж к её племяннице в особенности...
Жила она в небольшой однокомнатной квартире на окраине Орла. Встретила она их с улыбкой, бесцеремонно обежала глазами Робкино лицо, фигуру, осмотром осталась довольна, перевела взгляд на племянницу, подмигнула ей, видя её смущённое лицо, и сказала в ответ на их приветствие:
- Здравствуйте, здравствуйте! Ужин уже готов. Гость - голодный с дороги. Мойте руки и за стол! - Маленький Женя боязливо подошёл к маме, прижался к ней, с любопытством разглядывая гостя.
Робка присел перед ним, протянул ему руку и сказал:
- Здравствуй! Меня зовут Роберт, а тебя? - Малыш нерешительно вложил свои пальчики в ладонь незнакомца. Робка бережно сжал эти пальчики, всматриваясь в глаза мальчика.
- Женя, - тихонько ответил малыш.
- А взять тебя на руки можно? - Спросил Робка. Мальчик несколько секунд всматривался в его глаза, потом улыбнулся и кивнул.
Робка осторожно поднял его и прижал лёгкое детское тельце к груди... И впервые в жизни почувствовал, что ему захотелось ребёнка, своего ребёнка, мальчика или девочку, неважно... Он закрыл глаза, вдыхая запах детских волос, потом взглянул на Людмилку.
Она зарделась под его взглядом, смущённо опустила глаза. Тётя Маруся, с удовольствием наблюдавшая эту сцену, засмеялась и сказала:
- Давайте, мойте руки! Быстренько! - Вскоре все уже сидели за столом в комнате. Женя, быстро почувствовавший доверие к Робке, сидел у него на колене, как умел, ложкой кушал орловскую вкуснейшую картошку и котлету, которую его мама порезала на маленькие кусочки.
Тётя Маруся налила вино в бокалы и сказала:
- Ну, Роберт, с приездом! И за знакомство! И чтобы этот твой приезд к нам был не последний! - Бокалы со звоном соединились над центром стола. Крымское виноградное вино оказалось довольно приятным на вкус. Они ели белую рассыпчатую картошку, ароматные, умело поджаренные котлеты, маринованные огурчики и помидорчики, заготовленные на зиму тётей Марусей... Ещё выпили вина, ещё закусили. Тётя Маруся хотела подложить Робке картошину и котлету, но он взмолился:
- Всё, всё, больше не могу! Спасибо! Было очень вкусно! Вы, тётя Маруся, настоящий шеф-повар!
- На здоровье! - Довольно улыбнулась она. От неё шли волны доброжелательности.
- Рассказывай, что нового в Дагде? Как там мои? - Начала расспрашивать Людмилка.
Робка рассказывал, отвечал на уточняющие расспросы, рассказал про свой последний рабочий день, как помогал дойти до дверей самым опьяневшим своим товарищам, старался рассказывать с юмором, чтобы интересно было слушать.
Много смеялись, когда Робка рассказывал и про более давние смешные случаи из своей строительной практики. Кое-какие истории вспомнила и тётя Маруся...
Наконец в комнате воцарилось молчание, посидели так несколько минут. Робка почувствовал себя как-то неловко.
- Погуляем? - Посмотрел он на Людмилку.
- Погуляем! - Легко согласилась она.
- Только недолго! И не отходите далеко от дома! - Встревожилась тётя Маруся. - У нас тут хулиганья хватает. Особенно любят приставать к незнакомым, и, особенно, к парочкам, вроде вас.
- Меня не очень-то легко запугать! - Запетушился Робка.
- Да они-то, поодиночке, и не пристают, понимаешь? - Сказала тётя Маруся. - Собьются в шайку, почувствуют свою силу, а тогда уж и начинают хулиганить. Так что, помните мои слова, ребятки, хорошо? И не очень долго гуляйте, я не усну, пока вы не вернётесь, а мне завтра на работу рано вставать.
- Хорошо, тётя Маруся, мы скоро вернёмся, не беспокойтесь. - Заверила её Людмилка.
Ночь была довольно холодная, но тихая, небо затянуто тучами, молчаливо и хмуро дремали деревья вдоль тротуара.
Они медленно, в обнимку, пошли по нему, потом она остановилась, прижалась спиной к стволу дерева, уже сбросившего листву. Робка положил свои руки ей на плечи, долго всматривался в её лицо, смутно белевшее в свете далёкого фонаря.
Бездонными колодцами казались её глаза, смотревшие на него. Он медленно приблизил своё лицо к ней, осторожно прижался губами к её губам, прошептал:
- Я люблю тебя, моя белочка!
- А я тебя люблю, мой медвежонок! - Прошептала она в ответ. Он опустил руки на её талию, прижал к себе её тоненькую, гибкую фигурку, так и стояли они молча, слыша, как стучат их сердца, согревая друг друга, целовались прохладными губами, шептали друг другу всякие милые глупости, очень-очень важные им, влюблённым, и такие смешные, если бы их услышал кто-то посторонний...
Когда они вернулись домой, постель им уже была приготовлена: Людмилке на диване, а Робке - на раскладушке, стоявшей совсем близко от дивана. Сама тётя Маруся уже лежала в кровати вместе с Женей за ширмой.
- Ну, наконец-то! Вернулись гулёны! - Сонным голосом пробормотала она.
- Раздевайся, ложись, - прошептала Людмилка, понимая, что он стесняется раздеваться при ней, - я скоро вернусь! - И вышла на кухню.
Робка быстренько скинул с себя рубашку и брюки, повесил их на стоявший поблизости стул, носки всунул в туфли, отодвинул их к дверям и юркнул под одеяло. Слышно было, как журчала вода на кухне, Людмилка чистила зубы. Вот она вернулась, выключила свет, разделась в темноте и тоже юркнула под одеяло.
Робка осторожно протянул свою руку, коснулся её одеяла, её пальчики тут же нашли его ладонь, она тихонько сжала её, потом погладила его руку. Тётя Маруся заворочалась на своей постели, что-то пробормотал во сне Женя... Вскоре послышалось лёгкое похрапывание тёти Маруси...
- Уснула, - прошептала Людмилка. Сердце у Робки трепыхалось в груди.
Его любимая девушка лежала рядышком с ним... Это было впервые в его жизни... Это - упоительно! Удивительная нежность затопила его.
Он провёл пальцами по её руке, скользнул по животу.
- Робка! - Услышал он предостерегающий шёпот её. Он вздрогнул, отдёрнул руку.
- Спокойной ночи! - Снова прошептала она.
- Спокойной ночи! - Ответил он и убрал прочь свою руку.
- Робка... Не обижайся, - снова прошептала она. Он почувствовал на своём плече её тоненькие пальчики...
- Я не обижаюсь, - прошептал он. Они ещё какое-то время перешёптывались, боязливо касались друг друга руками, а потом незаметно уснули...
...Утром тётя Маруся тихонько встала, оделась, полюбовалась спящей парочкой, безмятежно посапывающей носами, позавтракала на кухне, потом одела полусонного Женю, шикая на него, когда он начинал капризничать, быстренько заправила постель и повела сына в садик, а потом отправилась на объект на трамвае...
...Людмилка проснулась первой, сладко потянулась под одеялом, посмотрела на спящего Робку, тот, будто почувствовав её взгляд, шевельнулся и открыл глаза, посмотрел на неё, такую розовую после сна, и такую милую и родную, что у него защемило сердце и грудь затопило нежностью к ней.
- Доброе утро! - Хором провозгласили они и засмеялись от этого, а потом Людмилка сказала:
- Одевайся первый, я отвернусь, и, пожалуйста, выйди на кухню, я при тебе стесняюсь одеваться,хорошо?
- Хорошо, - покорно согласился он, схватил свою одежду и выскочил на кухню...
Вскоре они завтракали тем, что тётя Маруся оставила им на столе кухни, рядом лежала её записка, в которой она строго приказывала съесть всё, что лежит на столе, и пригрозила, что очень обидится, если они этого не сделают...
После того, как Людмилка перемыла посуду, они сидели в обнимку на диване, слушали пластинки, которые были у тёти Маруси, и целовались... целовались... Оба каждую минуту чувствовали, как быстро и неотвратимо бежит время...
В училище Виктор Григорьевич отпустил Людмилу на три дня и предупредил:
- Не вздумай опоздать! Будут неприятности, а ещё помни: если в будущем понадобится отпроситься, то я, в случае опоздания, в следующий раз, могу и не отпустить! Всё поняла?
Когда все пластинки перекрутили по два раза и станцевали несколько раз, Людмилка предложила:
- Давай поедем в центр Орла, покатаемся на автобусе, погуляем по городу, сходим в кино, а? - Так и сделали. Сверх этого, ещё и пообедали в столовой после фильма, опять погуляли по улицам.
Робка, первый раз в жизни видевший Орёл, с любопытством глазел по сторонам, задавал вопросы. День стоял довольно холодный, пасмурный, но тихий, несколько раз начинал моросить дождик, но вскоре затихал.
Сходили ещё раз в кино, уже в другом кинотеатре. Народу в зале было мало, фильм не очень интересный, да им и не до фильма было, слишком сильно они были заняты друг другом.
Они сидели, тесно прильнув друг к другу, остро чувствуя близость любимого человека, и целовались, целовались... И чуть не плакали, часы бежали за минутами, первый день кончался, оставались ещё два дня, только два дня, а потом, уже окончательно, длиннющая разлука, без конца, без края... Робка помнил об этом поминутно, даже когда обнимал и целовал её, свою Любимую...
Похоже прошли и следующие два дня, поэтому я не буду утомлять рассказом о них читающего эти строки. Утром четвёртого дня их встречи они поехали на железнодорожный вокзал, Робка купил билет до станции Скайста, они сели на стулья в зале ожидания для пассажиров.
У них были очень бледные лица, в глазах стояла тоска. Робка вытащил свой кошелёк, пересчитал оставшиеся деньги, отложил рубль, чтобы доехать до дома от Скайсты. Оставались два червонца и три банкноты по рублю. Он зажал их в кулаке, пристально посмотрел Людмилке в глаза и сказал:
- Помнишь, ночью я тебе говорил, что считаю тебя своей женой, хоть мы и не расписаны в ЗАГСе?
- Помню, - она прошептала в ответ. Робка протянул ей деньги: - Возьми, мне они ни к чему. Я знаю, как ты трудно живёшь... Как тебе нужен каждый рубль... Пожалуйста, возьми!- У Людмилки зарозовели щёки, несколько секунд она колебалась, зная обидчивый характер Робки, а потом отрицательно помотала головой и сказала:
- Прости, Робка, но я не могу... Вот, когда мы распишемся в ЗАГСе, тогда другое дело... А сейчас - не могу... Пожалуйста, не обижайся! - Робка почувствовал, как больно защемило сердце в груди. "Вот, значит, как..." - Мелькнуло в голове.
- Значит, это только я тебя считаю своей женой... Видимо, в отношении меня у тебя что-то другое... - Дрожащим от обиды голосом проговорил он, чувствуя, как предательски подрагивают его губы. "Ещё расплакаться не хватает для полного букета!" - Подумал он.
У Людмилки стали совсем несчастными глаза, набухли слезами:
- Зачем ты так? - С укором спросила она. - Неужели трудно понять? Я же не сирота, у меня родители есть...
- А я для тебя пустое место, да? - Он чувствовал, как обида всё сильнее и сильнее сжимает грудь, даже дышать стало трудно.
- Робка, пожалуйста, прекрати! Нам ещё рассориться не хватало! - Лицо у неё стало совсем несчастным. - Я тебя люблю... Я буду ждать тебя, сколько понадобится! Обещаю! Но, деньги взять не могу! - Почти выкрикнула она. Робка несколько секунд молчал, язык не слушался его, потом, большим усилием воли взяв себя в руки, с трудом сказал:
- Ладно... Нет, так нет... - И всунул деньги в карман. Наступило неловкое молчание.
Вскоре подошёл поезд "Орёл - Рига". Они вышли на перрон, подошли в робкиному вагону. Пассажиров было совсем мало. Они остановились невдалеке от проводницы, стали лицом друг к другу.
У Людмилы глаза до предела налились слезами, дрожали губы. Она не выдержала, обхватила его шею руками, прильнула к нему всем телом, спрятала лицо на его плече.
Он тоже обнял её, прижал к себе, чувствуя, как она вздрагивает от усилий сдержать слёзы...
- Людмилка... не надо... прошу тебя! - Прошептал он ей в ухо. - Я люблю тебя! Я всегда буду любить тебя! Слышишь? - Он неловко гладил её по спине, чувствуя, что, вот сейчас, сам не выдержит, и заревёт, как в детстве...
- Граждане пассажиры! - Раздался в громкоговорителе женский голос. - До отправления поезда "Орёл - Рига" остаётся пять минут! - Наша юная парочка вздрогнула от этих слов, отстранилась, они взглянули в глаза друг другу, и такой несчастный вид был у обоих, что они опять прильнули один к другому, обнялись.
- Я буду писать тебе, часто-часто, слышишь? - Пообещал он. - Каждый день, если смогу!
- И я, - пообещала она, - буду писать каждый день, а как ты пришлёшь свой адрес в Армии, сразу все письма тебе отправлю! Хорошо?
- Хорошо, - согласился он. Они стояли так, прижавшись, не в силах оторваться один от другого, дорожа каждым мигом, который им остался, вот сейчас, до отхода поезда.
Проводница, ясно понимая, что эти двое, обнимавшиеся невдалеке от неё, явно очень любят, и явно, расстаются надолго... она подошла к ним, тронула Робку за плечо и сказала:
- Ребятки, простите меня, но поезд сейчас тронется, прощайтесь.
- Спасибо, - ответил ей Робка, - несколько секунд пристально всматривался в Людмилкины глаза, поцеловал её в губы, в последний раз сжал её плечи,
- Люблю!- Прошептал ей в ухо, вытащил из кармана билет, протянул его проводнице и в два прыжка запрыгнул в тамбур вагона, прошёл в вагон, остановился у ближайшего окна и, не отрываясь взглядом от её глаз, от её тоненькой фигурки, всё смотрел, как она идёт за вагоном, машет ему рукой, и так невыразимо словами она была дорога ему, и такой страшно огромной, нескончаемой, казалась ему разлука, так больно билось об рёбра сердце в его груди, что он тяжелейшим усилием воли сдерживал слёзы, только несколько раз стон вырывался из его горла...
Поезд тем временем набирал скорость, скрылась позади его Людмилка... Робка залез на вторую полку, так и лежал на ней, не беря постельное бельё, не снимая куртки, раз за разом прокручивая в своей памяти их встречу, час за часом, день за днём... Два раза, без всякого аппетита, пожевал бутерброды, которыми его заботливо снабдила тётя Маруся, выпивал по стакану горячего чая, который брал у проводницы.
Второй раз, уже вечером, подавая ему чай и видя, какое несчастное у него лицо, она не выдержала и спросила:
- Что у тебя случилось, сынок? Такие у тебя глаза... как у больной собаки... Поделись, может, легче на душе станет...
- В Армию забирают 30 октября...- Сказал Робка. - На три года... Приезжал с девушкой любимой проститься... Она в Болхове учится, решила учителем стать... Три года... Увидимся ли за эти три года... Дадут ли отпуск? И вообще, как подумаю - целых три года! Жуть берёт! - У него предательски подрагивали губы, срывался голос при этих словах.
Проводница внимательно и очень сочувственно выслушала его слова и сказала:
- А знаешь, что я думаю? Ты не бойся, она дождётся тебя! Вот увидишь! Я смотрела на вас, когда вы прощались, видела лицо твоей девушки, такие, как она, умеют долго ждать... Она дождётся тебя! - Убеждённо повторила она. - Ты сам не подведи её... А то ещё вернёшься из Армии с молодой женой... Каково ей тогда будет? Она у тебя красивая... за нею будут парни ухаживать... И ей придётся им отказывать. А это - очень непросто в такие юные годы... Уж ты поверь, я знаю...
Она замолчала, задумалась.
- Спасибо вам! - Очень признательно сказал Робка.
- За что? - Удивилась она.
- За такие слова! - Ответил он и понёс чай в своё купе.
А Людмилка, проводив Робку, пошла к остановке автобуса, взяла билет, дождалась его, села на свободное место в самом конце автобуса, при этом она несколько раз начинала плакать, потом сдерживала себя огромным усилием воли, а тут, отвернулась к окну, прикрылась платком, и дала волю слезам... В общежитие училища пришла с опухшими от слёз глазами и красным носом, от того, что без конца сморкалась...
Конец второй книги.
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/02/22/101