Ыкын Хитрован прожил долгую, тяжёлую и опасную жизнь. Дожил он аж до тридцати восьми лет, хотя ничего такого судьба ему никогда не обещала. Во-первых, Ыкына угораздило было родиться имперским гоблином, то есть породниться с самым презираемым и ненавидимым племенем Империи.
И если бы богам пришло в голову его спросить, где ему хотелось родится: в семье гоблинских князей или людских холопов, Ыкын выбрал бы второе!
Гоблинов винили во всех бедах и горестях происходящих в стране, а следовательно при первом удобном поводе, а зачастую и при отсутствии такового, их вешали, жгли на кострах, забивали палками, варили в кипятке и сажали на кол.
Но и этим судьба не ограничилась, сделав Ыкына ещё и торговцем.
Торговцев ненавидели ещё больше чем гоблинов, так как если гоблины были злом далёким, торговцы, обирающие бедных холопов до нитки, постоянно их обманывающие, спаивающие, грабящие и угоняющие их на невольничьи рынки, злом были очень даже близким, но оттого не менее ненавидимым.
Кроме того, торговля сама по себе было делом довольно опасным. Купцов травили компаньоны, резали недовольные оплатой наёмники, забивали трикольем восставшие рабы, убивали подосланные конкурентами наёмные убийцы. Не считая уже таких мелких житейских опасностей, как алкоголизм, наркомания и "купеческий насморк" - сифилис.
В общем, Ыкын давно научился своей долгой жизни скорее удивляться, чем радоваться.
Но даже он, с его немалым жизненным опытом, не мог представить что смерть его будет такой жестокой и неимоверно глупой.
Несколько дней назад их караван захватила очередная шайка восставших холопов. Караваны грабили довольно часто и в этом не было ничего особо опасного. Холопы-бандиты, в отличие от холопов-земледельцев, купцов старались не убивать, берегли, справедливо полагая, что "ежели усех вырезать, то кого же тада грабить"?
Вскоре бандиты и ограбленные ими торговцы, в следствии патологической доверчивости первых и безграничной лести вторых быстро нашли общий язык и к ночи сидели у костров вместе, распивая дорогое купеческое вино. Грабителям, в недавнем прошлом обычным холопам, льстило то, что высокомерные купцы считают их равными себе, торговцы же ждали пока "гавнокопатели" не перепьются до такой степени, чтобы их всех можно было спокойно перерезать. Пятеро ехавших в караване гоблинов, включая Ыкына, в ожидании сего неотвратимого возмездия, отсиживались в пустых винных бочках в палатке главного караванщика.
На его беду, двое бандитов отчего-то решили не задерживаться на этом празднике бандитско-купеческой дружбы и уехать раньше, захватив на память три бочки вина, двух лошадей, повозку и ещё кое-что по мелочи.
Они были немало удивлены обнаружив в первой из бочек не пятьдесят мер знаменитого пригорского неразбавленного хлебного вина, а грязного гоблина.
Немного поспорив, кто виноват в сём прискорбном факте и убедившись что в остальных бочках гоблинов нет, ребята решили сильно не расстраиваться и даже принять Ыкына в их очень простую и очень весёлую по их мнению игру. Суть её заключалась в том, что беглецы пили украденное вино, дрались между собой, а проигравший шёл вымещать обиду на пленном гоблине.
Всю дорогу они разговаривали на какие-то свои ужасно скучные холопские темы. Были это простые бесхитростные и по-своему даже беззлобные парни. В немногочисленные часы когда они были трезвы кто-нибудь из них обязательно подходил к пленнику и искренне восхищался его живучести: "Ишь, скотинка, и не подохне никак". Впрочем, на этом их доброта и заканчивалась. Гоблина не кормили, не поили и для справления естественных надобностей не водили.
Первым похитителем был высокий широкоплечий детина по имени Горка. Второго, маленького и жилистого, звали Мышатник.
Несмотря на то, что были они по мнению гоблина полными идиотами, не были они обделены и некоторыми талантами.
Горка умел профессионально драться, Мышатник же мог виртуозно связывать людей, так чтобы они и убежать не могли и умереть от застоя крови в перетянутых конечностях им было не сподручно. Вследствие сочетания этих двух навыков жизнь у гоблина была не сахар.
Дрались Горка с Мышатником по несколько раз в день. Оставалось только удивляться, почему они так и не поубивали друг друга. В их ежедневных драках обычно побеждал Горка, но так как пили они неравномерно и Мышатник специально подпаивал приятеля, по крайней мере раз в день побеждал он. И гоблина шёл бить Горка.
Горка избивал пленника жестоко, со знанием дела, выказывая большие познания в анатомии гоблинов, причиняя ему адские нестерпимые боли, так что Ыкын который никогда не был слабаком, рано или поздно не выдерживал и к стыду своему начинал плакать и умолять Горку о пощаде.
Первое время пленник пытался сбежать или договориться с похитителями. Всё тщетно. Холопы были заранее уверены что гоблин их обманет и были глухи к его словам.
В конце концов он окончательно отупел и отчаялся. Даже стал относиться к своим мучителям с долей симпатии и понимания. Он больше не пытался убежать и ни о чём не думал. Побои сносил безразлично.
К жизни его вернули изменившиеся интонации в неумолкающем трёпе Горки и Мышатника.
Ыкын открыл глаза и прислушался. Оказывается, снаружи было прохладное утро. Солнце только-только поднялось из-за горизонта. Телега, на которой он лежал, мерно покачивалась на ходу.
По разговорам Горки и Мышатника он понял, что впереди на дороге они увидели незнакомца и теперь думали, что лучше: ограбить прохожего или наоборот, объехать его от греха.
Слабая подлая надежда загорелась в душе гоблина. Он понимал что надеяться нельзя никак, что от этого станет только хуже, но жизнь почувствовав слабину снова разгорелось в почти уже мёртвом теле.
Тело напомнило о себе жестокой болью. Снова сильно захотелось есть и очень-очень-очень сильно пить. Внутренности скрутило от желания сделать хоть один маленький глоток воды.
Друзья тем временем решили всё-таки ограбить прохожего и припустили коня чуть быстрей.
Гоблин уже полностью пришёл в себя. Каким-то шестым чувством он понял что сейчас лишается его судьба.
Холопы тем временем догнали прохожего и начали свой нехитрый разговор. Просто так напасть на человека не позволяла им их холопская совесть.
- Эй ты, куркулина шалопутная, куды путь дёржишь? - крикнул Горка.
Прохожий обернулся и Ыкын первый раз увидел его. Был это человек, мужчина лет тридцати с короткой ухоженной бородой и спокойным уверенным взглядом. На поясе у него висел лёгкий, но очень опасный в бою оркский меч. Ыкын судорожно пытался понять кто перед ним.
Гоблины, как известно делятся на два очень не похожих друг на друга вида: загорские - дикие, и имперские - цивилизованные, принёсшие присягу самому Ильхионахру Великому. Отличить их было довольно просто. Имперские гоблины не раскрашивали лиц, не прокалывали ушей и не украшали тело татуировками.
Кроме того что они регулярно мылись и выстригали главную гордость диких гоблинов - обильную растительность на ушах, каждый имперский гоблин мужского пола при вступлении в половозрелость проходит довольно болезненную процедуру: ему обрезали ушные раковины и наносили на верхнюю губу и на подбородок сплошную чёрную татуировку. Процедура по мнению Ыкына бессмысленная и унизительная, но давно ставшая обычаем и своеобразным подтверждением лояльности Империи. Без таких знаков отличия в людских областях Империи гоблинов сажали на кол сразу и без разговоров.
Отношение к гоблинам в Империи было очень неодинаковым. В северных областях к ним относились сдержанно дружелюбно, хотя знали о них много такого, что к доверию не располагало.
Например, знали о тесных связях между дикими и имперскими гоблинами. Знали что каждый имперский гоблин хотя бы два раза в год, ест человеческое мясо.
Ыкын считал этот обычай варварством, но и он на день Матери-Земли и день Отца-Громовержца съедал маленький кусочек привезённой из диких земель вяленой человечины.
Тем не менее, гоблины для них были хотя недобрыми, но привычными соседями.
Ближе к югу, в срединных губерниях отношение постепенно менялось с дружелюбного на враждебное, а в южных землях переходило в откровенную ненависть. Там о том что гоблины могут быть имперскими знали только что книгочеи. Там гоблин был гоблином. Врагом рода человеческого. Исчадьем тьмы.
Вот и пытался понять Ыкын кто перед ним. Но человек как на зло был безликий и лишённый какой-либо территориальной привязки.
Одет он был в походный плащ имперских мануфактур, в которых ходило пол-империи, в стоптанные офицерские сапоги. Оркский меч был тоже оружием распространённым и ни о чём не говорил.
- Паломник я. Иду в храм четырёх дорог. - сказал прохожий.
Голос у него был красивый, с явным столичным выговором.
- У храм чатырёх дарёхь? - передразнил его Мышатник. - А не брешешь жеш ты нам, чумурудина? Слышь, Горка, да он жеш нам брешет. Вот сморит в быркалы наши и брешет!
- Ыгы. - поддержал друга Горка. - Видает чё пред ним холопы вшивые и думат чё нас от так от лёхко мочно обмануть, грязнорылый.
- Думат чё усе холопы дураки. Думат чё их можно от так от запросто обмяшурить, а вони и рады!
- Ну так мы тябе покажим шо холопа голыми руками не возьмёшь!
С этими словами Горка поднял тяжёлый имперский арбалет и направил его на прохожего.
- А ну, скотинка безродная, кидай ножичку, да отойди на три шага взад, да ляг мордой у землю, да руки заложи за спину.
Где только Горка нахватался таких премудростей!
То что произошло за этим, произошло так быстро, что Ыкын не успел это ни понять, ни осознать. Просто только что было так, и вдруг стало эдак. Только что незнакомец стоял у дороги справа, шагах в десяти от повозки, скрестив руки, меч в ножнах. Горка с арбалетом стоял у лошади, а Мышатник сидел рядом с Ыкыном, одной рукой держа поводья, а другой вынимая из-за пояса боевой топорик.
А в следующую секунду прохожий стоял рядом с телегой, меч наголо. Грузное тело Горки, вмиг лишённое головы, мерно пошатывалось из стороны в сторону, как бы примиряясь куда бы поудобнее упасть. Тело Мышатника от левой ключицы и до пупка разъединилось на две части и раскрылось наподобие крокодильей пасти.
Неизвестно почему, но Ыкыну вдруг стало нестерпимо жаль жен Горки и Мышатника - Чернушку и Белоглазку, и их оставшихся без кормильцев детей. У Горки их было трое, а у Мышатника целых семеро.