Полет на базу

Геннадий Бородулин
                Полет на базу.
                Контрольно-секущий маршрут.

 В светлеющих предрассветных сумерках короткой северной ночи мы вылетели с небольшой, приспособленной для взлета Ан-2 площадки, в Уеге. Взяв курс в верховье реки Кухтуй, я сказал штурману: - Гена, выйди на связь по КВ и запроси прогноз по району полетов. В ответ, он, молча кивнул головой.
 Даже сквозь басовитый рокот двигателя я, не снимая наушников, услышал его громкий голос:
- Аракс район, Аракс район, 14258.
После чего, спустя тридцать, сорок секунд, он повторил запрос. Две, три минуты бесполезных вызовов не принесли желаемых результатов.
- Не слышит, - коротко по СПУ, доложил он мне.
- Спит, - еще короче, прокомментировал я его слова, и добавил: - Давай продолжай. Я поднаберу высоту.
 Стрелки барометрического высотомера поползли вверх. Набрав высоту две тысячи семьсот метров, я сказал штурману: - Пробуй.
И опять он, срывая от напряжения голос, стал вызывать диспетчера аэропорта Охотск. Глядя на него, я сказал: - Дай я попробую, - и переключился на КВ – диапазон. Треск атмосферных помех в наушниках заставил меня поморщиться.
- «Аракс», ответь двести полсотни восьмому.
- Слушаю, - неожиданно ясно услышал я.
- Прошу прогноз по району полетов.
- Минуту, последовал короткий ответ. Я посмотрел на штурмана, и с видом, будто во внезапно появившейся связи есть моя заслуга, сказал штурману: - Учись. Тот, хмыкнув, улыбнулся.
- 14258 принимайте прогноз, - раздался в наушниках голос диспетчера.
- Прогноз погоды по району полетов от нулей до шести часов. Полет в ложбине, облачность 4 - 6 баллов, высотой …
Тут голос диспетчера начал слабеть до тех пор, пока совсем не пропал.
- Ну, вот и послушали, - складывая в портфель карандаш с бумагой, произнес Геннадий.
Я, молча пожал плечами.
- Прогноз по аэродрому Охотск … - неожиданно громко раздался в наушниках голос диспетчера, после чего словно по затухающей синусоиде, стал пропадать.
- 14258, как приняли? – совсем слабо прозвучал вопрос в наушниках.
- Не принял Аракс, не принял! – срываясь на крик, прижимая ларингофоны ладонью к горлу, прокричал я в ответ. И дабы не потерять этой неустойчивой связи,  прокричал: - Прогноз летный?
- Летный, - услышал я, после чего связь оборвалась.
- Нормальный ход, - весело произнес я, - прогноз летный, через сорок минут будем «вылетать».
- В четыре двадцать, - напомнил мне время восхода солнца штурман, и, посмотрев на карту, внес поправку в курс, крутанув кремальер курсозадатчика влево на пять градусов.
- Правильно? – переспросил я. В ответ он, молча, поднял большой палец вверх.
 С первыми, низкими лучами солнца, на высоте трех тысяч метров мы вышли к  истокам рек Кухтуй и Ульбея, что берут свое начало у самой вершины горы Друза, высотой 2745 метров.
 Посмотрев на часы, я, крутанув рукоятку громкости на полную мощность, начал вызывать Охотск. Связь на этой высоте, несмотря на атмосферные помехи, была устойчивой. Передав фиктивное время взлета с Уеги и мнимое расчетное время прибытия в район работы, я, нажав кнопку СПУ, произнес, обращаясь к старшему оператору Першину: - Станислав Иванович, разбуди «абортмеханика», но только аккуратненько, чтобы он не напугался, скажи ему, что пора работать.
Минуту спустя, за плечом штурмана появилась помятая ото сна физиономия бортмеханика Новикова.
- Что Нилыч, уже прилетели?
- Прилетели товарищ бортмеханик, прилетели. Протрите ваши очаровательные глазки, и приступайте к своим обязанностям.
- А, я всегда готов командир, - вяло произнес он, на самом деле протирая слипшиеся ото сна веки.
 Мы находились над самым сердцем хребта Сунтар – Хаята. Строго на юг отходил его отрог – Кухтуйский хребет, где нам предстояла работа, а впереди – блистающим, манящем к себе серебром, виднелось знаменитое своей красотой и загадочностью озеро Лабынкыр.
- Вон оно, то озеро, про которое я вам говорил, - обратился я к экипажу, указывая на него рукой.
 Еще две недели назад, в свободное от полетов время, я рассказывал историю этого озера, услышанную мной еще в прошлом году. И хотя это озеро находилось всего в шестидесяти километрах от северной границы нашего участка, возможности слетать на его берега в этот раз не было. Слишком лимитировано было топливо, завезенное на Уегу зимой самолетами Ан–2.
Продолжая глядеть в сторону озера, я произнес: - Все же интересно бы было слетать туда. Глядишь, увидели бы Лабынкырского черта.
- Дался он тебе командир, - произнес бортмеханик и не то в шутку, не то в серьез, перекрестился.
- Кончайте треп, - оборвал наш разговор штурман, и, указывая мне рукой обрывистый уступ на пологом склоне Друзы, сказал: - Точка входа в начало маршрута. Рабочий курс сорок пять градусов.
И уже не для меня, а для сидящих в фюзеляже операторов, произнес: - Приготовиться.
 Переведя вертолет в пологое снижение, я, переключив радиовысотомер на первую шкалу, снизил машину до рабочей высоты пятьдесят метров. Замелькала под вертолетом, безжизненная, не похожая на земную, поверхность склона Сунтар – Хаятского хребта. Стремительно теряя высоту мы неслись к руслу Кухтуя. Пересекая его, я мельком глянул на бортмеханика, который сосредоточено глядя на температуру головок двигателя, прикрывал створки капота. Глянул и рассмеялся, вспомнив любимое выражение технарей, адресованное бортмеханикам вертолетов Ми-4.
- Ты чего? – вопросительно посмотрев на меня, спросил штурман.
- Король двух кнопок, - так, чтобы не слышал Новиков, сказал я ему. Геша на минуту улыбнулся, и вновь стал серьезен и сосредоточен. Сразу от русла начинается пологий подъем Кухтуйского хребта. Незначительное движение ручкой управления на себя, и послушная моей воле машина, практически не теряя скорости, переходит в набор высоты. Настроение прекрасное. Тихое, безветренное утро обещает спокойную сорокаминутную работу на контрольно-секущем маршруте. А, затем – возвращение на оперативную точку, демонтаж аппаратуры, и в Охотск. В своих мыслях я на мгновение отвлекся от маршрута.
- Командир курс, - услышал я строгое напоминание штурмана. Левым креном доворачиваю машину на рабочий курс.
- Впереди «цирк», - предупреждает штурман, и я начинаю интенсивно гасить скорость, для того, чтобы в начале крутого спуска не уйти далеко от склона. Внезапно покатый склон обрывается и глазу представляется удивительная, неповторимая картина кругообразного каньона с изумрудно-голубым озером на дне. Однако времени для созерцания высокогорных красот нет. Гашу поступательную скорость до нуля, и, сбросив «шаг», начинаю падать вглубь каньона.
- Нилыч, уходим, - слышу в наушниках голос штурмана. Взгляд на высотомер. Ого! Уже сто метров!  Ручкой управления дотягиваю «на себя». Вертолет послушно задирает нос вверх. Тангаж на кабрирование достигает тридцати градусов. Хватит! Устойчиво падаем на «хвост» сохраняя заданную высоту полета. Сто, сто двадцать, сто пятьдесят, двести метров, все пора выводить. Отдаю ручку от себя. Теперь уже тангаж вертолета достигает пятидесяти градусов на пикирование. Скорость моментально нарастает. Сто восемьдесят, двести. Хватит. Перед глазами, под углом девяносто градусов, стремительно нарастает каменистый склон. Ручку на себя до «пупа», и вертолет, словно камень, выброшенный из пращи, взвивается вверх. Альтиметр делает один, второй круг, и замирает. Взлетный режим двигателя позволяет еще наскрести сотню метров, и все. Приборная скорость достигла шестидесяти и продолжает снижаться.
- Отворот, - даю команду экипажу и операторам, и заметив на местности точку входа. Сваливаю машину влево с одновременным полным нажатием левой педали.
- Маловат «цирк», - говорю я Геннадию, пытаясь разогнать вертолет до нормальной скорости, двигаясь по кругу с креном сорок пять градусов. После второго витка мне это удается, и я, подведя машину к точке ввода, говорю по СПУ экипажу: - Начали!
Опять подрыв, опять тангаж шестьдесят, и вот уже он, заветный край каньона. Выползли! Еще двадцать минут воздушной акробатики и штурман нажимая кнопку фотоаппарата, объявляет: - Конец маршрута.
  Быстро, не расслабляясь, выполняю «горку с разворотом, и вновь мы несемся на высоте полсотни метров, но уже в обратную сторону.
 Подвоха в начале длиннющего подъема (тягуна), тянущегося от русла Нядбаков, я не почувствовал.
Все шло хорошо. Курс, высота, скорость. И снова курс, высота, скорость. К середине «тягуна» я спиной почувствовал падение скорости. Взгляд на приборы. Так и есть! Уже сто двадцать. Увеличиваю режим двигателя с номинала до взлетного. Скорость не нарастает, а продолжает падать одновременно с потерей высоты. Подсос. Нас сосет вниз нисходящим потоком, но откуда!? Пять минут назад мы проходили этот участок и ничего не чувствовали. А, теперь. … Продолжаю тянуть на взлетном пять, семь, девять минут. Стрелка указателя скорости колеблется у отметки 40 км/час.
- Нилыч, режим, - напоминает мне Новиков. В знак подтверждения я киваю ему головой. Говорить не хочется. Краем глаза замечаю с левой стороны небольшую, едва приметную взгляду ложбинку, и, позабыв о курсе, непроизвольно, с небольшим левым креном начинаю смещаться в ее сторону.
- Командир курс, - напоминает мне Геша, и одновременно с ним по СПУ доносится возмущенный голос Першина: - Курс командир, курс!
- Какой к хренам курс! – взрываюсь я, - Вниз погляди!
- Твою маму! – слышится голос второго оператора Александра Кудакова, - Да мы же колесами по березкам катимся.
Бросаю взгляд назад и вниз в боковой блистер. И вижу, как левое колесо медленно прокручивается от касания со склоненными воздушным потоком кронами низкорослых осин и берез. Как можно бодрее говорю: - Саня не переживай. Пока еще дорога позволяет, будем ехать. Мало-помалу увожу машину в сторону ложбинки. Пусть не велик запас высоты, но он есть. И от этого становится чуть-чуть полегче. Почти без крена, полностью даю левую педаль, и, развернувшись, ухожу вниз по склону, набирая спасительную скорость.
- Гешик, ты отворот зафиксировал? – спрашиваю у штурмана. Глядя на меня расширенными глазами, он, молча, качает головой.
- Тогда заходим снова.
 Уйдя на добрых два километра от коварного склона, поднабрав скорость, вновь прижимаю вертолет к «тягуну». В этот раз все проходит спокойно.
- Скоро «цирк», - предупреждает штурман. В ответ я, молча киваю головой. В связи с только, что произошедшим событием, принимаю решение схимичить. То есть проскочить каньон, не на рабочей высоте, а несколько повыше.
- Подходим, - слышу предупреждение штурмана. Но в этот раз я не гашу скорость, а наоборот увеличиваю ее. От края обрыва перевожу вертолет на пикирование и тут же перевожу вверх. Просадка незначительна, и приборы операторов фиксируют ее.
- Туфта, - слышу в наушниках голос Станислава Ивановича.
- Сам знаю, - бурчу я в ответ.
- А, коль знаешь, давай заходи снова.
 Станислав Иванович человек принципиальный. В свои пятьдесят с лишним лет он нам, молодым мужикам, кажется брюзгой и старым. Добрым он становится тогда, когда выпьет. Характер его становится мягким. Он, ласково улыбаясь, часто моргает по-детски голубыми глазами и со всеми во всем соглашается. Но все это с вечера. Утром же он вновь становится самим собой – непримиримым к любым недостаткам.
 Внутренне соглашаясь с ним, я все же сетую на то, что сейчас не вечер.
- Повтор, - говорю я для всех по СПУ, и отдельно для штурмана, так чтобы никто не слышал, добавляю: - Задолбал. Тот, улыбаясь, разводит руками.
 Развернувшись, повторно подходим к границе «цирка». Теперь уже, как положено, гасим скорость, и падаем с трехсот метровой высоты хвостом вниз. Затем перейдя на пикирование, разгоняемся и уходим в набор. Но набором высоты это назвать нельзя. Это всего лишь подпрыгивание на высоту ста метров. Отворот. Но теперь  из-за нисходящего потока, но уже значительно более сильного, чем тот с которым мы встретились на «тягуне», машина скорости не набирает. С креном 45 градусов крутимся внутри каньона на скорости отворота. Виток, второй, третий.
- Ну и что теперь делать будем? – тревожно спрашивает штурман, глядя на все мои потуги по набору скорости.
Молча пожимаю плечами, и отвечаю, нажимая кнопку СПУ: - Полетаем маленько, там видно будет.
- Как долго летать собираешься? -  вмешивается в разговор бортмеханик, показывая пальцем на  указатель остатка топлива.
- А, ты что предлагаешь? – в свою очередь спрашиваю я у него. Он молчит.
 От многократно выполняемого левого виража Новикова начинает подташнивать. Щеки его раздулись, и я, предчувствуя неотвратимое, командую ему: - В ведро!
Его голова стремительно исчезает в проеме фюзеляжа. И одновременно с этим в пилотскую кабину врывается тошнотворный запах накануне принятой и уже переработанной бортмехаником пищи.
- Не успел, - констатирую я свершившийся факт и улыбаюсь. Вскоре и мне с Гешиком становится не до смеха. Выворачивающий душу запах вызывает рвотные позывы и у нас.
- Дверь открой, - просит он, застегивая застежки портфеля с полетными картами.
 Свежий воздух врывается в кабину и приносит облегчение. Утирая платком бледное вспотевшее лицо, в кабине появляется Новиков.
- Командир сделай же, что нибудь. Я так больше не могу, - проглатывая очередной комок в горле, просит он.
- Что я могу сделать Володя. Сам видишь сесть здесь негде. Внизу озеро. А, если бы и можно было бы сесть, то потом взлететь не смогли бы. Будем вырабатывать топливо, для того чтобы выбраться отсюда.
- А до Уеги, на чем долетим?
- Володя, сейчас не до Уеги. Выберемся, видно будет.
 Не знаю, услышал ли Господь Бог молитвы атеистски настроенного комсомольско-молодежного экипажа, но по какой-то причине направление ветра переменилось, и нам удалось выскочить из коварной природной ловушки Сунтар – Хаятского хребта. Еще десять напряженных минут и штурман, нажимая на кнопку фотофиксации, объявляет: - Конец маршрута.
 Облегченно вздыхая, беру курс на факторию Уега. Из шестисот литров топлива в баке осталось литров сто двадцать. Лампочка аварийного остатка мигает, сигнализируя  о том, что бензина осталось меньше, чем на тридцать минут полета, а время подлета до оперативной точки, как минимум сорок минут. Тяжелю несущий винт и с небольшим снижением разгоняю скорость. Сознание того, что топлива до Уеги не хватит, заполняет сознание. И от этого время - это четвертое измерение, перестает существовать. ОНО – остановилось, исчезло, его нет. Мысленно прикидываю все возможные варианты для производства вынужденной посадки. Принимаю решение продолжать полет еще в течении двадцати минут, после чего подыскивать пригодную для посадки площадку, и объявляю об этом экипажу.
- Не, не надо, нам хватит - уверенно заявляет бортмеханик, - и, глядя мне в глаза, говорит: - Я литров сто лишку плеснул.
- Свовочь ты Новиков! Раньше сказать не мог! Я на дерьмо изошел, а он молчит!
- Ты знаешь командир, я в «цирке» этом так закружился, что у меня из памяти все вылетело. Только сейчас вспомнил.
 От сообщения бортмеханика на душе стало легче. Вынужденная посадка без топлива означала, как минимум строгий выговор, а максимум  - лишения талона нарушения. А, так как один выговор в этом году у меня уже был, за срыв слета партактива в Ульческом районе, значит, мне грозил полный максимум.