НА СНИМКЕ: харьковский учитель русской литературы Ушер (Александр Ильич) Мосенжник
Около 20-ти лет назад в одном из моих очерков был рассказан такой эпизод. Двое харьковских учителей, мужчина и женщина, создали вдвоём школьный учебник истории средних веков Работа завоевала первое место в конкурсе на лучший такой учебник, а потом ещё и государственную премию СССР. После чего книга выдержала более тридцвти изданий, по ней учились целые поколения школьников страны
* * *
Как-то раз в Киеве собралась республиканская учительская конференция. По её окончании домой в Харьков возвращалась в одном вагоне с остальной делегацией та учительница, которая была соавтором .учебника. Тут же в вагоне ехали заведующие Харьковскими обл- и горОНО (напомню: «отделов народного образования»). Оба подпили в купе и вдруг привязались к женщине с вопросом:
– Екатерина Васильевна , зачем вы взяли себе в соавторы этого еврея?
На дворе 60-е – 80-е годы прошлого века. Советскому наркомпросовскому начальству уже полностью невдомёк, что для старой, добротной демократической интеллигенции царского времени вопрос прозвучал бы дико. Не пришло чинушам в голову и то, что эта учительница, по национальности русская, не разделяет их антисемитских взглядов. Не знали, и того, что она, оставшись в оккупированном Харькове из-за тяжкой болезни матери, вынуждена была мужа-еврея отпустить в гетто, созданное в посёлке ХТЗ. Как и всех других евреев города, нацисты его расстреляли в Дробицком яру.
– Григорий Маркович Донской – прекрасный учитель, знаток предмета и замечательный методист, – отвечала она…– Он фронтовик, инвалид Отечественной войны…
– Он – жид, – решительно возразил ей один из вопрошавших, - а мы жидам подняться не дадим!
Со слов Екатерины Васильевны Агибаловой мне в своё время пересказал эту «беседу о ленинско-сталинской дружбе народов» мой добрый знакомый. Но назвать тогда его в газете по фамилии, имени и отчеству я не решился: человек оставался жить и работать там, откуда я навсегда уехал, и не хотелось осложнять ему жизнь…
Теперь могу открыть «секрет»:: историю пересказал мне Александр Ильич Мосенжник – учитель русского языка и литературы, один из лучших и самых любимых несколькими поколениями харьковских школьников. В своём мемуарном очерке о моей приятельнице с детства и юности – лингвисте и поэтессе Ренате Мухе я назвал его в числе и её любимых школьных учителей. Минувшим летом на 90-м году жизни он скончался. Особенности его личности и биографии настолько примечательны, что стоит о них поведать.
1948-й год… У девочек нашей школьной компании – новый учитель-словесник, которого они за глаза именуют странным именем «Сюня». Оказывается, так прилюдно окликает его жена – тоже учительница, Клара Яковлевна, преподающая историю в одной из соседних школ. Девочки от него без ума: молод, хорош собою, интересный рассказчик… Вскоре знакомлюсь с этой четой: оба, оказывается, ещё с военных лет в близких отношениях с семьёй родной моей тёти Тамары – сестры-двойняшки моего отца:: война застала её мужа, дядю Шуру Сазонова, ректором Харьковского госуниверситета. «Сюня» перед войной учился на филологическом факультете университета Киевского, ушёл оттуда на фронт, под Киевом же был тяжело ранен, долго лечился в госпитале, а затем как инвалид был демобилизован и отправился доучиваться в Кзыл-Орду (Казахстан) – в созданный здесь в эвакуации Объединённый украинский (киевско-харьковский) госуниверситет, ректором которого стал бывший ректор Киевского университета А.Н. Русько, а одним из проректоров – бывший ректор университета Харьковского А.В.Сазонов. Студенткой истфака здесь была Клара Кагна – златокудрая красавица. Вскоре она и «Сюня» поженились… Так случилось, что оба ректора: и киевский, и харьковский – ещё там, в Кзыл-Орде, проявляли заботу о сложившейся молодой семье… А теперь дочь моих тёти и дяди – моя любимая двоюродная сестра Света, младше Реночки лишь на класс, а меня – на два, стала ученицей того класса, где Александр Ильич впервые в жизни начал работать классным руководителем.
Уже тогда какими-то неведомыми путями до слуха его учениц и их приятелей дошли сведения о том, что ещё недавно он работал преподавателем в вузе, но из-за каких-то неприятностей вынужден был оставить школу высшую… Напомню: то был 1948 – 49 учебный год. На слуху нашего поколения школьников оставались и звучали (воспоминаниями ли раннего детства или, по мере взросления, всё более чётко и резко – идеологические пугала социалистической эпохи: оппозиционеры – троцкисты – зиновьевцы – двурушники – эстетствующие формалисты – идеалисты – безродные юродствующие космополиты… Стоп! Это был хронологически самый последней ярлык! И, пожалуй, самый понятный. Почему – юродствующий? Тут разобраться было не столь уж легко. Но «безродный» - имело чёткую и доступную иллюстрацию: если «космополитами» оказывались не обладатели, в большинстве, явно еврейских фамилий (Гурвич, Альтман, Юзовский), а обладатели псевдонимов, то им немедленно «раскрывали скобки»: Илья Стебун (Кацнельсон), Е.Холодов (Меерович) и т. д., чтобы уж совсем было ясно, кого в СССР считают «безродными». У нас в Харькове такими были объявлены критик Г.Гельфандбейн, поэт Зельман Кац, публицисты и рецензенты. В. Морской (Мовшович), Л. Жаданов (Лившиц), Б. Милявский…
Дважды на литературных вечерах в Израиле – и оба раза одна и та же обаятельная, практически не знакомая мне женщина (Таня Лившиц-Азаз) – удостоила меня неожиданным сюрпризом: книгами, имевшими отношение к жизни и научному творчеству её отца литературоведа Л.Я.Лившица. Вышло так, что много лет я прожил в Харькове по соседству с семьёй его соавтора (и составителя этих книг) проф. Б.Л. Милявского. Мне хорошо была известна и связавшая их творческая дружба, и трагикомедия обрушившихся на них преследований.. Этому в значительной степени способствовали особенности истории нашей семьи: 1936 – 1937 годы, принесшие более чем десятку человек из нашей родни партийные и судебные (точнее – внесудебные) расправы, от «простого» исключения из партии до (в двух случаях) расстрела…
В 1946 году посадили в тюрьму и лагерь друга и в то время жениха моей сестры поэта Б. Чичибабина – за стихотворение, осуждавшее «ежовщину». Сестру в тот же период подвергли публичным проработкам за увлечение «безыдейной» поэзией А. Ахматовой И хотя родители тщательно заботились о том, чтобы «растущий мальчик» пребывал в политическом неведении, им это не слишком удавалось. Cтихийно я,. понятное дело, был на стороне гонимых, преследуемых. Тем более, что они, как правило, оказывались со всех сторон ярче, интереснее, человечески и творчески симпатичнее своих гонителей.
Вот и «Сюня» - Александр Ильич Мосенжник – привлекал своим очевидным обаянием, простотой, искренностью, полным отсутствием позы, наигранности, малейшего желания дистанцироваться от нас, ещё подростков. Это был сухощавый, стройный, смуглый и черноглазый мужчина с живым, весёлым взглядом, неизменно приязненной интонацией. Случилось так, что, зная уже в общих чертах историю его неприятностей в Житомире, где он с 1944 года преподавал историю русской (а первое время и украинской) литературы, я весь разворот событий того рокового (1948) года постиг лишь совсем недавно: из его воспоминаний, завершённых и преданных огласке в самый последний, буквально предсмертный период его жизни. И теперь уверенно говорю, что во многом его тогдашняя история представляет собой едва ли не копию той, которая произошла в Харькове с Л.Жадановым (Лившицом) и Б. Милявским. . Подобно тому как в Харькове возникло соавторство «Жаданов – Милявский», в Житомире составили творческий союз А. Мосенжник и Г.Левин, также писавшие статьи на литературные темы (при этом у меня нет намерения сопоставлять работы харьковчан и житомирян по творческим критериям, речь лишь об общности жанра).
Но вот «критика», которая обрушилась на литераторов в Харькове и Житомире со стороны партийных идеологов совершенно синхронно, была до смешного одинаковой, однотипными были и её последствия: например, Л.Лившица исключили из партии в Харькове – А. Мосенжника в Житомире… Правда, полесские «охотники» оказались более рьяными на расправу: уже в конце марта 1949 года, ночью, в окно квартиры Мосенжника постучался его приятель – помощник секретаря обкома партии Афанасий К, (фамилию своего спасителя Александр Ильич не назвал в мемуарах даже теперь, в начале нового века!). Друг предупредил друга: «Убирайся сегодня же из города – завтра тебя придут арестовывать»…
Только через год, в апреле 1950-го, арестуют Льва Лившица, а его соавтор, спасаясь от тюрьмы, уедет в Челябинск. Александр Мосенжник уехал к родным жены в Харьков. Но даже и этого хватило, чтобы избежать уголовного преследования. Стоит ли удивляться? Солженицын в своём «Архипелаге…» привёл случай, когда человек, за которым пришли, выпрыгнул в окно… И остался на свободе!
Надо вспомнить, что родом Александр Ильич именно с Житомирщины, из местечка Чуднов-Волынский. И никакой он не «Александр Ильич», а на самом деле Ушер Исай-Гершевич. Правда, Мосенжник – это его родовая фамилия, он – внук местного мельника. Отец мальчика, родившегося в 1921 году, рано умер, а мать, уже носившая под сердцем ребёнка, была зверски расстреляна вместе с родителями во время еврейского погрома, который поздней осенью 1920 года учинила в местечке банда Нестора Махно. Однако – недострелена, недорублена, выжила и родила. Смерть настигла её лишь в разгар следующей войны, когда сын, вернувшись с фронта после ранения к учёбе в родном университете, обнаружил в куче пришедших в ректорат писем её «треугольничек» – она жила где-то на востоке страны как беженка. Отыскав теперь сына, добралась к нему в Кзыл-Орду … и вскоре умерла. Как это считать: везением – или…наоборот?
Скажем прямо: в 1949 – 1950 г.г. ПОВЕЗЛО .и харьковчанину Милявскому, и житомирянину Мосенжнику . Льву Лившицу посчастливилось меньше: отсидел ни за что четыре из десяти назначенных ему «Особым совещанием» лет. Настолько дикой выглядела расправа с «врачами-убийцами», что явно вызванные антисемитизмом властей дела против «космополитов» стали пересматриваться раньше, чем другие. Наши с сестрой родители, «заметённые» в ту же харьковскую «внутреннюю тюрьму» также в 1950-м, но с обвинениями в «троцкизме», были освобождены и реабилитированы на год–два позже. Александру Ильичу партийность вернули довольно рано – и тут дело не обошлось без везения: документы попали на проверку к особенному эксперту: поэту Леониду Вышеславскому. Он нашёл веские доводы, чтобы показать необоснованность обвинений…
К этому времени Александр Ильич прочно закрепился на учительской работе. Несправедливое изгнание его из высшей школы пошло на пользу многим поколениям юных харьковских школьников. В воспоминаниях старого учителя предстаёт бесконечная вереница его бывших учеников: вот уж буквально «то академик, то герой, то мореплаватель, то плотник».Среди них и директора предприятий, и поэты, и учителя, и военные… Но самое главное, что все эти люди, как правило, поминают своего наставника лишь добром, и мы ещё увидим, какой любовью и заботой окружили его в старости.
Свои мемуары он выпустил под подлинным еврейским именем: Ушер Мосенжник. Ушер, Ошер на еврейском-идиш – это несколько изменённое ивритское ашер: счастье, счастливый. То есть, по значению наших с ним имён мы – «тёзки»: Феликс – счастливый в переводе с другого древнего языка: латыни. Да он и в книге своей неоднократно говорит о том, что ощущал себя в течение жизни счастливым человеком. Правда, счастье это – во многом особое: еврейское. Иронический, подчас нестерпимо горький смысл выражения «еврейское счастье» хорошо известен миру.
Книга Ушера Мосенжника, существующая (по крайней мере, у меня) как в электронной версии, так и в типографском виде, издана была его учениками, друзьями и единственной внучкой совсем небольшим тиражом (кажется, экземпляров 100 – это чуть больше 250-ти страниц чуть ли не самого мелкого шрифта – петита). Автор назвал её: «Семейная история в оправе времени». И жанр я бы определил как «мемуарную трагедию». Потому что в ней рассказано, как изо всей счастливой семьи в итоге последним на 90-м году жизни ушёл сам рассказчик. Но сперва остался совершенно один – правда, под призором своих многочисленных учеников.
Однако прежде – несколько слов о Судьбе. Я пишу эти строки как раз перед наступлением Судного дня, когда евреи по давнему обычаю желают друг другу «гмар хатима това» – «окончательной доброй записи» в Господней книге Судеб. Верите ли вы или не верите, религиозный ли вы человек или светский, но Судьба есть, и от неё не уйдёшь. И счастье, и беда – явления вненациональные. Но их картина, «оправа» зависят от времени и места. От эпохи и страны.
У Клары и «Сюни» было двое детей: Аня (рождения 1945 года) и Юра (на три года младше). Красивые, умные, способные дети. У девочки, правда, был характер нелёгкий в общении. Мальчик отличался добротой, покладистостью, обаянием. Оба после школы поступили в университет по специальности «теоретическая физика». Оба ещё на студенческой скамье обзавелись «второй половиной». У Ани с мужем родилась Соня. У Юры с Леной – Андрей. Правда, Аня и её супруг через несколько лет развелись. Что ж, дело житейское, случается нередко. Но то, что произошло с Юрой, иначе как бедой не назовёшь.
Как и большинство советских студентов-мужчин, он прошёл офицерскую подготовку на военной кафедре вуза и получил воинское звание лейтенанта запаса. Ему подходило уже к 28-ми годам (крайний возраст, когда, по существовавшим в СССР нормам, могли в мирное время призвать на действительную срочную службу как офицера), но его, действительно, призвали. Автор мемуаров считал причиной козни влиятельной Юриной тёщи – ветерана войны, партийного секретаря харьковского госторга: зять, мол, её раздражал как еврей и чем-то мешал в доме. Так или иначе, Юру призвали и отправили служить в одну из воинских частей, дислоцированных… не поверите: на родной и для сына, и для отца Житомирщине где оба родились! Но эти места - роковые для семьи: там бандиты расправились с дедом и бабкой Ушера, но недострелили его мать, там другие бандиты лишили его работы, оболгали и хотели посадить в лагерь…
Юра уже дослуживал свой армейский срок, когда случилось непоправимое. Слово его отцу: «один солдат его подразделения замешкался возле танка, а в это время на большой скорости мчался следующий танк. Юра заметил это и крикнул солдату, чтобы он уходил, но из-за рёва мотора солдат его не услышал. Тогда Юра подбежал к нему и вытолкнул, спасая ему жизнь, а в это время идущий сзади танк на большой скорости врезался в танк, возле которого стоял мой сын, и Юра был раздавлен между этими двумя 60-тонными махинами. Смерть наступила сразу».
Я был на похоронах и поминках. Впервые увидел жену (теперь вдову) молодого красавца – и был поражён её уродством, но особенно сильно – злым и каким-то отталкивающим выражением её лица. Впоследствии оказалось, что она больна шизофренией. Не знаю, по наследству ли, или тут действовали другие причины, но с детства находился под наблюдением психиатров и её сын от Юры – Андрей.
Жена Александра Ильича – Клара Яковлевна , к моменту гибели сына уже тяжело больная сердечной недостаточностью и диабетом, лишь на несколько лет пережила сына. В 1984-м она умерла. Вдовцу её было в то время немногим за 60, через какое-то время он женился вновь: на подруге Клары… Прожил с нею лет 10. Но пережил и вторую жену. И – третью…
Где-то к концу 90-х годов я получил от него большое письмо. Александр Ильич просил меня выяснить организационные и материальные возможности своей алии в Израиль вместе с дочерью и внучкой. Обстоятельно побеседовав в афульском отделении министерства абсорбции с его работниками, я отправил подробный ответ. Прошло ещё какое-то время. Как вдруг…
Весть из Харькова ужаснула: явившийся к Ане племянник Андрей, сын погибшего Юры, психически больной Лены и сам, как вскоре выяснилось, недееспособный, стал требовать у тётки деньги – 100 гривен, которых у неё не было. В итоге затеянного им скандала он схватил со стола хлебный нож и ударом сзади в сердце сразил её наповал. В ужасе от содеянного кинулся на балкон, спрыгнул с третьего этажа – и покалечился, потерял сознание.. Суд приговорил его к семи годам принудительного лечения в психиатрической больнице, но по окончании этого срока его поместили в другую психиатрическую больницу, так как, по-видимому, болезнь неизлечима. В третьей психбольнице оказалась его мать.
Вскоре после гибели Ани дочь её, Соня, работавшая в Харькове учительницей, эмигрировала в США. Александр Ильич остался один, но он не был одинок: десятки бывших учеников окружили его своей постоянной заботой, в подспорье к скромной учительской пенсии и льготам инвалида войны собирали денежную помощь, оказывали и другие знаки внимания.
За несколько лет до смерти он потерял зрение – и погрузился в кромешную тьму. Между тем, его одолевали воспоминания. Чтобы записывать их, составился круг добровольцев. И вот, как уже было сказано, есть итог: пусть малотиражная, но объёмистая и содержательная книга. Приезжавшая из США на похороны внучка Соня, друзья, сотрудники и ученики покойного решили организовать сбор средств на памятник старому учителю, а также на дополнительное издание его книги воспоминаний.
Учитывая, что множество бывших учеников Ушера (А.И.) Мосенжника проживают ныне во многих странах мира, можно надеяться на то, что в откликах не будет недостатка.. Его записки, повествующие об интересных эпизодах, коллизиях и примечательных людях - ценный документ эпохи, впрочем, не исключающий доброжелательного, но бдительного редактирования, проверки некоторых фактов: мемуары всё же не писались, а диктовались, да притом человеком, подошедшим к критическому рубежу собственной памяти. Так или иначе, но многие его жизненные наблюдения, сюжеты, портреты современников, философские рассуждения пополнят и обогатят наши знания о недавнем прошлом.
-----------------
Далее - очерк ХХII-й "Тайная группа одарённых евреев" (о выдающемся сурдопедагоге Леониде Фингермане) http://proza.ru/2012/11/09/1357
-----------------
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! МНЕ ИНТЕРЕСНО И ВАЖНО ТВОЁ МНЕНИЕ ОБ ЭТОМ ТЕКСТЕ, ИЗЛОЖИ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА, ХОТЯ БЫ В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ ИЛИ СТРОЧКАХ В РАЗДЕЛЕ "РЕЦЕНЗИИ" (СМ, НИЖЕ). = Автор