Стоит в сторонке мрачный цыган, теребит свой варган. Рубаху алую с досады мнет – нет достатка цыгану. Скоморохи на празднике народ потешают…
Ох, и крикливые! Иной петухом голосит, другой туром ревет! Перекрикивает скоморошья дразнилка весь людской гвалт.
Ох, и корявые! Колесом катятся, коленца выкидывают! Гребни петушиные да рога чертячьи на шапки нашили. Носами накладными тычутся. Рукавами длинными машут – то петухом перед дракой, то лебедушкой на пруду.
Ох, и яркие! Лица мукой набелили, свеклой нарумянили. Рубахи лоскутные – на сто цветов!
Ох, и страшные! Личины натянули берестяные, углем да краской размалеваны – и коза тут, и смерть, и царь-государь наш, батюшка, - один в один!
Пляшут скоморохи – пыль летит! Бьют друг дружку потешным дубьем – шапки гребенчатые, личины страшные да носы накладные так в народ и летят. Смеется народ, а скоморохи подзуживают:
- Эй, купчина! Своего носа мало товар вынюхивать? Так вот забирай мой на память,за здоровьице мое чарку выпей!
- Вот тебе, парнишка, петушиная шапка от Тришки! Пред девками надевай, петушись, давай!
- А вот для мужчины, тебе, баба, личина! Надень в оборот, когда пьяный придет – враз протрезвеет!
Эх, скоморохи молодые, в ладоши бьют, каблучком стучат. Вприсядку норовят. Рожки, гудки, сопелки, бубны, трещотки да свистульки так и поют! Нет у них заботы. Зовут и народ о ней, липучей, забыть. Скоморохи пляшут, рукавами машут.
Подскочил мужик бородатый, шапку оземь – и пошел со скоморохами гопака плясать. Смеется народ. Норовит в танце попрыгать, да куда уж всем-то…
А скоморохи чудят – друг чрез друга прыгают, через оглобли кувырками идут. Глянь – затеял один: ковш с вином одними губами держал, перед людьми пронес, да без рук единым духом и выпил. А другой-то, другой – сковородки гнет дугой! Силушкой похваляется, по-иному забавляется: ухватил в две руки четырех баб дородных, да подбросил. Те поверх голов взвизгнули, а он, силач, уж их и поймал.
Скоморох-сергач медведя на цепи вывел. Плясал-косолапил топтыжка со скоморохами. Показывал, как мужик пьяный от жены крадучись в дом идет, как баба кур кормит, как наш царь-государь с сабелькой в поле по осени на капусту походом ходил, как бояре бороды друг дружке рвут, как ротник на народ рыкает. Ребятня голопузая от смеха уж на земле лежит. А сергач затеял уж с медведем бороться. Порычал мишка для острастки, да дал себя наземь уложить.
А скоморохи дальше тешатся. Ложками друг друга по лбу щелкают, собаками боярскими гавкают (вальяжно так, по заграничному). Оженили дружку да на пестрой хрюшке. Он ее целовать метит, а она на весь мир – хрю! А шуты уж как промеж собой общаются, потешают народ:
- Дома ли боярин? Мы к нему с челобитной!
- Он, наш кормилец, умаялся, весь день в делах! Судит он телячьи потрошки да с малиной пирожки, блох своих лютой казни предает, да на жену свою войной идет!
- А почто купцов так мало? Что, ряды пожидели?
- Нет, жиды поредели!
- У царя спросить хотели: сколько счастья ждать? Неделю?
- У царя-батюшки забот невпроворот: у жены-царицы до ста платьев не хватает дюжины, послам заграничным мало икры на ужине, бояре казны просят, а писаки друг на друга доносят. До царства ли тут?
Один скоморох по гнилому овину шапкой бить ладится:
- Эй, народ! На силу мою погляди! С удара развалю!
Народ хохочет. Всем видать, что овин на честном слове стоит. Что там шапкой? Плевком развалить можно! Примерился шутник, да как хлопнет! Полетели в стороны щепки. Поминай овин.
Из толпы лавочник выскочил, за голову схватился:
- Только вчера овин укреплял гвоздями железными, горбылями новыми!
Народ аж чуть животики не надорвал! Эка сила в скоморошьей шапке оказалась! А скоморохи все промеж собой спорят:
- Вот тебе, тать, все мои закрома, вот еще тулуп последний да седьмая моя шкура!
- Я не тать, я – царев служка. Для царя-батюшки оброки собираю.
Гусляры скоморошьи людям поклонились. Голосом в лад струне рокотали. Об олеговой княжьей мудрости, святославовой ратной храбрости, о несчастии Буса старого, да о злобном заморском Дидреке. Соколами слова летали, когтями вострыми сердце терзали, в разумах гнезда вили: выводитесь думки-соколята в человечьей голове! Как живые меж людей предки ходили! Князь Вольга серым волком проскочил. Гостомысл броней сверкал – мчался чужой земли взять, да в ней же и сгинуть. Облака над людьми режут кили пузатых кораблей – Садко-купец головой за богатство расплату несет.
Рокочут струны рогами ротными, звенят клинками булатными, а мнится – все идет где-то лютая сеча на Бравалльских полях…
Уходят скоморохи. Полные шапки им насыпали – яблок свежих, орехов каленых, мелкой медяшки да богатырского серебра.
Видал ли? Давно уж Правда из боярских теремов да царских палат сбежала. Бояре ее хватать да ловить, а куда уж им, толстопузым! Им Правда в золотой клетке нужна, чтобы пела, когда ее слышать хотят, а не когда ей надобно. Да чтоб похваляться могли – дескать за нами Правда, мы ее слуги. А та крыльями золотыми взмахнула, да порх в окошко. Нету с тех пор у царей да бояр Правды. И у мужиков она не осталась: один ее вином споить норовит, другой – перья златые на продажу ощипать, третий – для забавы грязью облить. Ходит она по дорогам – путей не спрашивает. Не найти ее боярам жадным. Тряпьем пестрым да личиною перья прикрыла – не узнает никто. Видит человек лишь иногда сквозь грязное тряпье ее настоящий облик. Да и то – задумается: не почудилось ли?
Тешат народ скоморохи, а меж потехой Правду сказывают.
Потер цыган намятые свои бока, покряхтел, да в табор поплелся. Намяли ему бока шуты за то, что умыкнуть хотел златую. Сказали ему:
- Ты, цыган, цыганской Правдой живи, а на нашу – рта не разевай!