Камень.
- Что это ты надумал, молокосос! – багровые складки на шее отца ходят от крика ходуном. – Какая учеба?! Мясо рубить большого ума не надо. Я сам тебя всему, что надо, научу!
Мать робко возражает:
- Бог с тобой, отец! Куда ему рубить!
- Вот и я говорю – малохольный! А все ты виновата!
В просторном доме хозяина мясной лавки который день не умолкают споры. Предмет этих ожесточенных баталий – кудрявый юноша с тонкими, слегка удлиненными, чертами лица, скрывается в зале за большим развесистым фикусом. Мирно тикают ходики, заливисто поет-рассыпается трелями кенарь… Из приоткрытой двери кухни доносятся голоса. Слышно, как просительно произносит мать:
- Ему учиться нужно, - она делает паузу, собирается с силами, - гимназию в числе лучших учеников окончил, сам господин попечитель ему грамоту вручал!
Отец пропускает мимо ушей слова жены, гнет свое:
- Вечные твои микстуры да припарки. Залечила парня, с панталыку сбила! Хуже девки, прости, Господи!
Он смачно в сердцах плюет. Словно в подтверждение этих слов появляется отцова любимица, старшая сестра. Она проходит в залу, распространяя вокруг себя особый, только ей присущий запах каких-то пряностей. Так пахнет в летний полдень – щедро, терпко и благостно…
- Мясо рубить большого ума не надо - верно! А вот лавку содержать, деньги считать – это да!
Она произносит это, поправляя закатанные по локоть рукава. Ох, хороша! Низко повязанная красная косынка оттеняет белки смоляных очей. И кому такое чудо достанется? Брат, прищурив один глаз, молча любуется на чертовку.
- Ты, батяня, не ори, а уразумей: с каждого должна своя польза быть! – сестричка бросает укоризненный взгляд на присмиревшего разом отца. – Ну и какая с него польза? Дай такому топор в руки - поранится!
Смотрит строго, а у самой на щеках то и дело появляются озорные ямочки.
«Чего ей так весело?» - думает брат, не на шутку напуганный перспективой всю жизнь разделывать туши. - «Поди, придумала что! »
- У-У-У-У! - Она тянет руку к его голове, ерошит волосы с затылка на лоб. Слегка толкает вперед и звонко хохочет, указывая на золотистую макушку:
- У него вся польза здесь!
Кенарь, перестав заливаться рассыпчатыми трелями, перебирает лапками по жердочке, смотрит на юношу черными бусинками глазок, словно удивляется. Родители уже не спорят, ушли из кухни. Они хлопочут о чем-то в сенях, и голосов почти не слышно.
Юноша вылезает из укрытия, улыбаясь вслед сестре, что умчалась так же внезапно, как и появилась… Потом, облокотившись на низкий подоконник, долго и томительно глядит во двор. Там толкутся лошади, запряженные в телеги, мужики их загоняют под навес, сопровождая это действо громкими раскатистыми криками и руганью. Кудахчут вездесущие куры, попадая случайно под ноги людей, занятых нелегким трудом.
Вон – отец куда-то спешит, размахивая руками, командует – куда, сколько… Он, его сын, так - ну никогда не сможет!!!
Юноша вздыхает… Хорошо - сестра защитила, поддержала.
Сестра… Сколько подзатыльников он от нее получил! Вот бывает же так в семье: девчонка уродилась, что парень – напориста, смела. А парнишка…
Он - в мать пошел, конечно. Она тоже такая: бледная, тонкокостная, вроде как слабая. Но это только с виду, а на самом деле…
Вдруг вспомнилось, как в прошлом году отец провалился в полынью. Мать от него неделю не отходила, отварами пользовала, кровь пускала. Выходила!
За ней всегда посылают, коли роды тяжелые, или захворал кто не на шутку. А он крови боится: бледнеет и упасть может.
- Какой же из него мясник будет??? Кому дело-то передам? – отец очень сокрушается в таких случаях, хватается за голову и мотает ею, как раненый бык.
Молодой человек все же уехал из родного дома: «батяня», в конце концов, согласился оплатить учебу в университете - женщины уговорили – но с условием, что сын пойдет по финансовой части…
А он обманул, на философский факультет поступил – папаша-то далеко, не узнает.
Университет располагался в небольшом приморском городе, славившемся своими давними культурными традициями. Каменное здание, строго и торжественно выстроенное - от ровных коллонад у входа и до венчающих фронтоны скульптур – вселяло в юношу благоговейный трепет.
Студиозусы, что победнее, квартировали тут же, в здании бывшего монастыря, принадлежавшего более полувека университету. Обедали в монастырской трапезной, это входило в плату за обучение.
Он селиться в келье не стал, мог позволить себе подыскать квартиру неподалеку. Желтый особнячок в конце портовой улицы понравился своей непохожестью на другие дома, особой романтичной мечтательностью, тем, что за ним начинался спуск к морю… Теперь студент-философ занимал просторную комнату с двумя окнами на третьем этаже. Отсюда открывался изумительный вид – морской пейзаж выглядел, будто картина.
Море часто в дымке, горизонта почти не видно, голубой простор кажется бесконечным. Парящие чайки и еще какие-то более крупные птицы обозначают его глубину, многомерность, они то падают к воде, то взлетают, резко взмахивая крыльями.
« Хотя бы ради такого удивительного зрелища стоило приехать сюда!» - думает студент, любуясь сквозь тонкое прозрачное стекло утренней панорамой.
Он уже перешел на третий курс и вскоре вовсе закончит учебу, вот и хорошо бы совсем не возвращаться домой!
При этой мысли как-то неприятно в груди делается… Вроде должен вернуться – родители ждут, а с другой стороны, он же отца обманул! Нет, лучше - устроиться при кафедре или в библиотеке, где свободна вакансия младшего сотрудника, а домой сообщить, что…
… Ладно! Что-нибудь да придумается!
Под такие убаюкивающие мысли юноша отходит от окна, ложится на смятую постель…
Отец, конечно, прав! Слабый он, болезненный. Вчера ноги промочил и вот, пожалуйста, простуда… лежит теперь, скучает. Однако, насмотревшись вдоволь на потолок, приходит к выводу, что денек-другой поваляться дома тоже не самое плохое в жизни!
Комната светлая, просторная. А уж окна! В них есть что-то звонкое и воздушное, даже не хочется на ночь занавешивать…
Его новый друг, однокурсник, пояснил как-то: стекло кварцевое!
- Квар –це – во - е! – он снова медленно повторил это слово, перекатывая буквы, словно камешки. Ощущение было такое… твердое, блестящее!
- Стекло дорогое, и делают только в одном городе – Гусь Хрустальный – называется! – пояснил приятель. - Через него свет по-другому идет.
Парень этот, что ни спроси, все знает.
- Чудное название! – смешно, но сразу тогда представился гусь - длинный прозрачный клюв, хрустальные пёрышки!
«Буду считать, что окна у меня хрустальные» - думает некстати заболевший студент, зарываясь поглубже в плед. Мысли как-то сами собой переключаются на нового друга.
Только-только вспомнил, а друг уж тут как тут - зашел после занятий навестить и, устроившись поудобнее в плюшевом полукресле, продолжил начатую ими недавно интересную беседу об этих краях:
- Здесь раньше племена жили, дикие! Дольмены назывались, в горах у них целый город был. Они камень обтесывали и жили в нем…
- Как можно в камне жить? – у сына мясника от таких рассказов больная голова кругом пошла. Чего только на свете не бывает!
- Они колдуны были, вот и жили в камне. А как пришли другие народы, так с ними воевать не стали, колдовством все в эти камни и обратились, как их и не было!
- Холодно в камне, не все же только колдуны одни! У них, поди, и женщины, и дети были! Они-то как?
Больной даже с постели встал, натянул теплый халат и принялся ходить по комнате, путаясь в широких полах. Приятель невозмутимо сидел в кресле, нога на ногу…
- А черт их знает! Одно слово – дикари. Да в горах, где лес, их дома еще сохранились. Или это гробницы, в которые они скрылись? Никто точно не знает. Тут один ученый господин приезжал, делал фотографическую съемку.
Друг смотрел серьезно, говорил уверенно. Видно, что не врет!
- Съемку? Их же нет!
- Он камень такой запечатлел, в нем колдун похоронен.
Друг эффектно вскинул руку вверх, словно подчеркивая особую ценность своих слов. Потом понизил голос:
- Если с крыши могилы камешек взять, можно стать знатным, богатым и от болезней исцелиться! А самое главное – разбогатеть! От всех несчастий помогает…
Визитер перешел на шепот: произнес, оглядываясь по сторонам, словно кто-то мог подслушать:
- Ты думаешь, ерунда все это? Все – чистая правда! Хочешь, побожусь?
Слушая приятеля, юноша думал не столько о его, несомненно интересном рассказе, сколько о младшей сестре своего нового товарища.
Дружба с однокурсником, занятным, даже, пожалуй, разбитным пареньком, складывалась легко. Чем-то – наверное, противоположностью характера, тот сумел понравиться застенчивому и нерешительному сыну мясника. Как-то раз они собирались на студенческую пирушку, устраиваемую, по обычаю, в складчину. При этом друг, досадливо улыбаясь, попросил:
- Внеси за меня квоту! Отец нынче не в духе, ни копейки не дал, сказал – потом… Я тебе их верну, только попозже!
Он так доверительно смотрел, что отказать было невозможно. Через неделю, придя за деньгами, молодой человек познакомился с его сестрой.
Дом, где они проживали, стоял на краю центральной площади. Когда-то это был красивый особняк с колоннами, украшенный лепными амурчиками, венками и лентами.
Теперь стены местами потрескались, колонны позеленели, а маленькие проказники с луками и стрелами состарились, так и не успев израсходовать весь запас своих колчанов.
Войдя в комнату, студент увидел барышню, сидящую за рукоделием..
Ни убогая обстановка комнатки, ни обшарпанные стены с подтеками сырой штукатурки, ни тускло горящий светильник не обратили на себя ни малейшего внимания вошедшего. Взгляд юноши остановился на бледном лице, скользнул по четкой линии профиля и уперся в мягкий овал подбородка.
Она подняла глаза. Студенту показалось, что затхлый воздух сырой комнатенки внезапно вздрогнул и засиял мерцающим светом. Только и смог – прошептать что-то невразумительное – кажется, поздоровался и назвал свое имя, да вдруг подался назад, вон из тесного помещения. Просить о возврате долга, находясь под воздействием этого неземного взгляда, показалось кощунством.
Незадачливый должник догнал его на лестнице, схватил за отворот плаща:
- Отец-то… не дал, мерзавец! … - Ты пойми, я отдам, дело чести! … проиграл, наверно… ты только не обижайся… - он еще что-то говорил, но приятель не слушал.
- Сестра у тебя красивая… только бледная очень! Какая-то прозрачная…
- … ча-чахоточная… - друг от волнения даже стал заикаться - Доктор говорит, на юг надо! – Тут он мрачно улыбнулся и присвистнул.
- Так здесь же юг! Куда еще-то?
- А вот - не климат, говорит, сыро тут… в Италию надо… Да только к-какая разница? Мамка от чахотки померла, а в Италию-то ведь ездила…
Отвлекшись этими воспоминаниями, студент с трудом вернулся к действительности.
А приятель все про дольмены толкует! Сегодня, продолжая интересный рассказ о могиле колдуна, уверенно уточнил: камень, взятый с этой могилы, может помочь! Если его ночью оттуда добыть и домой принести, чахотка пройдет. Только нужно этот камень болящему в подушку зашить, иначе ничего не получится.
Тут приятелю захотелось чаю, и пришлось прямо так, в халате спуститься вниз, на кухню за кипятком. Повариха – добрая женщина, дала целый чайник, пузатый и блестящий. Друг еще посидел маленько, прихлебывая любезно предложенный чай с белым душистым калачом, и засобирался. Говорить стало не о чем, он откланялся, велел выздоравливать.
Студент после его ухода долго сидел за столом и думал… Так разволновался, что простуда как-то сама собой незаметно прошла…
Он все размышлял об этих людях, закутанных в теплые шкуры – а как же иначе? В горах холодно!
Дикари полностью завладели его воображением.
Вот они цепочкой, по-одному, поднимаются по извилистой тропе. Низким басом гудят барабаны, четверо мужчин несут носилки… на них лежит что-то длинное, завернутое в подобие войлока. Жив колдун, или уже нет – неизвестно! Он приказал доставить его, неподвижного, к последнему пристанищу и уйти! Соплеменники положили ношу к подножию огромного камня. Наутро носилки пусты. Чародей уже там? Значит, он жив! Что это за непонятный звук?
Каменная глыба крошится и осыпается… Вот это уже песок, тонкой струйкой сползающий вниз….
Студент не заметил, как задремал.
В глубине сознания тлела мысль: «А вдруг не врет??? Вдруг есть такой камень, и он от болезни помогает? Надо бы все проверить!»
На следующий день, чувствуя себя вполне выздоровевшим, юноша с самого утра пошел в библиотеку.
Университетский архивариус – сухонький, узкоротый человечек, абсолютно лишенный всяких признаков возраста, равно как и волос на голове, впустил посетителя в свою святыню. Он хорошо знал худощавого студента с кудрявыми светлыми волосами и застенчивыми глазами большого ребенка. Хранитель часто давал ему для ознакомления манускрипты, хранящиеся в самых потаенных уголках библиотеки, о которых другие студиозусы даже не догадывались. Молодой человек был любознательным, аккуратным, и поэтому хозяин рукописных сокровищ относился к нему с симпатией.
На вопрос о дольменах библиотекарь взмахнул широким рукавом своего рабочего одеяния, делавшего его самого похожим на колдуна, и торжественно провозгласил:
- Спрашивай, что хочешь! Я сведущ в этом вопросе больше, чем кто бы то ни было. Я знаю о них практически все! - тонкие губы хранителя тайн озарила кривая улыбка.
- Да мне, собственно, нужно знать одно: может ли камень с могилы колдуна излечить от чахотки?
Знаток запредельных секретов, преодолев тугую подвижность своего лица, рассмеялся:
- Конечно! Если взять самый верхний камень, что лежит на крыше могильника и принести его той же ночью в дом, а потом трижды обойти постель умирающего, он исцелит…
Архивариус помедлил, закатил бесцветные глазки и добавил:
- Сам видел. Было такое! Давно, правда.
Он нахохлился, уселся на нижнюю ступеньку длиннющей стремянки и впал в задумчивость. Потом встрепенулся, словно проснувшийся ворон, и, взмахивая развивающимися рукавами, полез в самые выси, искать заветную рукопись.
Студент сильно засомневался – а друг говорил, нужно в подушку положить…Но… Кто знает?
Взял все же книгу, предложенную архивариусом и долго читал, с трудом разбирая мелкие строчки. Вредный старикашка, наверно, специально дал такую, обидевшись, что юноша не вполне доверился его заявлению. Видимо, ожидал расспросов - а он бы порассказал, дай только волю!
Наконец юноша одолел витиеватые изречения и, путаясь в сложных словосочетаниях, извлек суть. Все прочитанное сводилось к одному: могилы этих эти окружены некой магической зоной. Побывав там, можно обрести много полезных качеств: стать смелым, сильным, здоровым.
Да… Захлопнув серый переплет, на котором было выбито нечеткое изображение черной птицы, юноша задумался. Хорошо бы набраться смелости и силы. Всего того, чего так не доставало… Рискнуть?
Он поблагодарил архивариуса, который вновь начал нелегкое восхождение к потолку с прижатой к груди книгой. Вниз сыпались какие-то пыльные частички, кружась и поблескивая в одиноком солнечном луче…
- Не сомневайтесь, молодой человек! Как раз то, что нужно! Как раз! – донеслось сквозь эти частички. Голос был слабым, едва различимым.
Студент, задрав голову, повторил свою благодарность и отправился восвояси.
О чем он задумался, глядя в свое «хрустальное» окно? Обо всем сразу…
Отвага, уверенность… Кто же от такого откажется? Да и она, конечно! Главное – это она! Неужели девушке суждено умереть! Как жить, если ее не станет?
Тихо опускался вечер, за окном уже не голубой простор, а темно-фиолетовые сумерки. И цикады… Как же громко они стрекочут! Она тоже слышит их там, в своем доме?
При этой мысли почему-то захотелось обхватить голову руками и стонать от горя, одновременно испытывая жгучее, непереносимое счастье. Он стукнул кулаком по столу и заплакал. От невыразимой невозможности своей жизни, в которую вошла любовь.
О любви представления у него были до сих пор самые простые: «Наверное, что-то такое есть!» - и – «Раз о ней все только и твердят – не может не быть»…
- Слышь, Мотылек! Не летай на огонек! – сапожник, чья будка была неподалеку от родительского дом, подмигивал круглым совиным глазом. Это он ему такое прозвище придумал – «Мотылек».
Далее он кричал, что «огонек» находится непременно «под юбкой у любки», намекая на сдобную крестьянскую вдову, частенько приезжающую с подводами. Вдова эта, завидев рослого худощавого сына мясника, так и норовила затащить его куда-нибудь в укромное место, смеясь и дыша на него жарко, духмяно. Он уворачивался, но не слишком решительно, и однажды она все же воспользовалась отсутствием посторонних глаз, завлекла в пристройку, где стояли весы и где на длинные столы сгружались свиные туши.
Его тревожил этот мясной запах, жужжание мух, квадраты солнечного света на плитках пола, прерывистое дыхание и голос, твердившей: «Пойдем, пойдем! Соколик… ты не думай, я не такая… Я на тебя глаз давно положила, дай руку! Ох… сышишь, как бьется? Обними же меня, соколик, приласкай!»
Он обнял, и приласкал, а потом, возбуждаясь от заголенного женского тела, тоже что-то шептал, неумело пристраиваясь к ее страстной воркотне, попадая хоть и не в такт, но в лад…
На свиные туши старался не смотреть. Хорошо, что и у них глаза были закрыты!
Потом было такое еще несколько раз, а после того вдова приезжать почему-то перестала, вместо нее свиней возил какой-то хмурый мужик в длинном армяке.
Он погоревал немного, да и забыл о ней.
Была у него еще одна привязанность! Он бы ни в коем случае не назвал любовью те чувства, которые пробуждала маленькая рыжеволосая барышня, жившая в том же доме из желтого плитняка. Именно – привязанность.
Познакомился с ней на первом курсе, когда искал стенографистку. Барышня оказалась бойкой, работу выполнила отменно и студент, узнав, что она сирота, снимающая угол в грязном подвале, посоветовал поселиться там же, где и сам квартировал. Молодые люди сдружились и частенько болтали, выбравшись вечером на плоскую кровлю дома. Оттуда открывался такой необыкновенный вид! Море, небо – все сливалось в едином, живом просторе…
А какие запахи доносились со двора, какие звуки! По вечерам изысканно пахла «ночная красавица», этот аромат поддерживал сладковатый запах водорослей, прибой монотонно напевал свою вечную песню - о прибрежном песке и струящейся по нему волне… Стрекотало, шуршало и журчало… Хлопали окна, мяукали коты. В ответ на кошачьи призывные завывания умная птица дрозд выдавала насмешливый свист… Можно было только смотреть, только слушать… А молодые люди, сидя на теплом выступе какого-то архитектурного изыска, еще и подолгу, неспешно разговаривали, то произнося всего несколько фраз, то замолкая.
О чем? О море, конечно – ведь жених барышни служил на корабле.
О чем? О звездах, конечно - ведь ими было усыпано южное небо, словно искрящейся алмазной крошкой. Это было непостижимо, сколько звезд вмещает пространство над головами! Некоторые, не удержавшись, падали, штрихуя свод блестящими царапинами. Все они падали в море! А куда же еще им падать?
О чем? О жизни, конечно – весь жизненный путь лежал перед ними, его только предстояло пройти. Он манил юную невесту, словно море. Пугал студента, словно усыпанное звездами небо. На нем могло повстречаться и добро и зло! Они часто спорили об этом: как понять, что их ожидает? Как отличить одно от другого?
Поверх тонкой ткани на груди барышни поблескивали, словно ограненные капли воды, голубовато-сиреневые бусы – пять камешков, собранных в ожерелье. Она рассказала, что эти бусы остались от матери, которая погибла при пожаре родного дома. Как все произошло, она не помнила, была слишком мала, это потом соседи рассказали, что мать выбросила дочь из окна на растянутую брезентовую ткань, а сама выпрыгнуть не успела.
Он сочувствовал, и ему нравилась девушка, чем-то очень напоминавшая оставленную дома старшую сестру. Их характеры были схожи, наверно, а, может запах какой-то особой пряности, праздничной, душистой, таящийся в складках суконной юбки, напоминал детство? Или взгляд – вот так посмотрит, проплывут в полутьме белки глаз и вспомнится сестра…
Никаких романов он с ней не заводил, даже и не помышлял! Отношения были скорее дружескими, им просто было хорошо вдвоем.
Он не думал о ее внешности – не замечал. Он не знал – красива она или нет? Об этом тоже как-то не думалось… Иногда рыжеватые волосы падали ей на глаза, казавшиеся в вечернем освещении черными, совсем без блеска и тогда он мимолетно удивлялся - замолкал, прикусив губу. Глаза эти ничего не излучали: все было внутри.
Впрочем, и этому знакомству пришел конец, пришлось расстаться! Барышня получила сообщение от жениха о том, что тот наконец-то закончил службу, и уехала поспешно, наскоро простившись…
И на крышу он лазил уже один, подолгу сидя там, завернувшись в свой черный студенческий плащ.
Он часто вспоминал свою бывшую подругу и даже иногда разговаривал с ней мысленно, хотя понимал, что все это – вздор. Не увидятся они больше никогда…
Снова пахла ночная фиалка, кричали коты, свистел дрозд. Но это были уже совсем другие запахи и звуки.
А потом он почти забыл о ней, зачастив в дом с лепными амурами. Образ сестры университетского приятеля прочно завладел воображением.
Обычно эта высокая, худая девушка сидела с рукоделием у окна. Он входил, осторожно прикрыв дверь, и садился напротив… Каждый раз, когда она поднимала глаза, юноша замирал от предвкушения их удивительной красоты. Они светились перламутровой голубизной, а ресницы, обрамляющие их, пушились серебристыми снежинками. Что-то холодное было в ее красоте, что-то печальное. Сердце замирало, потом начинало бешено стучать…
- Маменька год как померла… У нее глаза такие же были, у чахоточных всегда так… Это – от болезни.
- А ты не умрешь! Вот не умрешь, и все! Ты же молодая, выздоровеешь… Не бойся! Травки нужно пить, сало барсучье, еще что-то. Моя мама от всех болезней лекарства знает.
Они молчали, потом девушка улыбалась и принималась его успокаивать.
- А я и не боюсь! Жизнь – это всего лишь расстояние – можно его проползти, можно пройти, а можно и пролететь… Я хорошо пролетела, легко и счастливо! Все, что хотела, сделала, мысли все передумала, сны все пересмотрела…
Тонкая рука разглаживала канву. Перед ней была вышивка – цветущие яблони и смуглая босая молдаванка с корзиной, полной плодов.
- Красоты много видела. А это главное, другой человек за сто лет столько всего хорошего не переживет, что я за свои семнадцать встретила.
Она улыбалась и накрывала узкой ладонью его запястье. Сердце поднималось к горлу, было так хорошо и тепло где-то там, внутри, что он тоже улыбался – глупо и счастливо.
Впрочем, юношу частенько пугала эта, особая безмятежность улыбки, да так, что мурашки по спине ползли. В ней было что-то отрешенное, неживое.
Он стал плохо спать: все думал о неизбежном, ворочался, часто вставал по ночам попить воды…. Подойдя к высоким окнам, смотрел, как розовеет край неба, чуть тронутый утренним солнцем. Сколько красоты! Вот и он теперь видит везде красоту, чувствует по-особому. Внутри что-то зажигается и мерцает, как печальные глаза возлюбленной, дрожит, как ее улыбка! Неужели это - предчувствие? Неужели всему этому придет конец???
Вот если бы точно знать, что поможет… В любом случае сходить туда непременно нужно!
И он решился. В один из своих, ставших теперь частыми, визитов к приятелю, выждал, когда девушка вышла в соседнюю комнату. Оттуда донесся приглушенный кашель, потом все стихло. Тогда, глядя на закрывшуюся дверь и понизив голос до шепота, студент произнес:
- Слышь, друг! Я хочу, чтобы ты мне рассказал, где тот камень, ну, который в лесу! В котором колдун похоронен.
- А зачем тебе? – тот хитро прищурился. – Сестричку лечить?
- Ну…
- Бараки гну! Влюбился! – приятель уставился на потолок, где в штукатурной полусфере извилисто голубела длинная трещина. Комната была странной – с куполом наверху. Приятель помолчал, потом откашлялся и неожиданно пояснил:
- Здесь раньше часовня была, у прежних хозяев. Теперь сестра тут расположилась, а мы с папаней за стенкой - он внезапно помрачнел и выпалил:
- А давай вместе сходим к колдуну! И я пойду, мне тоже надо.
- Вместе? Хорошо… Одному, как подумаешь, страшно, ночью-то… Надо топор взять! Костерок можно развести, да и мало ли чего.
На том они и порешили. Приближалось Светлое Воскресенье, студенческий городок бурлил в предвкушении праздника. Готовилось торжественное шествие, самодеятельный театр репетировал представление.
Предпраздничная кутерьма продолжалась до четверга, а в ночь с четверга на страстную пятницу была намечена экспедиция в лес. Приятель авторитетно изрек: «Самое время! Уйдем незаметно. И никто нас не хватится».
В городе летела пыль, одуряющее пахло зацветающими абрикосами, палисадники пестрели первыми весенними цветами… Лес встретил путников неприветливо. Здесь было сыро, пасмурно и неуютно. Извилистая тропа вела наверх, иногда забираясь в густые заросли, иногда проползая по самому склону. Быстро стемнело и пришлось пробираться наощупь, путаясь в гибких ветках кустарника, так и норовящих исхлестать лицо, и каких-то узловатых корнях, калечащих ноги.
- Ну, что, далеко еще??? – юноша уже выбился из сил, стертые ноги болели, руки были исцарапаны, и вдобавок очень хотелось пить.
- Ага, вот! Это здесь где-то… – приятель выпрямился, отряхивая колени.
Над путниками нависал скалистый гребень. Когда они, тревожно озираясь, попытались что либо рассмотреть, внезапно посветлело. Это луна выкатилась наконец из-за тучи и озарила горный склон, поросший кустами, похожими на метелки. Под гребнем, застывшим наподобие морской волны, чернело кубическое сооружение, сложенное из цельных кусков гранита. Оно состояло из четырех стен, накрытых плоской крышей и напоминало гигантский скворечник.
- Ну вот и все! – путешественники перевели дух. – Он! Дольмен этот. Пришли.
Могила колдуна выглядела вполне заурядно. Студенты обошли ее вокруг, ощупали руками, но никаких отверстий, ведущих вовнутрь, не обнаружили.
- Он там, внутри! – авторитетно заявил товарищ – Не сомневайся. Господин, что фотографировал, рассказывал: сзади что-то вроде каменной пробки. Туда покойника проталкивают, затыкают, ну, а со временем пробка так врастает, что ее уже не найти.
- А камень? На крыше вроде ничего нет!
- Есть! Там много камней, просто не видно. Я тебя подсажу, достанешь! Только, чур, камень мой! Ты же хочешь сестричку спасти? Вот мне и отдашь, а уж я его – в подушку или как там… Как скажешь! – приятель разволновался - Мне, мне отдашь! Я тебя сюда зря, что ли, привел…
Юноша, опираясь на плечи друга, долго шарил по каменной крыше. Ему, как назло, попадались все не те камни: то мелкая щебенка, то какой-то здоровый булыжник. Наконец, он совершенно выбился из сил и, с трудом ухватив увесистую каменюку, спустился на землю.
- Все, более не могу! Других нет.
- Ты что, поменьше найти не мог? – напарник был явно недоволен. – Сам тащи такую глыбу.
- И потащу! А что делать? Других нет, не брать же мелкие камешки? Что с них пользы!
Он, конечно же, не на шутку расстроился. Все это предприятие стало казаться фарсом. Камень какой-то, ночь в горах, руки-ноги о коряги поранил… Холодно, сыро, пить и есть хочется. Последние дни Великого поста – в университетской столовой, где трапезничали, одна постная капуста…
«Ладно! – решил он. – Дело сделано – бросать нельзя! Утро вечера мудренее. Спустимся вниз, с Божьей помощью, отдам ему камень, а сам матушке письмо отошлю, спрошу, как чахотку лечить. Она лучше докторов разбирается!»… И тут же моментально вспомнился дом, родители и сестра.
Ночь входила в самую силу. Задевая верхушки деревьев, пролетел черный, встрепанный ворон. Сел на крышу могильника, прокаркал три раза. Заскрипело что-то, прошелестело, повеяло смутным теплом, словно свечка зажглась… И запах такой пошел, как от свечного огня: пряный и дурманный.
Двоих юношей, сидевших, чтобы согреться, в обнимку, сморил сон.
Один из них видел во сне отца. Тот показывал, как рубить свиные туши: «Вот так, с прицела – раз и голова долой!»
Сыну было страшно, он закрывал глаза, убегал к матери. Та, качая головой, вздыхала: «Слушай, слушай! Отец плохому не научит!»
Он бросался к сестре, а та смеялась, трепала за вихры и превращалась в рыжеволосую барышню. «Я боюсь! – кричал он во сне. – Спрячь меня!»
«Я замуж выхожу, не могу тебя спрятать. Один ты теперь на крыше сидишь! На небо гляди, да меня не забывай! – отвечала та. А потом сурово так: – Нельзя тебе прятаться, некуда».
Возлюбленную свою видел, но смутно. Вроде позвать хотел, а она его не слышала. Уходила походкой своей скользящей, словно волна о песок – шаги загадочно шелестели.
А потом вообще странное приснилось: он уже не студент, сын мясника, а сам - хозяин лавки. Идет по двору, все ему кланяются, а он только командует: эту подводу загоняй, ту - разгружай! И ступает четко, и настроение хорошее и свободно как-то… Тут и проснулся.
А приятелю плохие сны снились… Болота какие-то бесконечные, трясина. По кочкам червонцы золотые рассыпаны, а как захочешь взять, в лягушек превращаются. Лягушки скачут, спинки блестят. Тут и он тоже проснулся.
Молодые люди решили возвращаться, благо солнце уже поднималось. О снах своих рассказывать не стали, начали помаленьку спускаться вниз, а на каменную гробницу даже не оглянулись.
Ворон с дерева поглядел им вслед, взмахнул крыльями и улетел в лес, скрытый утренней туманной дымкой.
С каждой минутой ночной холод уходил, давая дорогу дневному плотному теплу, идти становилось легче – спины распрямлялись, плечи разворачивались: захотелось даже запеть. Тропинка бежала вниз, извиваясь и петляя.
Спускаясь с горы, приятели немного заплутали и вышли на другой конец города - не туда, откуда начинали свой поход. Улица была незнакомой, а дома – все за высокими заборами, так что одни крыши виднелись. Неприветливое, глухое место!
Тут-то и случилось то страшное происшествие, о котором студент помнил потом всю оставшуюся жизнь, событие, соединившее странным образом сон у колдовского камня и всю его последующую судьбу.
Приятели вошли в город на рассвете. Солнце еще было невысоко, но уже отпели свое петухи, и дневные звуки – скрип колодезного ворота, плач детей, чей-то смех – слышались из-за заборов.
Двое мальчуганов на самодельных самокатах пылили по мостовой, довольные тем, что убежали из-под бдительного ока родительницы.
И вдруг из-за поворота, совершенно неожиданно для этого чудесного утра, выбежало… самое настоящее чудовище! Вид его был настолько не совместим с радостным настроем весенней природы, с теплом нового светлого дня, что невольные зрители на мгновенье окаменели от ужаса.
Мальчуганы побросали самокаты и шарахнулись в сторону. Молодые люди застыли в немом испуге. Слышно было только хриплое, натужное дыхание зверя.
Изодранная шерсть висела клочьями. Грязный, облезлый и испачканный нечистотами хвост был зажат между задними лапами. Из глаз текла мутная, гнойная жижа, словно больное животное оплакивало свою страшную судьбу, свой погибший мозг. Это была довольно крупная собака, пораженная бешенством.. Впалые бока ходили ходуном.
Пена хлопьями валилась из разверстой пасти. Клыки были оскалены, глухое рычанье болезненным стоном вырывалось изо рта. Безумный взгляд красных, полыхающих злобой зрачков, сфокусировался на детях.
Студент оглянулся. Товарищ куда-то исчез, видимо метнулся в соседний двор и спрятался там, за калиткой. Мальчишки, прижавшись друг к другу как воробьи, замерли в ужасе, совсем по-птичьи раскрыв рты и вытаращив круглые, беспомощные глаза.
Время, казалось, остановилось. Юноша протянул руку за пазуху, где лежал заветный камень…
Вечером, сидя на крыше, и вспоминая в подробностях весь ужас пережитого, он как бы рассказывал своей черноглазой подруге, барышне, жившей когда-то на первом этаже, о том, что было дальше. Она вроде как спрашивала:
- А тебе не было страшно?
А он вроде как отвечал:
- Еще как было! Так было страшно, что вообще чувствовать что-либо перестал, только руку сунул за пазуху, а там камень. Размахнулся и …
- А если бы не попал?
- Как бы я не попал? Я должен был попасть. И потом… Знаешь, он наверно, не зря такой был, камень-то… Ну, не простой!
- Да сказки все это! Суеверия. Обычный камень.
- Может и так. Я теперь уже и не знаю! Только оно, страшилище это, упало и в пыли забилось. Тут мальчуганы как завизжат! У меня аж уши заложило.
- А то! Я представляю! Страх-то какой! Господи, упаси!
- Хорошо, я топор взял. Он у меня в сумке был.
- Хорошо, что взял! Это уж точно. Ты же его, пса-то этого, страшенного, камнем все равно не убил! Оглушил только. Он бы еще кинуться мог…
- Не кинулся бы! Я его – с прицела – как батя учил – раз!
- Голову отрубил? Жуть!
- Ничего не жуть! Без головы, поди уже не кинется!… Люди потом подоспели. Народу много собралось, суета, крики…
Барышня вроде как молчит и он тоже, с нею…
А потом как будто говорит:
- Праздник скоро… Вон как небо вызвездило! Светлое Воскресенье!
И они еще долго так беседуют обо всем. Сидя рядом на крыше. Будто бы.
С приятелем, бросившем его в беде, юноша увиделся только после Пасхи. Тот был немногословен… Рассказал, что сестра умерла в воскресенье, утром, когда во всех церквях звонили колокола в честь святого праздника. Она ушла легко, словно свечка потухла…
Так навсегда и осталась память об этом дне – с туманным рассветом, колокольным звоном. Неясными очертаниями несостоявшейся любви или предчувствием будущей? Друг запинался, прятал глаза, и было уже ясно, что их отношениям пришел конец, да и дружба ли это была?
А вскоре он получил телеграмму от матери, сообщавшей ему о скоропостижной смерти отца, хозяина мясной лавки. Она писала, что на женские плечи легла непосильная ноша разделки туш, приготовления фарша и копчения окороков…
Студент расстался со вчерашними друзьями-однокурсниками, распрощался с никчемной мечтой стать философом и, сменив плащ-крылатку на толстую суконную куртку, отбыл на родину.
Событие это было всесторонне обсуждено жильцами дома. Несмотря на печальный повод – смерть отца, повлекший за собой торопливые сборы и поспешный отъезд, было решено, что все делается к лучшему, и что теперь-то юноша займется делом, пора ему остепениться!
О том, что произошло перед самым праздником на улице, расположенной почти на другом конце города, никто, в доме, сложенном из желтого плитняка так и не узнал.