— Ты знаешь, как выразился Чехов о воспитанности? — спросила однажды жена, просматривая что-то на каком-то сайте.
— Нет, — ответил я, — но любопытно.
— Он сказал так: «Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой». Вот! Делай, дорогой, выводы!
— Хорошо! — согласился я. — С этого дня будем жить по Чехову!
— И в правду, — подхватила жена, — пора работать над своим воспитанием!
А в выходной день, по случаю ее юбилея (двадцатилетия работы на заводе), были приглашены гости, в основном коллеги. Мы почти ночь не спали, готовили изысканные блюда. Лучшего случая, где можно было показать свою культуру и воспитанность и придумать было нельзя.
Первыми пришли пожилые супруги Лошкаревы. Когда Лошкарева сняла пальто, мы чуть не упали в обморок, но дружно отвернули глаза, чтобы не замечать ее наряд. Она была в желтой юбке и блузке с большим вырезом. Открытая грудь была усыпана морщинами, родинками и веснушками. На шее висели синие бусы, на ушах бренчали зеленые кольца. Будучи теперь самой культурой, жена выдавила из себя:
— Как этот наряд идет к твоим рыжим волосам! Армани или Юдашкин?
За ними вошла толстая Алексеевна, ртом и зубами похожая на щелкунчика. Она еще с порога повела носом:
— Ай, как вкусно пахнет! Чую, копченой курочкой и жареной свининкой побалуюсь… от души!
Потом пришли Наливайкины, Доедаловы, Обжоркины, Всеяденко, Желваковы, Языковы и Зубовы. Специалистом открывать шампанское оказался Зубов. С улыбкой фокусника он взболтнул бутылку, ударил по дну ладошкой. Потом с недоумением стал водить дулом в направлении гостей.
— Николай, сначала надо проволоку открутить! — подсказал кто-то, ныряя под стол.
Выстрел раздался оглушительный. Когда мы вылезли из-под стола, то постарались не замечать, как с люстры и потолка шампанское капает на наши головы.
Далее я стал разливать водку. В этот момент, как всегда, постучал сосед. Он был выпивший и сделал вид, что пришел спросить молоток. Так прямо и сказал:
— Дайте молоток! Век воли не видать!
Раньше мы ему такой бы молоток показали, но теперь не могли не пригласить за стол. И сосед издевательски не отказался!
После первой рюмки воцарилась тишина. Только был слышен звон вилок, стук ложек, да хруст костей на зубах Алексеевны. Мясо в тарелке около нее катастрофически исчезало. Наш Шарик, который заглядывал ей в рот, так и не дождался косточки. Мы с содроганием старались не замечать, как сосед ест рукой спагетти. Я пересилил себя и поднес к бокалу Алексеевны бутылку с вином — для аппетита. Она категорически отклонила.
— Нет, нет, нет! — сказала она, не вынимая изо рта жирный кусок копченой свинины. — У меня больной желудок!
После второй гости оживились. Стали доставать подарки. Этот момент жена ждала с нетерпением.
Каково же было наше удивление, когда Лошкарева вместо денег достала из конверта бумажку. Она прочитала сочиненное поздравление в стихах. Так прямо и пожелала:
— …чтобы больше было денег!
Руки не поднимались хлопать Лошкаревой, но Антон Павлович, видимый только мною и женой, поглядывал из коридора… и мы зааплодировали.
Потом сам Всеяденко достал из сумки большой нарисованный портрет юбилярши — причем нарисованный простым карандашом. Даже на краски, хитрец, не потратился! Картина напоминала позднего Пикассо: где голова, а где ноги так и не смогли разобрать.
Но Антон Павлович погрозил нам пальцем… и мы поблагодарили Всеяденко.
Обжоркины подарили книгу рецептов Венесуэльской кухни.
— Будешь в свободное время баловать мужа, — лукавила Обжоркина. — Плоды мандарисового дерева заменишь нашим турнепсом, траву тиркурию — лебедой, мясо тропического дормадонта — селедочкой. У меня на третий год экспериментов такие изысканные блюда получались! Обжоркин не даст соврать!
— Не врет… — грустно подтвердил Обжоркин, видимо вспоминая больничные палаты.
Мы поблагодарили Обжоркину. Про себя хотели поблагодарить длинным матом и всех остальных за такие подарки, но сдержались. Ох, и нелегкое это дело — испытание культурой!
Алексеевна, которая Чехова не читала, меж тем, доела вокруг себя все мясные блюда и вопросительно поглядывала на нас. Жена сходила на кухню и принесла курицу в тарелке. Причем нарезала такими тонкими пластиками, что они просвечивались. Как ей удалось нарезать так вместе с костями, до сих пор загадка.
После третьей, опьяневший сосед, как и полагалось, пролил бутылку соуса на скатерть. Мы, конечно, не заметили. Даже когда он слизывал его языком, мы тоже не замечали. И когда он ложкой стал выбирать красную икру с бутербродов, мы, сделав каменное лицо, тоже не замечали! Потом он попросил:
— А положи-ка мне, мать, икру отдельно, в большую тарелку!
Жена покраснела как рак, встала и удалилась на кухню. В эту минуту меня чуть инфаркт не схватил! Но она быстро вернулась и перед носом соседа поставила тарелку. В ней лежал молоток.
Сосед задумался.
— Хочу танцевать! — сказал он и весело разбил тарелку молотком. — Заводи шарманку!
— Музыку! Музыку! — подхватили все, понимая, что еду надо утрясти и освободить место для новой.
Доедаловы отплясывали так, что, казалось, хотели набить желудок на всю жизнь вперед. Жена подсказала мне, и я поставил… медленный вальс. На это никто не клюнул, все снова сели за стол. Алексеевна, не выходившая танцевать, уже надевала на вилку последние пластинки мяса. Жена всерьез забеспокоилась, что мясных блюд не хватит и на час. Тут и я подсказал…
Она снова сходила на кухню.
— Никогда не пробовала такой вкуснятины! Да это же сушеная дичь! — нахваливала Алексеевна, хрустя коричневыми шариками «Чаппи».
После десятой гости разошлись не на шутку. Доедалов, отплясывая вприсядку, выделывал такие кренделя, что у него слетел туфель. Он полетел точно в вазу с цветком. Ваза упала на телевизор и вода пролилась. Телевизор погас, засверкал изнутри и задымился. В панике все бросились к розетке, чтобы выдернуть шнур. В суматохе кто-то зацепил со стола тарелку со свекольным салатом. Он полетел на пол, на наш дорогой персидский ковер! Кто-то вдобавок прошелся по рассыпанной свекле.
Мы с женой схватились за голову и отвернулись, чтобы не замечать.
Но Доедалов не остановился. Он был в ударе и махал ногами, пока не слетел второй туфель. Туфель прилетел прямо в голову Наливайкина, который, будучи слабым на водку, отдыхал лицом в соленой капусте. Ничего не поняв, он поднял голову, потом обвел всех мутным взглядом и, взяв рюмку, сказал тост:
— Светлая память хозяйке! Пусть земля ей будет пухом.
— Васечка, очнись! Мы же с тобой на юбилее! — трясла его за уши жена.
— А я и говорю… сколько лет она в земле, а мы еще помним!
Здесь моей жене пришлось заткнуть уши. Она только сделала вид, что приятно знать, как долго ее будут помнить, если что…
После двадцатой между Желваковым и Языковым завязался спор — кто сильнее. Они сели по разные стороны стола и стали меряться силой руками. Гости болели неистово — улюлюкали, свистели.
Но кряхтел Языков недолго. От натуги у него сзади вдруг лопнули штаны по шву, и он кувырком, задрав ноги, полетел под стол. Падая, одной рукой он ухватился за платье Лошкаревой и… обнажил ее розовые панталоны в кружевах. Все в изумлении ахнули. Жена, казалось, прошептала: «Как они идут к твоим рыжим волосам!» Но другая рука Языкова ухватилась за скатерть и… вся посуда, вместе с содержимым, полетела на пол, на наш драгоценный персидский ковер! А его аккурат к юбилею купили, в кредит залезли!
Мы с женой даже убежали на кухню, чтобы не смотреть и не поддаться соблазну отругать гостей. Но возвращаться все-таки пришлось — уже с веником, совком и тряпкой.
Чай и десерт нисколько не остудил гостей. Лично для Алексеевны пришлось открыть банку с «Вискас». Для нее это был лучший десерт. Сосед, дремавший на стуле, неожиданно вскочил, схватил молоток и стал стучать по стене, требуя — адвоката в камеру! А из угла, где сидел Зубов, повалил дым. Все бросились тушить окурок, но было поздно: в ковре зияла большая дыра.
Когда вечер, наконец, закончился и ушел последний гость, мы с женой еще долго сидели молча, неподвижно, и разглядывали следы юбилея. На глаза просились слезы. И тут мы вспомнили… И сразу, как по команде, посмотрели в коридор...
Теперь Антон Павлович поглядывал из темноты сконфуженно. Наши глаза загорелись злобой, мы медленно встали. Жена даже веник в руки взяла…
Но как только бросились в коридор, он тут же исчез. Мы громко звякнули замком и мысленно с ним простились. Раз и навсегда!