«Городком» в Звенигороде называют древнее городище, венчающее высокий холм на левом берегу Москвы-реки. На крутых его склонах темнеет старый сосновый бор. «Городок» построили у слияния двух рек: с юга – Москвы, а с запада – Жерновки. Здесь был Звенигородский кремль, где княжил сын Дмитрия Донского - Юрий Дмитриевич. Сохранился лишь белокаменный Успенский собор - на редкость гармоничный памятник с удивительно стройными пропорциями, впитавший изящество Дмитриевского собора во Владимире и грацию церкви Покрова на Нерли.
Сколько воды утекло из Москвы-реки, сколько поколений родилось, жило и умерло с тех пор, как его построили! Шесть с лишним веков стоит этот свидетель былого. Пережив не одно нашествие врагов, внимательно и сурово «всматривается» в наше абсурдное время. Эхо его притягательной силы отражается в архитектуре многих городов России - Углича, Ростова Великого, Переславля-Залесского…
На «Городке» в северо-западной части земного вала, вблизи могучей сосны есть точка, с которой даже негромкий выкрик вызывает настоящее мощное эхо, по-научному – реверберацию (послезвучие). Что интересно, полшага в сторону - и эхо исчезает. С детства был знаком с загадочным явлением, часами выкрикивал фразы с ожидаемым ответом: «Кто гуляет на морозе?»,- и слышится: «Ро-о-оза! ро-о-оза! ро-о-оза!...».
Десятилетия спустя с коллегой заехали к моим родственникам в Звенигород. Пошли на «Городок». Мы - на холме, вижу знакомую сосну, отсчитываю шаги до точки. Прошу сослуживца встать там и крикнуть: «Кто сидит на диване?». Он с улыбкой кричит. За долгие годы я забыл силу эффекта, а он оказался ошеломляющим. Фраза словно прошла сквозь мощный усилитель звука, ощущение, что с неба свалилась груда кирпичей и ударилась о железную кровлю, а громоподобный голос взревел: «Ва-а-а-ня!..Ва-а-а-ня…Ва-а-а-ня!...». У моего спутника подкосились ноги - такого он не ожидал…
А бывает эхо совершенно иное, живет оно в каждом из нас и при определенных обстоятельствах пробуждается в душе. Мое внутреннее эхо - негромкое, сдержанное, доброе вызывает грусть, ностальгию, заставляет вспомнить все до мелочей некоторые фрагменты жизни. Это послезвучие затухает не сразу, а дробится, многократно повторяясь, детализируя прошлое. Вот опять слышу голос друга. Погибшего много лет назад: «Ста-а-ри-на-а! Дер-жи-и-сь! Дер-жи-и-сь!». И вижу его жизнерадостным, играющим на аккордеоне в переполненном зале.