Покойный папа Иезекииля Михайловича Куманёк-Оградова, был человеком, прямо скажем, необычным и оригинальным. Говоря проще, – дураком. Назвать сына, и без того носителя звучной аристократической фамилии, именем библейского пророка, да еще в стране победившего социализма, было идеей, мало того что дурной, так еще и опасной. Где бы не представляли Иезекииля родители, а потом и он сам выговаривал имя, делая ударение на второй «и», везде возникали вопросы. Минимум по произношению.
-- ИезекИль? – обычно интересовались, теряя букву.
-- ИезекиИль – поправлял несчастный, букву подбирая.
-- КиИль?
-- КиИль… Иезе.
А отдельные бдительные товарищи из первого отдела, при устройстве Изи на работу, начинали коситься.
-- Верующий?
-- Агностик – врал Изя.
-- Так.
Затем товарищи еще раз внимательно вчитывались в документы:
-- А…
-- Русский.
-- Так-так.
И на хорошую работу не брали, аргументируя это черт знает чем.
Поэтому Изя решился назваться как-нибудь по-другому. Долго подбирал имя по созвучию и остановился на – Коля. Не хотел человек зваться Изя, то есть не так, иногда хотел, а иногда нет. Смотря по обстоятельствам. В общем, такой экземпляр был подкрученный, что бухая около магазина, представлялся – Коля, а приходя по делам в Торговый техникум – Изя.
Но мы его будем называть по-настоящему, тем паче, что войдя в нормальные мужские годы, он и сам вернулся к родному имени. Надоело вихлять.
Итак, Иезекииль Михайлович Куманёк-Оградов, живший после развода под ненавязчивым приглядом мамаши, вошел, как было сказано выше, в настоящие мужские годы. Вошел и задумался. А подумав, осознал себя полным и законченным ботаном. Некоторые называют это кризисом среднего возраста, но Иезекииль назвал это крахом.
Перечислил активы: скандальный развод полтора года назад и алименты на дочку, квартира однокомнатная в «хрущебе» осталась от бабушки. Плюс работа сторожем в зоопарке. Машина отцовская – «копейка» семьдесят второго года с родным фиатовским двигателем. Потом пассивы: скандальный развод полтора года назад и алименты на дочку, квартира в… По всему выходило, что пассивы вплотную соприкасались с активами, плавно перетекая из одного в другое. Это-то и являлось, по мнению Иезекииля, основной отличительной чертой ботана.
-- Мда… – произнес он, не к кому особо не обращаясь, пару недель спустя, сидя вечером на кухне рядом с горящей конфоркой.
-- Мда… Вот, собственно, горестный итог сорокадвухлетней жизни.
После чего достал из холодильника, припасенную заранее бутылку водки и банку маминых соленых огурцов. Открыл, налил рюмашку, вытащил огурчик, выпил и закусил. Потом еще раз. Потер рукой лоб и повторил.
Через час Иезекииль сидел за кухонным столом, смотрел на пламя под чайником и рассуждал вслух:
-- Кабы не имя… То есть, если бы определиться… Да, так да, нет, так нет… а то, не пойми кто… Главное, я им…
Он перевел взгляд на пустую бутылку.
-- Хотя, чего же…
Встал, выключил чайник, добрел до дивана и, не раздеваясь, упал.
Заснул мгновенно, то есть, еще по дороге.
И явился ему во сне отец его Михайло Олсуфьевич Куманёк-Оградов. Известный поборник попранных дворянских прав, успевший побывать председателем дворянского же собрания в их небольшом строго провинциальном городе. Явился весь в сияющих ризах и дворянской, опять же, фуражке с красным, как полагается, околышком.
-- Папа? – робко спросил Иезекииль во сне и испугался.
-- Я – строго ответил Михайло Олсуфьевич. И добавил – все балуешь?
-- Папа, – обмирая от собственной смелости, решился, наконец, Иезекииль – папа, мы евреи?
-- Что? – дико закричал папаша, подпрыгнул и затряс над головой, невесть откуда взявшимся сучковатым посохом – что ты сказал, идиот?!
-- А шо?
-- Я тебе сейчас дам «шо»! – Михайло Олсуфьевич изрыгнул пламя.
-- А зачем ты меня Иезекиилей назвал, Михайло?
-- Ах ты…
Но тут Изя проснулся как от подземного толчка, предвещающего землетрясение и, еще не до конца придя в себя, пробормотал:
-- Олсуфий Игнатьевич, бога ради…. То есть, Михайло Олсуфьевич…. А как же… Да я…
Потом сглотнул вязкую слюну. Дико огляделся вокруг и вспомнил.
-- Вот черт…
Включил настольную лампу, основательную, стоящую на мраморном блине, увенчанную советским номенклатурным матовым плафоном.
Потянулся к прикроватной тумбочке, нашарил внутри синодальное издание бабушкиной библии, вытащил и начал судорожно листать. Наконец, нашел то, что хотел – книгу тезки своего пророка Иезекииля. Уткнулся взглядом в строки, зашевелил губами. И прочел вслух:
«И сказал Он мне, сын человеческий! Кости сии — весь дом Израилев. Вот, они говорят: иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня. Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву. И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что Я, Господь, сказал это — и сделал, говорит Господь».