В конце мая растаял последний, рыхлый, напитанный влагой уставший снег. Отшумели весёлые, журчащие по всем улицам ручьи и ушли в море. На дворе ярко светит солнце, отдавая своё скудное, июньское тепло промерзшей за долгие месяцы зимы, северной земле. Начало июня. Начало новой жизни, начало короткого, но так желанного всеми северного, бурного, тёплого и ласкового лета. Приносящего особенно детям столько радости, тепла и солнца, после долгой, продолжительной, снежной зимы.
Появилась яркая, ласкающая взгляд, зелёная травка. Одуванчики выбросили желтые цветы, словно маленькие солнышки, и готовят свой пушистый наряд. Мокрица устилает мягким, зелёным ковром полянки и занимает места у заборов, и окружает канавы. Над канавой зависли небольшие стрекозки и будто эскадра игрушечных вертолётиков, то замирают на месте, то, резко взмыв вверх, быстро меняют свои позиции над понравившейся канавой. Большой, полосатый шмель сосредоточенно трудится над цветами одуванчика, собирая нектар и цепляя пыльцу на лапки, перелетая с одного цветка на другой. Назойливые комары неприятно зудят в тени небольших деревьев ища себе очередную жертву.
Вдоль улицы Кирова, по краям широкой, деревянной мостовой ожили берёзки от долгой спячки, выбрасывая на свет молодую, ещё липкую от смолы, листву, шевеля весело ветвями, радуясь летнему теплу. Не прихотливые рябинки, тоже шелестя на северном лёгком ветерке, приходящем с моря, своими тонкими веточками, выбросили ровными рядами свои ещё не сформировавшиеся листочки - веера и тянутся к живительному солнцу. Во дворе стайка неугомонных, вездесущих воробьёв, деловито чирикая, копошатся в свежей травке. В небе, под лёгкими облачками носятся недавно прилетевшие с юга в стремительном полёте ласточки, разрезая своими крылышками густой, чистый воздух. Ближе к морю, под облаками с криками парят огромные чайки, то резко спускаясь к морским пучинам, то вновь устремляясь под облака. Умба ожила!
Вовка открыл глаза, сладко потянулся. Солнечный лучик, отражаясь от зеркала, легонько слепил глаза и в то же время ласково гладил личико. Вставать не хотелось. Прошёлся по комнате сонным взглядом:На стенке, по обоям деловито бежал таракан, наверно спешил по своим тараканьим делам, но видно передумал, остановился, замер и, шевеля усами, с любопытством уставился на сонного Вовку своими немигающими глазёнками-бусинками.
«Как это таракан вот бегает и по стенке, и по потолку, и не падает со стенки, лениво размышлял Вовка, и ног у него вон как много, как он знает какую ногу ставить первую, а какую потом, у меня их две, и то падаю. Я вон вчера на поленницу дров полез, и то навернулся, до сих пор коленка болит», и поморщился, поглаживая ушибленное место. «А таракану хоть бы что, падает аж с потолка и ни какие коленки у него не болят, упал и побежал, как ни в чём не бывало, вот бы мне так, я бы тогда аж с крыши мог бы прыгать, без всякого зонтика. Вон позавчера с Витькой с сарая прыгали с маминым зонтиком, как настоящие парашютисты, жалко только, что зонтик сломался и Витька нос свой разбил, а так бы мы ещё попрыгали».
На кухне мама, напевая, готовила обед в русской печке и, орудуя чёрным, закопченным ухватом, с отполированной за многие годы деревянной ручкой, ловко ставила в печь чугуны со щами и парным молоком. На столе, пузырясь и тяжело пыхтя, уже подходило тесто в большой кастрюле, и стояла стопка формочек для шанег, а в большой сковороде, закрытые большой тарелкой, уже лежали горячие, подрумяненные котлеты. Распространяя по комнатам невидимый, но до того приятный, соблазнительный аромат, что ни кто бы ни прошёл мимо таких прекрасных и пышных, душистых котлет, не попробовав. Картофельное пюре, белое, пушистое, словно маленькие облачка, уснувшие в старенькой кастрюльке, посылало в потолок душистый парок.
В печи дрова уже прогорели и по раскалённым углям, иногда судорожно пробегал небольшой, шустрый, синеватый огонёк, задыхался, и пропадал меж углей. Печь дышала жаром. А с печи несло такими душистыми щами, что у Вовки сразу пропал сон, он посмотрел на таракана, деловито шевелящего своими длинными, тонкими усами, подумал немного и решил, что надо будет ему дать кусочек котлетки, он ведь ещё наверно не ел. Таракашка, словно читая Вовкины мысли и согласившись с этим утверждением, одобрительно пошевелил усами, весело сверкнул своими глазками - бусинками и, с деловым видом продолжил свой путь, спеша по своим тараканьим делам, и шевеля своими длинными усами, рассуждая о своих заботах.
Вова встал, подошёл к окну и, прилипнув к прохладному стеклу, стал с любопытством смотреть в огород.
За окном, в огороде раздавалось не громкое похрюкивание молодого кабанчика Борьки. Он с нетерпением ждал, когда Вовин папа приготовит и нальёт в корыто пойло, которое дразнило Борьку ароматом тёплых, распаренных отрубей. Шустрый кабанчик поторапливал своего хозяина и с разумным, деловым видом объяснял ему своим хрюканьем как лучше и быстрее наполнить корыто. Вертел головой, хлопая большими, как крылья ушами, приплясывая возле готовящегося, возбуждающего аппетит своим запахом тёплого обеда.
На верёвке, растянутой по огороду, хлопая на утреннем северном ветру, сушится постиранное и прополосканное на колонке бельё, напитываясь тёплым, июньским солнцем и просоленным воздухом Белого моря, лёгким прибрежным ветерком, распугивая вездесущих, всегда деловитых, недовольных воробьёв, рассевшихся вдоль забора, которые не прочь составить компанию нетерпеливому Борьке.
Наконец Борькин обед готов и он, закрывая глаза от удовольствия, чавкая и повизгивая начал с аппетитом поглощать содержимое корыта. Воробьи на заборе, подождав, когда человек уйдёт, снялись как по команде с забора и, расположившись по краям корыта, а кто посмелей, прямо на спине у голодной хрюшки и то, взлетая, то снова садясь на свои места за импровизированным столом, с чириканьем тоже приступили к обеду.
Вовка замер в ожидании. У него была своя маленькая, ни кому пока неизвестная тайна. Он знал, что сейчас появится ещё один любитель покушать на дармовщинку. Сердечко стучало от нетерпения увидеть не прошеного гостя, Вове всё хотелось узнать, откуда он появляется и главное всегда так внезапно.
Муха, бившаяся с огромным упорством о стекло над его головой, наверно получив сотрясение мозга, если у неё такой имелся, в чём Вовка сильно сомневался, вдруг передумала стучаться о стекло и пулей взмыла вверх, отвлекая Вовку от своего поста. Он проследил за полётом очумевшей от долгого, и бесполезного самоизбиения об стекло, мухи и вдруг услышал, как стайка разговорчивых воробьёв дружной компанией взмыла вверх, и опустилась на забор, недовольно чирикая и чистя свои клювы. Вовка занял свой пост, но было уже поздно. На корыте неизвестно откуда, как ни в чём не бывало, составил компанию Борьке третий, с нетерпением ожидаемый Вовкой гость. Борька хрюкнул, словно старому знакомому, вроде как поздоровался и мирно продолжал уплетать свой обед.
На краю большого корыта спокойно сидел и не спеша аккуратно, можно сказать, очень даже интелегентно ел, выгибая своё тонкое, длинное тельце, красивый, коричневый, с белой грудкой, с маленькими, кругленькими ушками и хитро поглядывая на Вовку глазками-бусинками, хорёк. Маленькая, ещё не раскрытая тайна маленького, но очень любопытного, шестилетнего ребёнка.
Вовка со вздохом спустился от окна, жалея о том, что так и не смог увидеть, откуда же появился этот красивый, юркий и очень хитрый зверёк и, злясь на бестолковую муху, хотел шлёпнуть её папиным тапком, но передумал. А муха, как ни в чём не бывало, села на своё излюбленное место на окне и продолжила с упорством испытывать прочность оконного стекла, переливаясь на солнце своими воронёными бочками.
Тихонько, чтобы не разбудить сладко спавшую младшую сестрёнку в своей детской кроватке, направился в кухню к маме, шлёпая своими маленькими, босыми ножками по прохладным, недавно покрашенным папой половицам пола. Мама на кухне уже ставила в печь формочки с подошедшим на дрожжах тестом для шанег, так любимых Вовой, особенно с толокном, посыпанным сверху. Шаньги у мамы получались всегда очень вкусные. Горячие, пышные, словно маленькие солнышки с золотистой корочкой, хрустевшей на зубах. Помазанные маслом и посыпанные толокном, они источали по комнатам такой божественный аромат и так прямо манили к накрытому столу, на котором стоял дымивший, пузатый, с начищенными до блеска медными боками огромный, горячий, двухведёрный самовар на изогнутых, кручёных ножках, с красивым, фигурным краником. Самовар закипая, весело свистнул и выпустил густую струю пара, оживляя этим праздничную обстановку. Вовке этот самовар напоминал строгого, толстого дядьку из большого, двухэтажного дома, напротив, через дорогу.
Мама, увидев, что Вова проснулся, поставила ухват к печке. Взяла на руки сына, и крепко обняв его своими нежными, упругими, и такими милыми, добрыми, ласковыми ладошками, прижала к груди, поцеловала, и понесла к умывальнику. Прохладная вода приятно ласкала лицо, а мыло пощипывало глаза, что Вовке очень не нравилось, но он с мужеством перенёс каждодневную экзекуцию, аккуратно вытерся поданным мамой полотенцем и направился к столу, где мама уже приготовила ему завтрак.
На столе стоял стакан горячего, топлёного молока и свежеиспеченные, душистые, исходящие ароматом шаньги. Подождав пока всё это остынет, он занялся своими, недорисованными картинками. Ему очень нравилось рисовать, и он очень гордился своими рисунками. Закончив свой рисунок, он с удовольствием позавтракал, и уже собрался выскочить на улицу, как в дверях появился папа. От папы всегда пахло морем, солёными брызгами волн и чистым, морским воздухом, который бывает только при полном штиле в огромном, ещё не познанным Вовкой, северном, Белом море.
Он с хитрой улыбкой подозвал сынишку и, обняв его своими грубыми, натруженными руками, огрубевшими от морских ветров и работы по дому, не сильно, но настойчиво прижал к себе. Присмирев в крепких, отцовских руках, Вовка затих как мышонок. Ему не часто приходилось летом видеть отца, так как тот в летнее время больше находился в плавании, вернее в рейсе, как говорил папа, на красивом, огромном, как казалось Вовке, боте, на борту которого красовалась надпись - «СОКОЛ».
Папа погладил сынишку по стриженной, ещё пахнущей тёплой постелью головке и что-то шепнул на ушко, хитро глядя в удивлённые Вовины голубые глазки.
Вовка не веря своему счастью, выскочил в коридор, открыл щеколду на двери и не поверил своим глазам. На улице стоял новенький, ещё пахнущий магазином, блестящий, трёхколёсный велосипед, со звонком на руле, новым кожаным сиденьем и со сверкающими спицами на всех трёх колёсах. Тот самый велосипед, что вчера он с мамой видел в магазине. Вова был на седьмом небе от счастья. Для него это был королевский подарок, ведь ему сегодня исполнилось шесть лет.