Сокол был построен таким же как и Ост, но фото Сокола не сохранилось. Только это не шхуна, а двух парусный бот.
Сегодня Вова с утра идёт с папой в порт, где стоит, словно в дрёме, плавно покачивая на небольших волнах своей мачтой бот, на котором работает папа. Это полностью деревянное, с огромной мачтой, большое, палубное судно. На мачте аккуратно были уложены паруса, на борту этого прекрасного, сказочного судна большими, красивыми буквами красовалась надпись – «СОКОЛ».
Папа уже несколько раз брал сына на судно, когда то стояло в канавке, на отстое. Правда, Вовка не мог понять, почему то место, где стоял «СОКОЛ», так называлось. Вон около дома канава течёт, так её, если сильно разогнаться, можно даже перепрыгнуть, что он недавно хотел сделать, правда, почти перепрыгнул и если бы не крапива, растущая вдоль канавы, то всё было бы нормально. Эта злая крапива так сильно обожгла его, что он от неожиданности свалился прямо в канаву, а потом три дня пузыри сходили. А там, где стоял «СОКОЛ», какая же это канавка, это целая канавища, которую и взрослый то ни за что не сможет перепрыгнуть, хоть как разгоняйся, да и дна там не видно было.
Вовка уже знал всю команду на судне и ходил там, как заправский моряк по выдраенной командой до блеска деревянной, пропахшей морскими ветрами и промытой штормами палубе. Капитан, дядя Яша даже давал Вове покрутить большущий, деревянный штурвал с большими ручками по бокам, отполированными руками команды «Сокола» до такой степени, что они блестели на солнце, отбрасывая солнечные зайчики по стенкам рубки. Рядом со штурвалом был прикреплён большой компас, в котором под стеклом крутилась стрелка показывая синим концом на север, а красным на юг. На стенке висел хронометр, который показывал время и атмосферное давление. Через окна рубки было видно всю палубу, правда, если дядя Яша поднимал Вовку своими сильными руками, потому как, даже встав на цыпочки, Вова не мог заглянуть сам в окно. На палубе висел большой, надраенный бронзовый колокол, который дядя Яша, почему то называл «Рында». В этот колокол каждый час вахтенный матрос дядя Володя ударял, отмечая время, то есть склянки, как говорили в команде. И тогда по палубе разливался звонкий, весёлый, мелодичный звук рынды, вспугивающий чаек, мирно плавающих у борта и, удаляясь рассыпающимся серебром, терялся в набегавших волнах большой Пирьгубы.
Рядом с рындой большой, задраенный трюм, в котором перевозили разный груз с большого города Кандалакша в родной Вовкин посёлок Умбу. Груз аккуратно опускали лебёдкой в трюм, равномерно распределяли его там по всему трюму, что было очень важно во время качки в море, как говорил папа. А шторма на Белом море не редкость, особенно по осени, огромные волны, разбиваясь о нос корабля, с брызгами взлетали вверх и разбегались по палубе, ища и смывая всё, что могли найти на палубе в разбушевавшееся море. Сколько раз было, что шторм загонял судно в бухту и там отстаивались неделю, а то и больше, пока разбушевавшийся великий бог морей и океанов – Нептун, не успокоится и не затихнет шторм.
Не далеко от трюма был расположен камбуз, это такая кухня, где готовили завтрак, обед и ужин для команды, только на морском языке называется камбуз. А над камбузом стелется дымок, распространяя по палубе благоухающий соблазнительными запахами предстоящего обеда. То кок - тётя Варя готовила свой замечательный обед для всей команды, по своим, известным только ей одной, знаменитым рецептам. Вовка часто был на камбузе, но не долго, так как тётя Варя, угостив, чем нибудь вкусненьким, быстро выпроваживала его на палубу. Полная, весёлая повариха, острая на язык, но строгая у своей плиты, не любила, когда около её кастрюль находились посторонние, и безжалостно выгоняла всех праздношатающихся со своего блестящего чистотой камбуза.
Железная печка гудела и дышала жаром, потрескивая сосновыми дровами, под кастрюлями, стоящими на плите бушевало пламя. В одной кастрюле, что-то кипело, весело булькало, в другой томилось, сердито фыркая, картофельное пюре, а на огромной сковороде, жарясь, всегда шкварчали котлеты, мясо или большие куски рыбы, распространяя по камбузу соблазнительный аромат. В сторонке, на столе стояла большая кастрюля с остывающим киселём из черники. Рядом с ней противень с пирожками, аккуратно закрытый чистым, белым полотенцем.
Вовка жуя свежий пирожок с капустой, вышел с камбуза и направился на нос бота, где аккуратно, кольцами на огромных катушках – кнехтах, была намотана цепь от якоря, который мирно висел за бортом. Доедая пирожок, полюбовался чайками, кинул им оставшийся кусочек. Потом хитро озираясь по сторонам, вытащил из-под рубашки два куска хлеба, которые он незаметно взял на камбузе, когда тётя Варя, колдуя над своей плитой, переворачивала котлеты на шипящей сковороде и, отламывая по кусочку свежий хлеб, начал кормить чаек. Те, увидев дармовое угощение, с громкими криками, будто здороваясь с Вовкой, сразу слетелись к борту судна на лету ловили и жадно проглатывали брошенный хлеб. Некоторые осмелевшие не в меру огромные чайки подлетали так близко, что казалось, до них можно было дотянуться рукой, и было видно каждое пёрышко на огромных крыльях. Затем ложились на одно крыло и, резко развернувшись, и обдав Вову струёй тёплого, морского воздуха, уходили ввысь, не забывая при этом схватить очередную порцию угощения. Зачарованный немыслимыми пируэтами и громкими криками чаек он не заметил, как кончилось угощение крылатым странникам морей и те потихоньку начали разлетаться недовольные так быстро кончившимся пиршеством.
Скормив весь хлеб, Вова потихоньку направился к кубрику. В кубрике, где обычно в свободное от вахты время спала команда, были с двух сторон, в два яруса, кровати с бортиком. Папа говорил, что это чтоб при сильной качке, когда спишь, не упасть с кровати. Посредине кубрика стоял небольшой, деревянный стол, наглухо прикреплённый к полу. Папа принёс в тарелках наваристый, горячий борщ с камбуза и душистые котлеты с картофельным пюре и Вовка с аппетитом стал уписывать всё это, потом запил сладким черничным киселём, и пошёл дальше исследовать судно вместе с папой.
В моторном отсеке, куда его привёл папа, Вовке было конечно очень интересно. С палубы надо было спускаться вниз по вертикальной, металлической лестнице прямо в жерло большого отсека. Почти всё помещение занимал всегда вычищенный до блеска, огромный, словно железный исполин, дизельный двигатель - сердце красавца и трудяги «СОКОЛА». Всё помещение моторного отсека было пропитано запахами солярки, и масла, которое Вовкин папа аккуратно, чтоб не разлить на металлический пол, заливал через большую воронку. «Папа, а если этот мотор сломается, то «Сокол» умрёт?» – спрашивал несмышлёный сын у отца. «Нет, сынок, я его отремонтирую, и он будет как новый, ведь двигатель - это сердце и душа корабля. Сердце должно работать без перебоев, а душа корабля, она вечная». Да, работу свою папа любил и всегда, невзирая на погоду и время, выполнял её добросовестно и тщательно.
Папа проверил двигатель и запустил его. Спавшее судно вздрогнуло, и моторный отсек наполнился таким шумом, что у Вовки сразу заложило уши. Сердце корабля, набирая темп и разгоняя свой сон, разгоняло поршня внутри двигателя. На самом верху двигателя коромысла клапанов ритмично стучали клапанами, подавая порции солярки в цилиндры. Словно сотня барабанщиков, стучали по невидимым железным барабанам с таким звоном, что этот звон чувствовался даже внутри Вовки, как ему казалось. Он немного понаблюдал за работой двигателя и чтобы не мешать папе, полез на палубу.
А на палубе уже вахтенный матрос дядя Володя аккуратно, восьмёркой, укладывал строповочные концы на кнехты поменьше, чем якорные. Сначала он уложил носовые концы, а потом кормовые. Судно, почувствовав свободу, начало медленно отшвартовываться от берега, вышло с Канавки в Большую Пирьгубу и не спеша направилось вдоль берега к морю, разрезая носом морскую гладь.
С правого борта видно как на бирже грузятся лесом иностранные суда, в необъятные трюмы которых краны аккуратно опускают штабеля досок высушенных на открытом воздухе, на бирже, ещё пахнущие смолой. Напротив, стоит немецкое судно с непонятным названием с немецкими буквами. Вовка вчера со своими закадычными друзьями Витькой Третьяковым, Серёгой Деревцовым и Витькой Поповым ходили на биржу и их пустили на этот корабль моряки. Боцман, который хорошо знал русский язык, очень интересно рассказывал ребятам о Германии. Оказывается, там тоже живут хорошие люди, хоть и немцы, а фашисты, это только в кино бывают и были во время войны. Боцман рассказал ребятам, как во время войны он с немецкими коммунистами боролся против фашистов и Гитлера. Потом много рассказывал о корабле и о море. Они накормили ребят вкусным обедом на камбузе, потом показали им в каюте кино, правда, не на нашем языке, дали много спичечных этикеток и даже целые коробки спичек с разноцветными головками и красивыми этикетками, которые ребята собирали, каждый для своей коллекции. А ещё Вове, боцман подарил высушенного огромного омара, с громадными клешнями, который сейчас лежал дома на комоде. Обоим Витькам и Серёге он подарил большие, красивые раковины, в которых шумело море, если их приложить к уху. Ребята от радости были на седьмом небе.
С лева бегали небольшие буксиры «Ереван» и «Кавказ» собирая кошели сортированного леса для отправки в Кандалакшу. Они, пыхтя трубой, таскали оплотник – двойные брёвна, связанные между собой толстыми цепями, собирая в него с сортировки брёвна леса в кошель. Дальше к берегу, на головках, ловко орудуя длинными баграми, сплавщики в резиновых рыбацких сапогах с загнутыми голенищами, прогоняли через сортировку лес из не сортированных кошелей.
Вовка часто летом ходил по бонам на эти головки ловить рыбу. Там хорошо клевала крупная треска, желтобокая навага, камбала, зубатка. Даже головастые керчаки, которых так не любили рыбаки. И вытащив, это страшилище с огромной пастью, их, сразу же выбрасывали обратно в воду. Брали там иногда и морские вьюны, светло коричневые по бокам, толстые, длинные и скользкие, похожие на змей. Некоторые из них были около метра, но они были такие скользкие и упругие, что их очень трудно было удержать и снять с крючка. Их детвора тоже выбрасывала обратно в их родную стихию, о чём впоследствии Вовка сильно пожалел. Уже через много лет, в армии Вовка узнал, что это ни какие не вьюны, а очень даже благородная и очень вкусная, особенно копчёная, рыба, так почитаемая в Прибалтике которую там называли угрями.
С лева величаво поднявшись над водой своими скалами, поросшими густыми берёзками и ольхой, а сверху небольшими покрученными под морскими ветрами сосёнками, под которыми , словно пушистый ковёр, стелется ягель, отдаляется Малиновая горка. «Сокол», разворачиваясь на правый борт, выходит в Кандалакшский залив Белого моря. Два карбаса замерли под скалой, вёсла убраны аккуратно в лодки. На лодках детвора увлечённо таскают из глубин Нептуна то треску, то плоскую как сковородка камбалу. И, вытащив очередной дар моря, снова опускают на глубину свои не хитрые снасти, лениво поглядывая на проходящий «Сокол».
Но вот всё это остаётся позади судна. В небе светит ослепительное солнце, лёгкие облачка, словно барашки, медленно проплывают по синему, словно бирюза, небу, на море штиль, волны почти не видно. Тёмная, солёная вода кругом, словно масляный панцирь огромной, морской черепахи, упирается своими краями с одной стороны в горизонт, а с другой стороны в прибрежные берега. Волны, словно узоры на том панцире, медленно перекатываются и ласкают выдраенные до блеска за много веков скалистые, голые берега, вымывая всё лишнее на камни. Вдалеке, парочка белоснежных лебедей, будто два небольших облачка, быстро махая своими крыльями и вытянув красивые шеи, мчатся на озера, словно пущенные стрелы, курлыча, и перекликаясь друг с другом. На правом берегу стоят крупная лосиха с небольшим лосёнком и, не обращая на идущий по морю бот ни какого внимания, лакомятся морской травой под лёгким ветерком, отгоняющим надоедливых комаров и вредную мошку. Чайки с криками парят за кормой, уходящего к горизонту судна, провожая его в рейс Умба – Кандалакша.