Пятьдесят лет назад Нахичевань на Араксе представлял собой беднейший городишко, хоть и назывался столицей Автономной Нахичеванской республики. В городе была только одна улица из больших трёхэтажных домов, построенных из туфа. Это были не жилые, а административные здания. В школу мы ходили по улице Пушкина, где стояли саманные постройки частных домов. А сама улица была такой, что грузовик заполнял всю её ширину. Приходилось прижиматься к стене дома, чтобы он не зацепил тебя. Не было и намёка на тротуары.
В военном городке мы жили в большом трёх этажном доме 1936 года постройки. Квартира была трёх комнатная большой площади, все несмежные. На большой кухне была кирпичная варочная печь размером метр на два, которую надо было топить углём или дровами. Санузел был совмещённый, шесть квадратных метров. Но канализационный стояк спускался вниз и упирался в землю. Канализации не было. Все бегали в общественный туалет в двадцати метрах от дома. Только в первом подъезде, где жил генерал, была вырыта сливная яма. Купались мы в корыте.
Теперь с высоты прожитых лет я понимаю, что бедность была видна на каждом шагу. Но мы не знали другой жизни, и нам всё казалось нормальным.
Школьный родительский комитет собирал деньги, чтобы купить некоторым детям обувь или одежду. В этих семьях родители не могли дать своим детям восемь копеек на булочку и три копейки на чай. Семьи офицеров считались богатыми, но и мы только не голодали. Не было у нас ни одной лишней пары обуви, ни лишней верхней одежды. О каком построении Коммунизма мог говорить Хрущёв?
Можно ли вспомнить события, которые случились с тобой ровно пятьдесят лет назад? Конечно, если они были яркими и запоминающимися. Как первый телевизор в доме, полёт Гагарина… Но 1962 год с расстояния в 50 лет никак не хотел выглядеть ярким. Он вспоминался серым, как придорожная пыль. А ведь когда начинаешь осознавать себя как личность, мечтать, строить планы на будущее, всё должно казаться ярким и впечатляющим!…
Память удивительная штука. Она помнит абсолютно всё!.. Но найти в глубине этой внутренней вселенной то место, где записаны в ней нужные события, и прочитать эти истёртые временем строчки очень трудно. 1962 год исчез из моей памяти. Стёрся за давностью лет! Растворился в небытие… Я доставал записные книжки, письма, дневники, которые могли бы сохранить крупицы, способные оживить какую либо картинку из той жизни, заставить память растянуть её в цепочку событий, чтобы натолкнуться любую следующую интересную картинку…
Лучшими подсказками могли стать определённые даты, например, новый год, День Советской Армии, Первое Мая, День Победы, День Октябрьской революции…
Более двух недель я, как старатель, выискивал крупинки событий, но всё воспоминаемое относилось либо к 61-ому, либо к 63-ему году.
И вдруг, в середине одной из записных книжек натолкнулся на несколько страничек с записями событий произошедших в период с 10 января по 22 апреля.
И оказалось, что этот год тоже был наполнен множеством ярких и запоминающихся дней, которые многое значили в той моей маленькой жизни. И если теперь они кажутся незначительными, то только потому, что со временем острота восприятия притупляется. А ведь мне тогда было уже пятнадцать лет. Время, когда душа уже жаждала любви, а предмет моей любви находился в другом городе. И я страдал…
Школьные дни однообразны, как инкубаторские яйца. Но ведь и они разнообразились. Уехал мой друг Славка Ежеленко. Я сблизился с Валеркой Сухаревым.
Все воскресенья периодически выскакивал из дома и смотрел, не стоит ли «Москвич» Юлиного отца. А если он стоял, то я часами дежурил, надеясь, что и Юлька приехала.
«10 января 1962 года была среда. Завтра в школу, но идти не хочется. Вчера приезжал из Киврага Юрка Маградзе. Он сказал, что Юля просила у меня адрес сестёр Никитинских. Она ведь дружила с Надей, нашей одноклассницей. Никитинские в прошлом году летом переехали в Вологду и прислали мне уже два письма.
Я написал для Юли адрес и спросил, может ли Юрка попросить у неё для меня фотографию? Юрка пообещал спросить».
14 февраля. Снова среда. Все прошедшие с прошлой записи дни были похожи, как цыплята. Даже записать нечего.
14 марта. Опять среда. И снова скука, болит голова. Вся жизнь состоит из походов в школу и из школы. А развлечения, книги и кино. Только что посмотрел «Человек – амфибия» с Анастасией Вертинской и Кореневым. Впечатлений масса. Особенно потому, что моя Юлька очень похожа на Анастасию, только беленькая.
Юлька больше не приезжает. Поссорился с Сухаревым Валеркой. Подружился с Витькой Шелухиным. Вчера заметил как одна симпатичная девчонка, проходя мимо меня, смотрит и улыбается. Кто такая? Меня это занимает весь день. И следующий день тоже. И я уже начинаю думать: «А не пора ли мне заменить объект моих воздыханий? И не страдать?»
Вчера увидел машину Юлькиного отца. В кабине висела куртка с погонами майора. Значит, присвоили новое звание.
8 апреля я узнал от Серёжки Чащегорова, что 6-го приезжал Маградзе и показывал ему Юлькину фотографию, но мне не захотел показывать. Мне стало обидно, что он все-таки взял у Юли фото для меня, но оставил себе. Серёжка сказал, что 22 апреля все приедут на празднование юбилея дивизии. Я взбодрился и начал ждать.
22 апреля на вновь построенном стадионе состоялось празднование «Двадцатилетия дивизии». Я тоже пришёл на стадион и увидел рядом припаркованную машину «Москвич» с номером АУ 26-97.
Я фотографировал события на стадионе, но не нашёл ни фотографий, ни зацепок в памяти. Я оставил пять кадров. И когда Юлька вышла со стадиона с отцом и матерью, которая держала на руках уснувшего Юлькиного брата, стал снимать из-за угла дома. Конечно, расстояние было достаточно большим, чтобы хорошо получились лица. Но я испытывал радость, что хоть такое фото у меня будет.
Юлька шла вся раскрасневшаяся. И мне показалось, что она покраснела от смущения, когда увидела меня. Мне так хотелось думать.
В конце этого дня я написал свои первые стихи о любви.
«От любви страдают люди,
Так страдаю я.
И не знаю, что мне делать,
Где ж любовь моя?...»
В стихотворении было четыре четверостишия. Я несколько раз перечитал его и понял, что поэтом мне не быть!
А 1-го Мая снова приехала детская самодеятельность. Я схватил фотоаппарат и поспешил к Дому офицеров. Там толпились школьники из Киврага, но Юльки среди них не было. Они стали заходить в зал готовиться к концерту. А я, удручённый, пошёл домой. И вдруг увидел идущую навстречу Юльку с подружкой!
Лихорадочно я начал соображать, как предложить ей сфотографироваться, и заранее начал расстёгивать фотоаппарат. Она увидела меня и улыбнулась своей загадочной улыбкой Монны Лизы.
- Привет! А ты можешь нас сфотографировать?
- Конечно, выдавил я из себя и схватил фотоаппарат.
- Юля, Юля скорей, - услышал я сзади девчачий голос.
- Подожди, я сейчас, - ответила Юлька ей, но та не унималась.
- Быстрей, тебя уже ищут, - а я никак не успевал установить выдержку и диафрагму.
- Ладно, давай после, - сказала Юлька и побежала к дверям входа.
От огорчения я готов был закричать. Но то, что я увидел её и перекинулся парой слов после столького времени разлуки, возбуждало во мне только положительные эмоции.
Я остался ждать, когда разрешат входить в зал и занял место в середине третьего ряда, постеснявшись сесть на первом.
И когда Юлька дважды выходила на сцену, я снимал, и снимал её. Она видела это и улыбалась мне. Но более всего я надеялся сфотографировать её после концерта. Однако она была всё время в гуще подружек и не подходила ко мне, а сам я не решался позвать её. В те времена, да ещё в Азербайджане, это было не принято. Мы были стеснительными, как теперь говорят, закомплексованными.