Врач маленькой сельской больницы, умный и толковый, до самозабвения любил свою работу. Больничка сияла чистотой, в ней царили какие-то торжественные тишина и покой, а больным уделялось столько внимания, что вполне бы могли позавидовать пациенты районной, а то и городской больниц.
Матвей Филиппович к своему немногочисленному персоналу относился строго, а из методов управления хорошо усвоил только один – личный пример. Для него не существовало выходных. Каждое воскресенье неторопливо обходил палаты, обменивался с больными короткими фразами, больше молчал да слушал. Работая в глубинке, понял, что селяне в больницу с пустяками не идут, чаще их привозят на телегах, когда совсем невмоготу. Работа его тоже любила. Приходилось поспевать везде: и лекарства в районе выбить, и пристройку к больнице сделать, а самое главное – о людях не забыть. Он же здесь один в нескольких лицах.
По воскресеньям приходили посетители из соседних сел: в другие дни работа не позволяла. После обеда он мог с ними поговорить. Иногда разговоры с родными пациентов были труднее, чем сама работа. Как заставить тракториста Погорелова пройти серьезное обследование в областной больнице? Подлечил его немного, но это ж не надолго. Упирается: «Сейчас самый сезон для работы. Кто, кроме меня, сядет за трактор? Мужиков раз-два и обчелся. Вот придет зима, там посмотрим… Да заживет все. Прихватило малость, теперь отошло, еще немного полежу здесь и пойду трудодни зарабатывать.
И так рассуждали почти все. Откладывали на «потом». Утихнет боль - и снова за работу. Матвей Филиппович и ругался, и настоятельно советовал, и требовал, да что толку? Его работягам и в колхозе надо было вкалывать, и дома работы хватало: село и есть село, здесь прохлаждаться некогда. Особенно трудно было женщинам. И в войну нахлебались, и после несладко пришлось. Некоторых вместо быков и лошадей впрягали в плуг. Тянули. Дома ребятишек куча, а они от зари до зари в поле. Для домашних дел ночи прихватывают: и печь истопить, и постирать надо, и похлебки на день сварить.
Одну из них, Ульяну, он узнал лучше других. Вот уже четвертое воскресенье отмахивает она семь километров сюда да семь назад, чтоб проведать в больнице младшенького, девятилетнего Николку.
Высокая, худющая, лицо красивое, но строгое. Она и раньше улыбками не одаривала, а теперь и подавно. За горстку колосков в тюрьме побывала, город Лисичанск строила. Возвратилась с открытыми ранами на ногах. А лечиться некогда: хозяин под Сталинградом погиб, ребят самой поднимать приходится. Один упал с лошади, чуть не умер. Оклемался, но работник из него какой? Вырос у парнишки горб.
А теперь вот с Николкой беда: сильно простудился. Думала, что коклюш. И березовыми почками отпаивала, и растирала, и горчицы сколько извела, надеялась: поможет. Пришлось в больницу везти. Оказалось, у парнишки не просто простуда, а гнойный плеврит. Дважды откачивали, а толку мало. Не идет на поправку и все, хоть плачь! Ходит еле-еле, кожа да кости, весь светится. От еды отказывается. Видно, не жилец.
Ульяна понимала, что врачу нечем ее порадовать, лишних вопросов не задавала. Сядет в углу на табуретку, возьмет Николку, посадит на колени, прижмет к себе и тихонько гладит шершавой рукой головку сына. Глаза сухие, но лучше бы она плакала. Смотреть на эту картину было невыносимо.
В это воскресенье Николка был какой-то беспокойный. Когда к ним с матерью подошел врач, он заглядывал им поочередно в глаза, будто о чем-то спрашивал. Услышал вчера малец, как мужики разговаривали между собой:
- Придется Ульяне гроб заказывать,- шепотом сказал один.
- Ты чего мелешь?- возмутился Погорелов.
- Чего-чего… Видишь, толку нет. И колют, и таблетки дают, а целый месяц ничего сделать не могут.
- Тише ты,- прошептал Погорелов, еще услышит. Вылечат его, вот посмотришь, вылечат. Матвей Филиппович не даст пропасть! И Бог не допустит. Сколько ж той Ульяне горя выносить еще?
Мальчик понял, что разговор шел о нем. Он тихонько лежал в своей постели и безутешно плакал. Хотелось, чтоб кто-то большой, сильный подошел к нему, положил руку на голову и сказал, что все это неправда, что маленькие мальчики не умирают, что завтра воскресенье, придет мама, и все будет хорошо. И словно почувствовав немую мольбу ребенка и поняв, что мальчик все слышал, Погорелов громко, четко и убежденно произнес:
- Вот увидишь, Николка выздоровеет. Он еще в футбол будет играть! Он еще машинистом станет, будет поезда водить, понял ты или нет?
Сейчас, вопросительно поглядывая то на врача, то на мать, мальчик почувствовал, как что-то заклокотало в груди у матери, долго сдерживаемые слезы упали ему на голову. Он сильнее прижался к матери, обнял тонкими ручонками и, обращаясь к доктору, произнес:
- Вот увидите, я выздоровею! Я и в футбол играть буду, и машинистом стану! Так дяденька Погорелов сказал. Он знает!
- Вот и славно, хлопчик, вот и славно!- подхватил доктор. – Ты только помоги мне. Ты должен хорошо кушать. Мы и молочка козьего для тебя разживемся, и медку у деда Прокопа найдем. Ты только держись! Нельзя, чтобы мамка плакала!
Что-то мешало врачу говорить. Он, не сдерживая волнения, повернулся и быстро зашагал к себе.
С этого дня Николку будто подменили. Он попросил разрешения лечь поближе к Погорелову. Тот тоже обрадовался соседству, все о чем-то рассказывал мальчику, а заметив его интерес к технике, поощрил:
-- Молодец, Николка, настоящий мужик должен с машинами дружить. Вот поправишься, возьму тебя с собой на трактор. Посмотришь, как он пашет. Куда там нашим сивкам за ним угнаться! А вырастешь - новые машины будут, лучше этой. Не будут наши мужики и бабы надрываться, помянешь мое слово. А ты станешь учиться, потому что умные машины делают ученые люди.
-- Дяденька Погорелов, а кто такой машинист?
-- Машинист? А это как раз тот человек, что умными машинами управляет. Я видел таких. Сидит в кабине паровоза, смотрит внимательно вперед, чтоб сигналы видеть, а к паровозу штук тридцать вагонов прицеплено. На них и лес, и уголь, и всякая всячина. Представляешь, сколько лошадей надо, чтоб все это перевезти? А он справляется. Богатырская машина! Значит, и машинист – богатырь. Вырастай, Николка, и ты богатырем будешь!
Так говорил добрый человек, а сам потихоньку подсовывал мальчику то кусочек сахару, то маленькую плиточку гематогена. Слышал, что при малокровии хорошо помогает. Когда выходил покурить, стал замечать, что мальчик тоже не хочет оставаться в постели, потихоньку спускал на пол дрожащие ножонки, подходил к Погорелову и молча становился рядом. Цигарка немедленно гасилась, двое друзей стояли на маленькой верандочке, облокотившись на перила, подставив солнышку изнуренные болезнью тела.
Тракторист домой все-таки выпросился, пообещав врачу сразу после осенней пахоты лечь в областную больницу. Выписали и Николку. Впервые в день выписки Матвей Филиппович увидел на лице Ульяны улыбку.
-- А вот это тебе на прощанье, герой,- сказал врач и протянул мальчику небольшую баночку с медом - царский подарок по тем временам, а Ульяне - прополис. Таблетки таблетками, а пчелиная аптека, как уверяет дед Прокоп, первейшее средство. Ему можно верить!
До конца осенней пахоты Погорелов не дотянул. Прихватило прямо в поле. Прицепщик, молодой парнишка, увидев, как тракторист корчится от боли по земле, метался около него, не зная, что делать. Спасло чудо: председатель на своей двуколке объезжал поля, подъехал к пахарям поздороваться. Увидев Погорелова, сразу понял: беда. Вместе с прицепщиком бережно усадили тракториста в тележку.
-- Ну, держись, батя! Знаю, что тяжело тебе, но дорога, слава Богу, не расквашенная. Надо успеть, а там Матвей Филиппович что-то придумает. Тебе умирать нельзя!- твердил он потом всю дорогу, стараясь отвлечь Погорелова от невыносимой боли.- Ты нам всем нужен!
А Николке в эту ночь снился сон. По огромному полю едет, фырча и разбрасывая по сторонам пар, какая-то диковинная машина, а к ней много-много тележек прицеплено. Испугался Николка, а убежать почему-то не может, стоит, как зачарованный, и смотрит.
Остановилась машина около Николки, и выходит из нее дяденька Погорелов, большущий, красивый. Обрадовался мальчонка, а Погорелов схватил его на руки, подбросил высоко-высоко, как папка когда-то подбрасывал, и говорит: «Смотри, Николка, вот она, богатырская машина! Твоя теперь! Садись! Рули! Живи!»