соцреализм
Крепко сбит Михаил Пименович Кудин, основательно. Хотя годами уже за полсотни, но движется по-молодому легко, даже порывисто. Иногда только напустит на себя важность, руки за спину и идет солидно по участку, строго поглядывая из-под кустистых бровей, все видя, все примечая.
Вон Тошка Лесин над станком виновато горбится, на лбу испарина - видать, вчера самогону нарезался. Нынче браку от усердия напорет. А токарь хороший. И самогон гонит!.. Михаил Пименович, когда первый раз пил, и не понял, что пил-то - славный самогон.
Ванька Секретов влюбленно смотрит, здоровается издалека - свой в доску. Учитель. Еще ученика просит. Надо дать - в отделе кадров предлагали...
Михаил Пименович внешне похож на борца-тяжеловеса: мощная, длинная шея конусом, плечи покатые, головка маленькой кажется, ушки приплюснутые, стрижка «полубокс», в русой челке наискосок ни волосинки седой. Хотя глубокие морщины по лицу все-таки выдают возраст.
Двадцать лет отбегал Михаил Пименович в заводской футбольной команде, до войны еще начинал, стоппером был, знаменит был на весь город, где каждый пацан в лицо знал Кудю-тарана. Тогда не то, что теперь, играли на совесть. Смену за верстаком отпляшешь, а по¬сле работы на тренировку. Зато и играли... И команда была...
В маленьком провинциальном городишке в те поры и столичные гранды нередко гостили: «Динамо», ЦДКА, «Спартак», - и, случалось, битыми отсюда уезжали. Тарана Кудю и Гриша Федо¬тов побаивался, и Сева Бобров избегал, и Витька Понедельник от его подкатов кувыркался. А уж «свечи» Кудя выдавал - как мортира, выше никто не мог.
Почти десять лет Миша Кудин бессменным капитаном в команде был, в полуфинал Кубка страны пробивались, а как ушел, так и зачахла команда. Сначала в класс ниже слетела, а потом и вовсе заштатной стала. Теперь и стадион, трибуны которого некогда трещали под наплывом болельщиков, в запустении. Даром что перестроен на современный лад.
Михаил Пименович от рождения живет близ стадиона, и поначалу очень переживал это запустение. Теперь, правда, попривык, отдав себя, с тою же страстью, с какой играл в футбол, производству.
Хоть и невелика вроде фигура - старший мастер, но на своем участке он царь и бог, и судья всевышний.
В цех Михаил Пименович приходит самый первый, почти за час до начала смены - привычка с тех еще пор, когда слесарем был, а потом сменным мастером, и приходил пораньше, чтобы с мужиками в «козла» сразиться. Однако, как старшим стал, за «козлиный» стол больше не садился, но в цех приходит по-прежнему рано.
У начальника цеха два заместителя есть, но все тут знают, что самым первым он является, старший мастер участка режущего инструмента Михаил Пименович Кудин. Он давно мог бы и начальником стать, да грамотешка, как он говорит, подкачала: четыре класса всего. Правда, когда в старшие переводили, сообразили там какую-то бумагу за семилетку, чтобы в техникум зачислили. Так он и числится до сих пор в том техникуме, и ему каждый год вежливо напоминают об этом. А какой ему с того техникума прок? Он здесь, на своем участке за сорок лет... ему тут каждая трещинка родная, как пауку его паутинки, он всякую неполадку носом чует. Нос у него крупный, ноздри тонкие, утиные.
Вон Верка Малышева опять новыми духами напомадилась, так и стреляет зенками по сторонам, стерва, а у самой трое детишек, и ни один отца не знает. Хотя шлифовщица - дай бог, на круглой шлифовке с ней разве лишь Витька Косолапов потягается...
На участке режущего за две сотни народу - в иных цехах меньше. У Кудина шесть сменных мастеров в подчинении, в основном такие же, как и он, практики. С ними работать одно удовольствие. В последнее время, правда, молодых предлагают, с образованием. Двое даже приходили, прежних мастеров потеснив. Но скоро сбежали - в отделы, бумажками шуршать.
Вообще на участке народ опытный, надежный. А что пьяниц половина, так с ними даже и лучше. Сегодня он у тебя смену закосил, так потом... Михаил Пименович в кадры не побежит и начальнику рапорт писать не будет, хотя на заметку возьмет. Впрочем, чего и брать-то - они все у него в горсти, и надо ему - неделю и больше по две смены будут пахать, грехи отмаливать... Пожалуй, нынче Лесина нужно домой отправить - пусть отоспится как следует, чем брак пороть...
Молодежь у Кудина тоже марку держит. Каждого, кого ему отдел кадров присылает, он проверяет сам, вроде экзамена устраивает. Не понравится - не возьмет, и в кадрах ему не перечат. Шувалов, зам. директора по кадрам, с Кудиным за ручку, на равных. Когда-то болел за него.
В цехе даже у начальника секретаря из штата убрали, а у Кудина в «предбаннике» по¬стоянно распред сидит - чем не секретарь? Все исполнит, сбегает куда надо, но лишнего Михаил Пименович с ней себе не позволяет. Хотя насчет женщин имеет слабость. Об этом его грешке шепчутся по углам, но вслух даже начальник сказать не решается.
И еще одна слабинка у Кудина есть, с футбольных времен осталась - водочку любит. Однако никто в цехе не мог бы похвастать, что видел Кудина когда-нибудь пьяным или хотя бы похмельным. Да он и похмеляться-то стал совсем недавно - видно, годы сказываются. На такой случай он себе штатного гонца завел - Леньку-заику. Этот хоть в ночь-полночь из-под земли достанет, принесет. Зато Кудин ему и платит. И Ленька-заика верен ему по-собачьи.
Санька Савельев опять толпу у станка собрал. Гогочут, как жеребцы. Михаил Пименович замедлил шаги, не поворачивая головы, позвал негромко:
- Савельев, зайдешь ко мне, - и прошел дальше, к конторке сменных мастеров, которую тут называли предбанником. У крайнего в линейке токарного станка задержался, протянул руку Вовке Феофанову. Тот ее с чувством пожал.
- Я тебе там премию выписал, - сказал Кудин, - полсотни. После обеда получишь.
- Спасибо, Михал Пименыч. Там это...
Кудин ждал, когда Вовка выдумает причину, чтобы пригласить его в гости.
- Ну, заходи, в общем, после работы, - брякнул тот, ничего не придумав.
Михаил Пименович согласно кивнул и прошел дальше.
Он любит ходить в гости к Феофанову. Почти у всех на участке Кудин побывал в гостях, а в последнее время зачастил к Феофанову. Вернее, к его жене...
Михаил Пименович прошел в свой кабинет и уселся за монументальный стол с черным дерматиновым верхом, покрытым листом толстого стекла. На столе не было ничего лишнего - только телефон да перекидной календарь на подставке, специально для него сделанной лекальщиками, изукрашенной - хоть на выставку. А стол... Два месяца назад десяток таких на завод завезли - по двести сорок рублей за штуку, а через день два из них, благодаря Кудину, были в инструментальном цехе. Правда, на первом же собрании начальнику выговорили: в цехе того-другого нет, а вы столы по двести сорок себе устанавливаете. Начальник даже оправдываться пустился: дескать, столик у него совсем задрипанный - негоже начальнику за таким сидеть. А вот у Кудина никто и не вякнул, приняли как должное. Потому как уважают. И побаиваются. А что? Так и должно быть. Начальство надо уважать и бояться. А то развели, понимаете, антимонии - подход, понимаете ли, к людям нужен... Сами подойдут, коли нуж¬да припрет. А нужда у людей завсегда имеется - в начальниках, и распускать их никак нельзя, а то на шею сядут.
Михаил Пименович любит порядок. И в кладовой у него, в его кабинете всегда порядок, как на корабле. В войну Кудин на тральщике все Баренцево море процедил. Больших чинов не выслужил, но служил честно – два ордена и десяток медалей тому свидетельство.
Ящики в стеллажах в его кабинете аккуратно пронумерованы и подписаны, хотя он и так знает наперечет, что где лежит. Здесь у него НЗ - самый дефицитный инструмент из того, что производится на участке. Только Михаилу Пименовичу известно, что этого энзэ хватит, чтобы весь завод обеспечить, по меньшей мере, на месяц, и он его умело использует. К нему звонят и идут заказчики со всех цехов, идут не с пустыми руками - чем богаты, говорят...
В углу кабинета стоит массивный серого цвета сейф. В него, кроме Кудина, вообще никто не заглядывает, и про этот сейф всевозможные слухи ходят по цеху - Кудин знает об этом. Говорят, что в этом сейфе кран сокрыт, а течет из того крана чистейший спирт, и Кудин при желании может весь цех напоить в сосиску.
Крана в сейфе нет, хотя спирт не переводится - для нужных людей. Случается и работягу похмелит, если в нем нужда, а он неможаху. Но сам Кудин спирт не пьет. Говорят, он на глаза действует, а глаза у Пименыча и без того что-то сдавать стали...
Михаил Пименович выдвинул один за другим ящики в тумбе стола, убедился, все ли в них на месте, затем откинулся на стуле, потянулся сладко. С удовольствием подумал, как после работы пойдет к Феофанову. Надо только жену предупредить, что задержится.
Снял трубку, набрал номер магазина, где работает жена.
- Анна? - сказал он, услышав ее голос. - У меня сегодня партсобрание, приду позд¬но, - на этом разговор и закончился. Собственно, можно было и не звонить. Жена привыкла к поздним его приходам. Случалось, что он и не ночевал дома - она ни о чем не расспрашивала.
Анна почти на десять лет моложе его, но как-то рано увяла и, кажется, совсем его не ревновала, хотя наверняка и догадывалась о его похождениях.
Детей у них не было. Анна родила уж на тридцатом году девочку, но Надюшка - так ее назвали - пожила лишь неделю, - Бог прибрал. И Анна с тех пор в моленье ударилась. Михаил Пименович, сам яростный атеист, даже не интересовался, в церковь ли ходит она или к сектантам каким. Он ее вообще вроде не замечал, довольный тем, что дом у них полная чаша - видимо, истовая вера не мешала Анне надувать покупателей и тащить в дом сырым и вареным...
Михаил Пименович поморщился, отгоняя прочь мысли о жене, и тут же улыбнулся, представив Нинуху Феофанову. Вот ядреная баба!
Вовка, муж ее, после третьего стакана имеет обыкновение сползать под стол. Сползет да там и спать устроится, и тогда...
У Нинки тело упругое, вроде как из каучука, по-девичьи острые, тугие груди, к которым Михаил Пименович любит прижаться щекой. Только вот кусается! Сначала замрет и дышать будто перестанет, а потом завизжит, забьется и все укусить норовит. Зверь-баба. Да разве ей Вовка нужен, этот хлюпик. Вовку с его Анной одной бечевкой повязать да в какой-нибудь монастырь упрятать, в келью...
- Можно? - мечтанья Михаила Пименовича прервал Санька Савельев, нахально, без стука войдя в кабинет.
Кудин даже вздрогнул от неожиданности.
- Стучаться надо, - сказал он сердито. Санька только хлюпнул носом и почему-то ле¬вой рукой бровь поглаживал.
- Чего звал-то, Михал Пиманыч? - спросил он.
- А ты не знаешь, чего?
- Не знаю. Насчет вытрезвиловки, что ли?
- А тебе этого мало?
- Подумаешь, - хмыкнул Санька.
- Что значит, подумаешь! - вскипел вдруг Кудин. - Ты скажи, какого хрена ты сюда пришел? Мать на коленях упрашивала, возьми сыночка. Думала, помощником будешь, а ты?.. Ты когда за ум-то возьмешься? В тюрягу, что ли, угодить хочешь? С такими дружками в два счета определишься...
- Чой-то я в тюрягу-то? - глядя исподлобья, попытался возразить Санька. Он опустил руку, открыв при этом лиловый с желтизной фингал, украшавший левый глаз.
- Ну а куда же еще?! - гремел Кудин. Он даже по сторонам оглянулся. - Ты ж до армии тут не доработаешь. Без году неделя у нас, а уж третья бумага из вытрезвиловки, - он выдернул из ящика копию протокола и швырнул на стол. – Ну, можно выпить, дело молодое. Так не до чертиков же. Выпил грамм шестьсот-семьсот - и хватит, иди танцуй. А ты... А еще комсомолец. Опять нажрался, да еще сопротивление оказывал.
- Они первые ко мне пристали, а я и пьяный-то не был, - оправдывался Савельев.
- Кто это они? Милиция, что ли? И почему они к тебе трезвому прицепились?
- Содмильцы, - пробурчал Санька. - Канак, - он вдруг вспомнил про синяк и
снова закрыл его рукой. - Канаев Юрка. Он теперь в содмильцах ходит.
- Понятно, - подозрительно сощурился Михаил Пименович. - Ты, значит, как стеклышко, а они тебя...
- Ну, не стеклышко - возразил Санька, - хрюкнули мы по флакончику «сирени»...
- Чего, чего?
- «Сирени», ну, одеколона...
- И ты эту гадость лопаешь?! - брезгливо сморщился Кудин. Так на водку где деньги-то? Я все деньги матери отдаю.
- Да-а, - протянул Михаил Пименович, брезгливое выражение на его лице сменилось то ли сожалением, то ли состраданием. - Фрукты-овощи, - пробурчал он.
- Я больше не буду, дядь Миш, гадом буду, - уловил момент Савельев. Не буду... Дядь Миш... - передразнил старший мастер. - Ты и в прошлые разы божился. И чего мне с тобой делать? На товарищеский суд отправить? Санька молчал, понуро опустив голову.
- А почему вчерась на спевке не был? - спросил Кудин.
- Да не умею я петь, я же говорил, - жалобно проблеял Санька.
- А я что, умею? Я что - Шаляпин? Надо - значит, надо. Праздник на носу, а у нас никакой самодеятельности. Сегодня чтобы на спевку остался! Слова-то выучил?
- Не совсем...
- Ну конечно! Где нам. Нам некогда. Мы только подолы девкам задирать горазды. Вы на вечерней-то чего тут делаете? Ну-ка, расскажи.
- Чего, работаем, - не поднимая глаз, прогундел Санька.
- А где вас в четверг Тихоныч застукал? Откуда он вас с Лимоновым да с этими кобылицами Арефьевыми гнал? Ишь, устроили мне тут бордель! Может, и их сюда пригласить? Вместе покатаемся.
Пименовичу вспомнилось вдруг, как по весне, когда они засевали кукурузу в под¬шефном совхозе «Великово», этот вот Санька да дружок его Витька Маренков да сестрицы Арефьевы новый способ сева придумали. Один садится в тару из-под навоза, а пара других прет его в этой таре по «квадратно-гнездовому» полю - только ровная полоска остается. По¬том на этом поле ни единого кукурузного всхода не вылезло - одни сорняки. Впрочем, не было всходов и на других, добросовестно засеянных по всем правилам агротехники участках, и через полтора месяца все их перепахали заново. Вспомнил это Кудин и улыбнулся не¬вольно...
- Не надо, дядь Миш, - пробормотал Савельев.
- Чего не надо?
- Ну, Таньку со Светкой звать. Мы если что отработаем.
- Ладно, черт с тобой, прощаю в последний раз, - грохнул Пименыч по столу, даже телефон подпрыгнул. - Только чтобы в субботу и воскресенье вся четверка на стройке была, полную смену. А сегодня - на спевку. На вот - слова...
Цеховой хор - любимое детище и гордость Михаила Пименовича. Как-то в числе ветеранов производства гостил он в заводском пионерском лагере и был, можно сказать, потрясен игрой местного баяниста:
Взвейтесь кострами,
си-ни-е ночи, Мы пи-о-неры,
дети рабочих. Близится эр-ра
светлых годов...
Баянист тот оказался учителем музыкальной школы. Получал там крохи и без колеба¬ний согласился на предложение Кудина перейти на завод. Оформили его слесарем седьмого разряда, и вот уже третий год подряд хор инструментального цеха - бессменный лауреат всех смотров и конкурсов на заводе и в городе.
У Михаила Пименовича, говорят, слуха нет, но музыку, и особенно патриотические песни, он любит так же страстно, как когда-то футбол. Трижды в неделю бывают репетиции хора, а накануне конкурсов или каких торжеств и вовсе каждый день. Случается, и по два раза - в обед и после смены. И Кудин не пропускает ни одной из них... В дверь сунулся Ленька-заика.
- Ты чего? - глянул исподлобья Михаил Пименович.
- К-к-к-к, - начал обычное свое вступление Ленька. Кудин терпеливо ждал. - Говорят, - выпалил Ленька и вновь надолго замычал. - Г-говорят, Ни-ни-кита - ку-ку-ку-рузник к нам п-п-приезжает, - Ленька высказался наконец и заулыбался солнышком, широко рас¬пахнув голубые глупые глаза и обнажив крупные, редкие зубы.
- Откуда взял? - не поверил Кудин. - Давеча у начальника был, сказали бы.
- Ма-ма-маринка с комитета п-п-ришла. Т-т-там, говорит, все вздрюченные бега¬ют. К-к-ка-раул к-к-кричат.
- Ну-ка, позови ее сюда, - приказал Кудин. - Да поживее!
Ленька исчез, так и не переступив порога, а через пару минут в кабинет вошла Ма¬ринка Щеглова, заместитель цехового комсомольского секретаря.
Вошла, и от одного ее вида, от духа, которым наполнился кабинет, Кудину стало жарко. Он даже забыл, зачем вызвал ее, не в силах оторвать глаз от высокой груди молодой фрезеровщицы, на которой, казалось, вот-вот оторвутся, поотлетают пуговицы халата. Ноздри Кудина затрепетали, словно у гончей, взявшей след. Э-эх-х! Хороша деваха!
Маринка приблизилась к столу, стала свободно. Слегка склонив голову с мелко вью¬щимися волосами, повязанными красной косынкой, смотрела сверху насмешливо, словно дразня. Знает, стерва, что нравится мужикам.
Кудин когда-то ее в цех устроил, ему благодаря она и по комсомольской линии по¬шла. Думал, отблагодарит, как-то попытался уломать - не вышло. Куда как силен мужик, да тут одной силы оказалось мало. Это какая-то чертова пружина, а не девка... Я вас слушаю, Михаил Пименович, - сказала Маринка. Кудин зачем-то приподнялся, но тут задребезжал телефон, и он снова сел, не сводя глаз с фрезеровщицы, снял трубку: «Слушаю - Кудин».
- Что у тебя с голосом, Пименыч? - спросил начальник цеха. Кудин невольно закашлялся, прочищая горло.
- Новость слыхал? - спросил Абрамов.
- Какую?
- Значит, не слыхал, - с удовольствием отметил начальник. - Никита Сергеевич в гости к нам будет. Проездом из Америки, говорят. Готовься.
- Так уж обязательно и к нам? - пробормотал Кудин, по-прежнему косясь на Маринку.
- Ну, не знаю. Сказали, в конце недели будет. Скорее всего, в пятницу. А если на завод пожалует, куда и вести, как не к нам да на сборку?
- Понятно, - сказал Кудин и кивнул Маринке: «Можешь идти».
- А зачем вызывал-то, Михаил Пименович? - Маринка нахально уселась на край стола, разведя полы халата, и Кудин даже поперхнулся, уставившись на голую гладкую ногу. Он прикрыл трубку ладонью, будто начальник мог через нее увидеть, что у него тут делается
- Пошла вон! - прохрипел Кудин, пытаясь локтем столкнуть соблазнительную ногу со стола.
- Ты чего такой неласковый? - Маринка и не думала уходить.
- Ты что там замолчал? - спросил начальник.
- Да тут у меня... - замялся Кудин, забыв открыть трубку, спохватился, убрал ладонь.
- Мы тут как раз об этом мозгуем, - проговорил торопливо.
- Хитрец! - засмеялся Абрамов с явным удовольствием. - Все раньше меня узнаешь. Ну, так как встречать-то будем?
- Ну, как встречать? Может, самодеятельность покажем? Если задержится. А точно, сам будет?
- Да говорят, сам. Хотя кто их в бога душу знает. Надо быть готовыми.
- Ну, мы всегда готовы. Поле свое засеяли, хор... Еще пару спевок и - хоть на сцену. Подкраситься бы маленько. Краски выбьешь в снабжении, а я нынче же артель орга¬низую.
- Ну, Пименыч, ты скорее меня чего угодно добудешь. Расстарайся уж сам. Только про поле не вздумай заикнуться. А вдруг посмотреть захочет. На нашу кукурузу... Ладно, молчу.
- Ну, звони, коли что, - начальник положил трубку. Положил и Пименыч, задумался на минуту, не сводя глаз с голой ноги, спросил: Надо чего?
- Да ничего. Это вам что-то надо было...
- Я насчет хора спросить хотел...
- А я-то тут причем? Насчет хора у нас Рудольф Федорыч есть, его спрашивайте.
- Ладно, иди работай, - пробурчал Кудин.
- А я, может, по вас соскучилась, Михаил Пименович, а вы меня гоните.
- Ну, говори, чего надо, - Кудин никак не мог понять странного поведения Маринки. Маринка соскочила со стола и вдруг уселась на колени Михаила Пименовича, обвила его шею, прижалась грудью, отчего он сделался пьяным, каким еще никогда себя не чувствовал. Он сгреб ее так, что, казалось, у самого захрустели кости. И тут в дверь снова сунулась чумазая физиономия Саньки Савельева.
Кудин вскочил от неожиданности, Маринка свалилась на бетонный пол, вытянула голые ноги вдоль стола.
- Чего еще?! - заревел Кудин.
- Я… это... там на спевку собрались, - Санька переминался, поводя глазами с Кудина на Маринкины ноги и обратно.
- Сейчас приду, - оправился от неловкости Кудин. Маринка поднялась, поправ¬ляя халат на груди. Санька убрался наконец. Маринка, наклонив голову, пошла к двери.
- Погоди, - остановил ее Пименыч. Она обернулась. - Дело какое? - спросил он. Она кивнула.
- Срочно, что ли, чего?
- Не очень.
- До завтра терпит?
- Ага.
- Ну, приходи тогда завтра пораньше, тогда и потолкуем.
Маринка опять кивнула и с виновато, как ему показалось, опущенной головой вышла из кабинета.
Михаил Пименович глубоко подышал, успокоился и отправился в красный уголок. Как-то незаметно пролетели полсмены. В цехе стояла гулкая тишина, нарушаемая лишь перестуком доминушек, слышным с разных сторон. Справа, из узкого коридора, где был вход в красный уголок, словно издалека доносилось пение. Предбанник был пуст. Мастера уже играли с работягами в «козла», каждый на своем участке - «проводили воспита¬тельную работу», как здесь говорили. Распред-секретарь ушла, как обычно, обедать домой. Едва Кудин шагнул за дверь, как навстречу ему из-за колонны, завешенной плакатом «А шпион слова подхватывает да на ус наматывает», выглянула Нинка Феофанова — видно, дожидалась.
- Здрасьте, Михаил Пиманыч, - поздоровалась, будто не виделись утром. Глаза ее бле¬стели, щеки румянились.
- Привет, - усмехнулся он, невольно сравнивая Нинуху с Маринкой и не зная, какой из них отдать предпочтение. Маринка, конечно, моложе, красивей, но как еще она в этом деле?..
- Мне мой сказал, что вы придете сегодня, - полувопросительно, полуприглашающе сказала Нинуха.
- Если ты пригласишь, - улыбнулся Кудин.
- Конечно, приглашаю, - окончательно зарделась женщина и хотела что-то еще добавить, явно не желая уходить, но повернулась решительно и зашагала по проходу, качая широкими бедрами...
В красном уголке выстроенный полукружьем лицом к закопченым снаружи окнам цеховой хор исполнял любимую Михаилом Пименовичем песню, без которой не обходился ни один их концерт. Баянист, или как его здесь называли, концертмейстер Рудольф Федорович Новиков с баяном на груди стоял в центре полукружья и красивым баритоном громче всех выводил:
...Партия наши народы сплотила
в братский единый союз трудовой.
Партия наша надежда и сила,
Партия наш рул-левой,
Партия наш рул-левой...
От этого округлого, перекатывающегося, завихряющегося двойного или тройного «эл», которое так здорово выдавал Рудольф, у Кудина всякий раз мурашки бежали по спине. Он у двери переждал кульминацию, затем на цыпочках подошел к хору и, став с самого края, тоже стал подпевать. Пел он негромко, вполголоса, чтобы, не приведи бог, не помешать - а вдруг у него и в самом деле слуха нет, но рот он открывал широко и старательно.
.. .В долгие, тяжкие годы царизма
жил наш народ в кабал-ле-е...
В этом месте Михаил Пименович чувствует, как ком подкатывает к горлу, на глазах наворачиваются слезы, но тут же осыхают...
За обеденный час хор успевает «прогнать» половину репертуара. Со звонком хористы - Кудин успевает заметить и Саньку Савельева, и Маринку Щеглову, и сестер-близнецов Арефьевых - расходятся, чтобы еще перекусить. Михаил Пименович в дни репетиции разрешает им приступать к работе на полчаса позднее остальных. Он и сам сейчас, просветленный и даже гордый за исполненное дело, с удовольствием подумал об обеде.
Проходя к себе, он увидел, что распред еще не вернулась - наверное, где-нибудь с бабами сплетничает. Тем лучше. На листке бумаги он написал: «Ушел в отдел кадров», - и раз¬машисто расписался. Затем он прошел к себе и заперся на ключ.
Из нижнего ящика стола он достал крупную луковицу и солонку с ломтем черного хлеба. Затем отпер сейф, взял оттуда и откупорил одну за другой две бутылки водки. Так же одну за другой раскрутил и вылил, будто в раковину, в широко разверстый рот - только урчало, как в раковине, и лишь закусив луком с хлебом, вынул из стола увесистый сверток и неторопливо приступил к обеду.
Покончив с едой, Михаил Пименович отодвинул стул подальше от стола, вытянул ноги и, сложив на груди руки и уронив голову, задремал. Ему подумалось, что рабочий механизм на участке отлажен, мастера свое дело знают, и почему бы ему, благодаря которому все это есть, не отдохнуть малость. До следующей спевки.
Ему приснилась совершенно голая Маринка Щеглова, на голом перепаханном поле. Она почему-то визжала и кусалась пуще Нинухи Феофановой, а Михаил Пименович, тоже голый, как король, держа на древке синий Маринкин халат, ходил вокруг нее и красивым ба¬ритоном пел, смакуя и раскатывая троекратную «эл»:
Партия
наш рул-л-левой...
А на обочине, под кустом сирени стояли Санька Савельев с Никитой Сер¬геевичем. И хрюкали...