Лето в якутской тайге недолгое, но все ждут его окончания с нетерпением. И вот в один из сентябрьских дней оно прекращает свое существование, и наступает долгожданная осень.
Таежные охотники Леха и Михеич готовятся к сезону. До начала долгой зимы, с ее метелями и лютыми морозами, предстоит обойти дальние заимки, подремонтировать крыши избушек-зимовий, заготовить дрова, а заодно выяснить места жирования соболя и куницы, беличьи кладовки, места обитания лосей и подготовленные к длительной спячке спальни-берлоги.
На речке предстоит обследовать перекаты и заготовить около тысячи кольев для сооружения заездков-плотин, чтобы не упустить рыбу, которая массово спускается из верховий ручьев перед «черной водой».
Итак, в хорошем настроении, Леха и Михеич двинулись в путь. До дальней заимки дошли споро, дней за пять.
Погода в этих местах ранней осенью удивительна и прекрасна. Ясное, безоблачное небо, легкая дымка над плесами с идеальной зеркальной гладью, где лишь изредка раздаются всплески рыбины, выпрыгивающей из глубины за пролетающей крупной мухой – оводом, нагулявшей жир на крови мирно пасущихся лосей и оленей. Рыба, схватив добычу, плюхается обратно в омут со звуком, напоминающим шлепок влажной ладонью по голому заду упитанной доярки с отдаленной фермы. По омуту расходятся круги, искрящиеся мелкими, сияющими на солнце брызгами. И вновь наступает томительная тишина, напоминающая гул в ушах человека, перенесшего инсульт.
Легкий шелест осины под собственный аккомпанемент поскрипывания, напоминает музыку Вивальди. Изредка мелодия прерывается Баховским вскриком куропатки или дурным криком тетерева под цоканье глухаря. Подвыпившие птицы, накушавшись перебродившей морошки и голубики, совершенно не боялись людей и выходили на тропу, низко опустив голову, как это делают домашние гуси в Орловской губернии, издавая шипящие, угрожающие звуки.
Кругом ягод было в изобилии, чем усиленно питались небольшие медведи этого года выпуска, да их годовалые собратья. Эта пища была диетической и мало способствовала накоплению жира, но зато улучшала работу кишечника, отчего вдоль звериных троп надо было ходить только в резиновых сапогах, что и делали обычно бывалые таежники.
Более крупные и мудрые медведи нагуливали жир на перекатах, поедая многочисленных линьков и хариусов, медленно спускающихся вниз хвостами по реке из мест летнего обитания.
У водопоя взрослому медведю удавалось завалить косулю или молодого оленя. Обычно тут же подтягивались любители ягод и пополняли жировые запасы, не тратя энергию на охоту.
Изредка, по вечерам, тайгу оглашал рвущий душу вой волка. Под эти звуки самому хотелось упасть на четвереньки, вскинуть голову к полной луне и таким же диким голосом огласить приветствие двум шевелящимся теням на поверхности светила.
А вот ранним утром, можно было разглядеть стаю облезших хищников с опущенными хвостами, шедшими на водопой или просто поохотиться. Стая еще только формировалась, не определился лидер, да и зимняя шкура еще полностью не наросла.
Ночной вой, зовущий и тоскливый, не вселял страха и дрожи, а просто имел предвыборный характер. Кто громче и убедительнее воет, тот и хозяин стаи.
Грибов в тайге осенью великое множество. Они повсюду: в траве, на тропинках, под елками и дубами, под лиственницами и кедрами, на поваленных деревьях и пеньках, а по стволам берез забираются до самой верхушки. Стоят крепкие боровики, подосиновики, а между ними все пространство занимают маслята. Гроздьями свисают опята и еще какие- то белые, бесформенные грибы, которые употребляются в пищу исключительно китайцами для активизации процесса деторождения.
Многочисленные белки собирают дары природы, нанизывают их на веточки и сушат на ветру, а потом складывают в дупла. Охотники, добывающие этого зверя, варили тушку и заправляли грибами из беличьих запасов. Получался прекрасный, целебный «шулюм», от которого даже в сильные морозы не мерзли ноги.
Листья на березах и осинах приобретали особую красоту, и такое сочетание красок не могла передать палитра художника, даже если он импрессионист со стажем. А желтоватые иголки лиственниц, каждая из которых имела свой оттенок! И все это на фоне зеленых кедров, елей и сосен.
А какие облака, какой запах!
Всем этим великолепием в полной мере мог восторгаться только человек, прибывший из большого города, да и то, склонный к лирике и меланхолии. А людям, живущим в этих местах, неведомы были восторги души. И ласкал их нюх запах самогонки, крепкого табака, плиточного чая, да дымок от костра с примесью аромата ухи.
Что объединяло всех в это время года, так это восторг от отсутствия комаров, гнуса, мошки и другой кровососущей гадости, так досаждавшей таежникам в короткое, жаркое лето, пропитанное гулом, жужжаньем и писком, а главное, невозможностью справить нужду в спокойной, благостной обстановке.
Тянулись к югу вереницы уток, гусей и прочей перелетной птицы. Особо красивы в перелете лебеди.
А тут уж не зевай, особенно, когда стая идет на снижение.
Подстрелить лебедя или гуся – гуменика - большое мастерство. Уж очень они крепки на перо и мелкой дробью их не возьмешь!
Местное население лебедей в пищу не употребляет, а только на корм песцам и чернобуркам на звериных фермах. Возможно, это инстинкт - не кушать зверей и птиц с длинной шеей. Никто из исследователей Севера не встречал аборигена, который бы пробовал мясо, например, жирафа.
Гуси летят клином, вытянув шеи строго по направлению маршрута. Планируют молча, и лишь иногда покрикивают на отстающую молодежь.
К вечеру вожак опускает голову вниз и снижается к большому озеру или плесу. Гортанным криком запрашивает посадку, и получив «добро», вся стая неуклюже плюхается в воду. Перекусив перед сном ряской и еще какой-то питательной травой, гуси засыпают, заложив голову под крыло. Утром один, самый баламутный, вынимает голову, орет что есть мочи, и тем самым будит остальных. Стая хлопает крыльями по воде, изображая радость бытия.
И в это время даже у заядлого охотника нет желания пальнуть по ним из дробовика, потому что сбоку перо на крыльях не прошибешь, да и лезть в холодную воду не с руки.
Все гуси выходят на берег, выстраиваются у крутого обрыва и с разбега устремляются в полет. Делают круг, строятся в ряды, ориентируются, и снова в путь.
Вот теперь можно и пальнуть им вслед, на удачу.
Настроение у Лехи и Михеича испортилось после того, как они приблизились к избушке, где предполагали провести месяц зимней охоты. Крыша была разворочена безобразным животным по имени росомаха, угол покосился и навис над обрывом, где река подмыла береговой уступ. Надо возвращаться.
Дорога обратно была тяжелой и нудной.
Эти вечнозеленые елки и кедры, с которых за шиворот сыплется кора, когда о ствол головой бьется дятел. Да еще шелуха от шишек, обдираемых глупыми белками, летит в глаза.
Бледное, бесцветное солнце медленно садится в болото, распугивая лягушек и потом, наполовину погрузившись в грязную жижу, медленно катится вдоль горизонта, чтобы исчезнуть навсегда, уступив место полярной ночи.
Все небо исполосовано перистыми облаками – предвестниками затяжных дождей.
Ягоды никто не собирает. Они на корню перебраживают и становятся хмельными. Но сколько же их надо скушать, что бы захмелеть? Только мелким птичкам на забаву.
Грибы. Одни уже червивые, другие вот-вот сдохнут от старости.
А маслята, присыпанные хвоей и листьями, скрипят под ногами и можно поскользнуться, как на банановой корке и сломать руки, ноги, а если повезет, то и позвоночник.
А эти кучи кругом от обожравшихся медведей! Обязательно вляпаешься, а потом вонь сильнее, чем от портянок.
Река мутная, темная, холодная и неприветливая, покрыта густым туманом по утрам, да и днем тоже.
Болота со зловонными испарениями по ночам, светятся огоньками приведений, навевая жуть и тоску.
И эти деревья. Одни опадают листвой и стоят с кривыми, голыми сучками среди грязно- зеленых елок.
Птички улетели на юг, и только крикливые кукши сидят на ветках над тропой и прицелившись, норовят обгадить путника вонючей, белой жидкостью, которая потом не отстирывается и оставляет пятна на штормовке, подобно хлорке.
Ну, в общем, все погано. Скорей бы зима!