песенка тут - http://www.alliluya.com/
["В мире где кружится снег.."]
..Тот смысл, который мы вкладываем в слово «спасение» и его библейский смысл не имеют между собой ничего общего. Спасение для Израиля, для Симеона и для первых христиан – это не выживание после смерти и комфортное существование за гробом в похожим на дорогой курорт райском саду, а радикальное изменение порядка вещей здесь, на земле, превращающее мир сей, прелюбодейный и грешный, в Царство Божие, эту полную зла, несправедливости и страдания, обрывающейся смертью жизнь – в жизнь вечную, над которой не властна смерть, в Новый Иерусалим, где не нужен храм, ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец.
Итак, Иисус для стоящего одной ногой в могиле Симеона не лучшее из средств попасть «на небеса», а освобождение мира от зла, свет к просвещению язычников и слава народа Твоего Израиля. Слава потому, что Христос – Мессия, Царь Иудейский – воцарится, как и сказано о Нем в пророчествах, над всем миром, для которого Он будет светом. Тем светом, о котором говорит уже цитировавшееся мной Откровение (Апокалипсис) о Новом Иерусалиме, чьи граждане не будут иметь нужды ни в светильниках, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их: И это – метафора не «рая», а преображенного мира, преображение которого начинается здесь и сейчас и которое и видит Симеон в лежащем на его руках Младенце.
Видит он и то, какую цену придется заплатить за спасение. Благословив Иосифа и Марию, он говорит Ей: вот, Он лежит на падение и восстание многих в Израиле и в знамение пререкаемое, и Тебе Самой пройдет душу меч, чтобы раскрыты были во многих сердцах помышления.
Открытие помышлений – ни что иное, как Суд Божий, который впоследствии стали называть Страшным, но он не только будет иметь место в будущем – он уже произошел в истории с приходом Иисуса Христа: суд же состоит в том, что свет пришел в мир, но люди возлюбили более тьму, нежели свет, пишет Иоанн Богослов. Таким образом, отношением ко Христу одни оправдали, другие сами осудили себя. И это произошло не только тогда – это происходит и сейчас. Суд Христов находится в прямой зависимости от нашего суда над Христом, от вердикта, который каждый из нас выносит Ему в своей жизни, и нам не уклониться от того или иного решения.
Кто для нас Христос и к чему нас обязывает, скажем, наше исповедание Его Спасителем? А если ни к чему не обязывает, то не означает ли это, что наше признание Спасителем – всего лишь слова? Чья власть для нас имеет первостепенную важность – Христа или кесаря, как бы ни назывался этот самый кесарь в истории – благочестивейшим царем, королем, генеральным секретарем ЦК КПСС или президентом? Кто мы, называющие себя христианами – подданные Небесного Иерусалима или Империи, меняющей названия, но меняющей сути?
Евангелист Лука отличается среди других евангелистов тем, что он особенно заостряет социальную проблематику и в первую очередь – конфликт между Христом, Его Царством, и Римской властью: кто подлинный Спаситель, кто действительно Сын Божий, Бог от Бога – Христос или император, носящий эти титулы? Для Луки, как и для первых христиан, принимавших смерть за отказ бросить горсть ладана в курильницу перед статуей императора, ответ ясен, а для нас? Сказанное между тем вовсе не означает, что христианство отрицает легитимность власти «кесаря» – как раз напротив, и об этом вполне определенно пишет ап. Павел: нет власти не от Бога. Однако эта власть – власть от Бога, но не Бога. Власть «кесаря» – вынужденная мера по грехам нашим: мы сами ее создали, отпав от Бога и найдя Ему замену. Однако, обращаясь ко Христу, крестясь во имя Его мы меняем подданство, и вверяем себя Его власти, оставаясь при этом – насколько это не вступает в противоречие с нашей верой – законопослушными гражданами того земного отечества, к которому принадлежим.
Христиане не были врагами существующей власти – вся их вина перед ней состояла в том, что они отказывали ей в божественном статусе, не видели в ней истины в последней инстанции. При этом понятно, что божественность императора была метафорой не только для христианин – образованное общество скептически относилось к народной вере в бесчисленных богов и верить в них вовсе не требовалось: речь шла о лояльности к государственной идеологии, неотъемлемой частью которой был культ императора, а в его лице – Рима как гаранта правопорядка, безопасности и процветания для всех народов Империи. Не участвуя в государственной церемонии воздаяния божественной почести кесарю христиане подрывали существующий миропорядок.
Ситуация с тех пор изменилась лишь по видимости. В СССР, например, не требовалось буквально воскурять фимиам перед статуей «отца народов», но не оказание ему почтения точно также наказывалось смертью или лагерями, и именно на этом и держался режим, обреченный на развал при послаблении репрессий. Точно также нынешняя идеология общества потребления требует поклонения своим идолам, преследуя инакомыслящий не такими топорными, но, может быть, гораздо более эффективными методами.
У каждого общества и у каждой эпохи свои способы манипуляции общественным сознанием и искоренения христианства, с некоторых пор – под видом христианства же, превращаемого в государственную идеологию и эта подмена гораздо опасней открытого противоборства, почему от нас требуется еще более тонкая способность различения духов, чем в то время, когда государство уничтожало религию, не скрывая своего отношения к ней и к верующим. И еще вопрос: в каком обществе труднее быть христианином не по названию, а по существу: в тоталитарном или плюралистическом. В любом случае от нас требуется умение отличать не столько даже свет от тьмы, с которой более или менее все ясно, сколько подлинный свет от мнимого. Свет подлинной Встречи (Сретения), в котором открывается трагическая перспектива Голгофы, и свет обманчивый, льстящий, не только ничего не говорящий о мече, что пройдет душу, но и обещающий предотвратить всякую, а тем более такую неприятность.
Именно такого рода обещания и стали причиной катастрофы, известной как грехопадение, последствие которой – Адамово изгнание – и являются темой молитвенного размышления завтрашнего дня. То, что говорит Еве змей, по замечанию одного современного философа-иудаиста, ни что иное как лживая правда. А лживая правда опасней, чем ложь, определить которую не составляет особого труда: в лживой правде все несколько смещено, переставлены акценты, в результате чего Бог, оставаясь Богом, предстает в то же самое время и дьяволом, зло – добром и добро – злом.
Все путается и такая путаница имеет неизбежным следствием заблуждение, блуждание, блуд – человек теряется и теряет себя. «Трагедией заблудившейся любви» называет первородный грех православный богослов прошлого века отец Георгий Флоровский. «Человеческое падение состоит в том, – пишет он, – что человек ограничивает себя собой, что человек как бы впадает в любовь к самому себе. И через такое сосредоточение на себе человек отделяет себя от Бога и разрывает духовную и свободную связь с Богом. Это было своего рода безумием, эротической одержимостью собой, духовным нарциссизмом. И через это человек обособился от Бога и вскорости почувствовал, что вовлечен во внешний поток космической жизни… Смысл первородного греха всюду один – эротическая направленность на себя, гордыня и тщеславие. Все остальное – лишь проекция этой духовной катастрофы на различные сферы человеческой структуры… Это глубже, чем ложный выбор направления, глубже, чем даже выбор между меньшим и большим добром. Это была прежде всего неверность любви…»
Продолжая начатую Флоровским (и имеющую библейские корни) аналогию, можно сказать, что восстановление разрушенного союза любви начинается с раскаянья в разрыве и возвращения с повинной. Но прощение, испрашиваемое нами у Бога, напрямую связано с нашей собственной способностью прощать, поэтому основанием Поста и служит Прощеное воскресение. Просить прощения – если делать это не формально – значит осознать свою вину, а не виноватых, как то было замечено Достоевским, нет, нет вообще. Все мы виноваты перед Богом, перед самими собой и друг другом, и очень важно возродить в себе чувство вины, без которого невозможно внутреннее изменение, а значит и движение вперед, духовный рост.
Следующий шаг состоит в том, чтобы преодолеть эротическую направленность на себя, гордыню и тщеславие, эти слагаемые разрушающего нас «первородного греха» – объявить о своей вине, сделать ее явной, вывести на чистую воду и тем лишить силы, действующей тайно, изнутри. Процедура болезненная, но без нее обращенность на себя, о которой пишет Флоровский, будет только усиливаться. И наоборот: разомкнувшись, перестав зацикливаться на себе, мы обретаем свободу – свободу от себя неверного Богу, для себя, сообразного Христу. Отказываясь от своего замкнутого на себе «я», мы обновляемся по образу призвавшего нас в чудный Свой свет. Вот один из проблесков этого света в русской поэзии эмиграции. Умирающий Георгий Иванов пишет:
Если б время остановить,
Чтобы день увеличился вдвое,
Перед смертью благословить
Всех живущих и все живое,
И у тех, кто обидел меня
Попросить смиренно прощения,
Чтобы вспыхнуло пламя огня
Милосердия и очищенья
Пламя огня, пламя неопалимой купины, из которой говорит Бог, говорит с поэтом уже сейчас, в этих строках, его собственным голосом… Это и есть покаяние и – его плод (стихи). Плоды могут быть различны, лишь бы были. И дай Бог, чтобы начинающийся на редкость рано Великий Пост, этот ежегодный шанс для каждого из нас переосмыслить нашу жизнь (время остановить), шанс благословить всех живущих и все живое, попросить прощения не только у тех, кого обидели мы, но и – что труднее – обидевших нас, чтобы вспыхнуло пламя огня – дай Бог, чтобы этот шанс не был упущен, чтобы это время принесло свои плоды в жизнь вечную, стало временем нашего участия в божественном строительстве Небесного Иерусалима.
Простите меня… Храни вас Бог.