Как-то раз, в детстве, уж не помню из-за чего, а скорее всего просто так, мне очень захотелось спрятаться. Желание было настолько сильным, что выросло уже выше меня ростом, но все продолжало расти. Мы сидели с пацанами на веранде и, в общем-то, проводили время. То есть не делали абсолютно ничего. И тут Колька бахнул:
– Сыгранем в прятки!?
О! Я подлетел над землей! В очередной раз, поймав себя на мысли, что стоит мне о чем-то подумать и чего-то очень сильно захотеть, как это незамедлительно сбывается. Я тут же решил, что меня никто не найдет. По крайней мере сегодня.
Опрометью бросившись домой, едва водящий отвернулся к стене, я на ходу придумывал, как же лучше спрятаться. В кино про войну я видел разведчиков, которые маскировались с помощью защитного цвета маскхалатов, и фашысты не могли их увидеть. Они проползали прямо под носом у глупых фашыстов, минировали мост и уползали обратно, а те ничего не подозревая, играли на губной гармошечке. Потом мост взрывался, фашысты поднимали тревогу, бросались прочесывать местность, но, само собой, так никого и не находили. Потому что наши разведчики были в маскхалатах защитного цвета и еще они рисовали на лице разные полосы, зелеными и коричневыми красками, которые тоже хорошо помогали скрываться им от фашыстов. Поэтому сколько фашысты не смотрели, увидеть их они не могли. Даже если наши разведчики были прямо-таки перед носом у фашыстов, те только переговаривались на своем гортанном языке. Говорили они что-то, наверное, такое:
– Ганц, ты видишь что-нибудь?
– Нет, Фриц, ничего не вижу.
– И я ничего не вижу. Может быть, пальнуть пару раз из шмайсера, для острастки? И снимал с плеча свой автомат. *В этом месте у меня холодели ладошки и немели пальцы*
– Зачем зря тратить патроны, Ганц, давай лучше посмотрим вон там.
Они переводили взгляд на другое место, пожимали плечами и шли смотреть туда, а наши разведчики, которые были так напряжены, что даже капельки пота выступали на их лбах, беззвучно выдыхали и ползли обратно к своим. Я захотел стать разведчиком.
Конечно, тогда я не знал такого слова маскхалат, мне это папа объяснил. А сперва я думал, что они надевают специальные шапки невидимки, сделанные советскими учеными. Но когда папа объяснил мне про маскировочный халат и искусство маскировки, я очень обрадовался – ведь шапка невидимка это сказка, а в сказки верить хоть и хочется где-то внутри, но все равно понимаешь, что это сказка и ничего в ней нет настоящего, все выдумки и только девчонки могут в них верить. А маскхалат – вот он, на советском разведчике, и фашысты его найти не смогут, сколько бы они не старались и лбы свои не морщинили.
Прибежав домой, я задумался. Маскхалата у меня никакого не было. Откуда его взять я тоже не знал. Но меня вдруг осенило. У нас дома было изумрудно-зеленое покрывало с узором из дубовых листьев, оно было старым, и мама убрала его глубоко в комод. А раньше оно было на диване, на котором мы сидели перед телевизором. Я так и вспомнил. Только листья дуба немножко смущали – у нас в краю дубов никогда не было, и видел я дуб всего один раз в жизни, когда мы всей семьей ездили в Белоруссию к тете. Большой такой, в три обхвата. Ну и ладно, что у нас дуб в Карелии не растет, пацаны, я думаю, не очень сильны в природоведении и не догадаются, что это за листья лежат прямо у них перед носом. Очень мне понравилась моя идея с покрывалом.
Завернувшись в покрывало я посмотрел на себя в зеркало. В принципе, отражение мне внушило уважение и уверенность, что я становлюсь разведчиком. Эх, если б еще мост и фашысты были у нас в округе…
Повертевшись и так и эдак, я накинул покрывало на голову. Тихонько выглянув, чтобы посмотреть, насколько меня не видно я понял, что моя белобрысая башка ох как будет видна фашыстам. Срочно нужно было что-то придумать.
Целую вечность я пялился на себя в зеркало, и вот меня снова осенило! Башка-то, оказывается, не белобрысая, а светлая, как любила говорить моя мама. Она же мне и подала идею. Точнее воспоминание о том, как недавно она мазала мне коленки зеленкой, после того как я долбанулся о дерево когда мы играли в казаки-разбойники.
Дело пяти минут – извести тюбик зеленки на маскировочный окрас. Захваченный азартом, я вспомнил, что разведчики наносили на лицо еще и бурую краску. Проще простого – йод хранился вместе с зеленкой.
В общем, через десять минут я был серьезно похож на разведчика – зеленые с медными разводами волосы и темно бурое лицо испугали бы любого фашыста. Ха-ха, сказал я сам себе, кто меня теперь найдет! Для полного слияния с ландшафтом я решил покрасить еще и зубы, которые предательски белели из-под покрывала, но, попробовав йод на вкус, отказался от этой идеи. И так хорош. Правда немного тревожила реакция мамы на исчезновение зеленки и йода, но не беда, сказал я сам себе, настоящий разведчик ничего не боится. Я отправился в парк к пацанам.
Пацаны несколько оторопели, увидав мое великолепие. Они уже успели сыграть пару конов и готовились к третьему, когда я, как черный плащ из мультфильма, явился им во всей красе, раскинув полы моего маскировочного покрывала.
– Ты это чо? – отвисла нижняя челюсть у Славика.
– Ма-ски-ро-вка. – по слогам со значимостью продекламировал я. – Фильм Звезда видал?
– И чо? – Славик точно никогда бы не стал разведчиком.
– А ничо, - обозлился я, - Мы играем или чо?!
– Ага, - сказал Колька, и продолжал смотреть на мой костюм.
– Только я, чур, не вожу.
– А чо это ты не водишь? Приходящий – водящий, - напомнил мне неписанные правила дворовых пряток Игорек, самый маленький из нашей компании. Метр с кепкой или Коротышка, так его звали в нашей школе.
Я снисходительно улыбнулся, мол, мал еще, старших учить и говорю:
– А где ты, Игорек, видал, чтобы разведчики водили? Они прячутся и мосты взрывают... «…а водят только фашысты», - закончил я про себя. Конечно, я не считал Игорька фашыстом, только понарошку, пока он будет меня искать. А так Игорек очень хороший пацан, и мама у него хорошая, мой папа всегда с его мамой любезничает, когда мы встречаемся на улице. Моя мама так и говорит, когда они остаются с папой одни. Ну, я не счет. «– Ты чего это с ней любезничаешь, рога мне мечтаешь наставить?!» Я тут фыркал в ладошку. Рога, маме! У моего друга Семки дома в прихожей висели большие рога. Лосиные, говорил Семка. Когда я представлял маму с этими лосиными рогами, я и фыркал в ладошку. Хотя и не очень понимал, при чем здесь тетя Люба, мама Игорька. Папы у Игорька не было. Он говорил, что его папа погиб на войне, как герой. Мы все ему верили и немножко завидовали. Я даже, помню, как-то раз спросил у папы:
«– Пап, а почему ты не погиб на войне, как герой?
На что он мне отвечал,
– Когда шла война, я был еще очень маленьким, меньше тебя, а потом я подрос, но война уже закончилась, и я служил в мирное время. У меня даже медаль есть – За успехи в боевой подготовке, это когда мы…»
Дальше была история, которую я слышал тысячу раз, о том, как они с помкомвзвода играли в шахматы, и мой папа на спор обыграл его 10 раз подряд. Скукота, да и шахматы я не любил, сколько папа не старался посадить меня за шахматную доску. Я про себя думал, какой же у Игорька папа был герой. Он тоже, наверное, был меньше меня, но все-таки сумел погибнуть на войне. Я думал, что будь я в то время, я бы тоже, наверное, погиб. И уж точно имел бы медаль не за какие-то там шахматы.
Игорек, тем временем, нашел сторонников среди пацанов. Да почти все сказали, что приходящий – водящий. Мне было обидно, что они не хотят оценить моих маскировочных навыков. И тут я выпалил:
– Вот что, ребзя, а давайте я спрячусь, а вы попробуете меня найти! На спор, что до вечера не найдете.
Немного офигев от серьезности моих намерений, пацаны приняли спор. Мы разбили руки и установили правила. Они считают до ста в водящей беседке, не подглядывая, и потом идут меня искать.
– До вечера! – напомнил я им, - до вечера, чтобы искали. И пока не найдете, чтобы домой не шли. Когда не найдете, я сам к вам выйду!
– Заметано, - сказали пацаны и заулыбались, предвкушая, как легко они найдут меня всемером.
Сразу у меня не очень получилось спрятаться – я бухнулся на землю прямо перед беседкой и решил, что вот так, как в фильме, они меня и не увидят. Но, досчитав до ста и высыпав из беседки, они сразу же обнаружили мою дислокацию. Кто-то стал стаскивать покрывало, а остальные оглушительно смеялись вокруг. «Разведчик!» У меня загорелись уши, и захотелось зареветь. «Разведчики не плачут!» - напомнил я сам себе и кое-как сдержался.
Пацанам сказал, что решил пошутить и спрятался несерьезно, да и вообще, я из дома бегом бежал со скоростью 100 километров в час, и очень устал, решил отдохнуть. Я врал, а уши у меня горели еще больше. В общем, из уважения к моему костюму они снова отправились считать.
В этот раз я был умнее и ушел подальше в парк. Там я заметил упавшую накануне березу, которая не успела еще расстаться со своим зеленым нарядом, и решил спрятаться в ее длинных зеленых ветках, снопом лежавших на земле. Кое-как забравшись под них и капитально завернувшись в покрывало, я напряженно застыл, слушая удары своего сердца. Точнее, я старался услышать, что твориться вокруг, но сердце было слышнее. Бум, бум, бум, бум. Оно стучало прямо у меня в голове. Мне казалось, что это пацаны уже бегут за мной. Бум, бум, бум, бум. Это всего лишь мое сердце. Бум, бум, бум, бум. Черт возьми, да они же меня только по его стуку легко найдут! Под покрывалом становилось нестерпимо жарко – на дворе было самое начало июня, но солнце уже припекало. Я весь покрылся липким потом. Ветки, хоть и выглядели мягкими, но были колючими, сучковатыми и, казалось, специально подкладывались в самые неудобные места – под живот и под локти. Не выдержав духоты, я открыл щель для воздуха и чтобы оглядеться. Рядом проходила одна из многочисленных парковых троп, и по ней постоянно кто-то шел. То тетя с коляской, то три несвежих дяди с бутылкой, забулдыги, как говорила моя мама, то проносилась целая стайка дошколят. И вот что интересно – все они косились на меня. Тетя с коляской даже подошла и с заботой в голосе спросила:
– Мальчик, у тебя все хорошо?
Я зыркнул на нее, показав из под покрывала свое свирепое лицо цвета страшной болезни лишай стригущий и она в ужасе отшатнулась.
– М-мальчик…, - только что и смогла вымолвить.
Довольный эффектом, я все же остался недоволен тем, что меня так легко раскрыли. По моим предположениям пацаны вот-вот должны быть тут. Я быстренько выскочил из-под покрывала и посмотрел со стороны на свое укрытие. Сказать, что я пришел в ужас, значит не сказать ничего. Мои зеленые волосы, наверное, зашевелились как змеиное гнездо, (сходство, впрочем, было налицо) – изумрудное покрывало горело на фоне светло-зеленой молодой листвы, как большой плакат Брюса Ли на салатовых обоях в комнате у моего друга Лехи; как… Больше мне сравнений в голову не пришло. Тут я услышал, что вдали перекрикиваются пацаны, охватившие парк полукольцом и прочесывающие его, как пресловутые фашысты. Голоса неумолимо приближались ко мне. Бросив в березе предательское покрывало, что есть духу, я бросился в противоположную от голосов сторону. Надо было успеть удрать, пока еще меня скрывали довольно густые кусты, разделявшие парк на правильные аллеи.
Пригнувшись, я бежал вдоль этих кустов все дальше от голосов, в ту сторону, где никогда не убирались дворники. Мне было немного жутковато, но в то же время меня обуял какой-то восторг, что вот, мол, он я, разведчик, взорвал немцам мост, а теперь ищу место, где бы отсидеться, пока они меня там шугают, или, как объяснял мне папа, шукают, то есть ищут.
Я бежал до тех пор, пока не наткнулся на стену обветшалого одноэтажного домика с ветхой фанерной крышей, стоявшего на краю парка, рядом с зеленым театром. Это была то ли сторожка, то ли реквизиторская, в то время, когда летний театр еще работал. Мы обычно не играли тут, так как боялись маньяков, которыми, мама сказала, парк просто кишит. Папа посмеивался, говорил, что она трусиха, а я, живо представляя себе эту неухоженную часть парка – густой кустарник и заброшенные тропинки, в любое время года покрытые опавшими листьями. Я дорисовывал в воображении эту картинку посверкивавшими то тут, то там из-за деревьев лезвиями маньячьих топоров, и верил маме, а не отцу. Но сейчас меня в спину толкала какая-то неведомая, похожая на ветер сила, знакомая всем пацанам - это именно она толкает их на спор прыгнуть с гаража или даже с крыши веранды на площадке в детском саду; залезать на высокую лестницу осветительной конструкции над стадионом до тех пор, пока руки не задрожат и тошнота не подкатит комом к горлу; нырнуть вниз головой в карьер; пробраться ночью на охраняемую стройку или, еще лучше, на кладбище… Да и время было еще детское – сорок четыре минуты третьего, 14:44. Время я научился определять рано, гораздо раньше моих сверстников, и, в душе, всегда этим очень гордился. У меня даже были черные электронные часы C-a-s-i-o, подаренные родителями на прошлый день рождения (10 лет), и я всегда мог безошибочно сказать который сейчас час. В три часа мне не грозили маньяки, ведь они все, наверное, были на работе. Хотя, какая у маньяков работа? Я не знал, и задумываться не стал, а, просто пробежав эти мысли как летящие мимо кусты, помчался дальше, вдоль стены разыскивая для себя какую-нибудь лазейку.
Вход в старое здание нашелся слева за углом. С улицы, с яркого дневного света, я заскочил в полумрак заброшенного помещения и сразу же провалился куда-то вниз. Лететь – дух захватывало, я даже не успел испугаться, как уже лежал на земле, весь окутанный каким-то белым светом, появившимся после яркой вспышки. Так, по крайней мере, мне казалось в тот момент. Затем свет ушел и высоко над собой я разглядел серые стропила. Я автоматически прикинул, что упал с серьезной высоты, с детсадовскую веранду, примерно. Сначала было просто тихо, потом послышалось пение птиц и шелест деревьев. Машины шумели на дороге за парком. В общем, все было обычным, и я хотел встать, чтобы продолжить игру. Но встать не поучилось. Точнее, получилось, но не до конца – когда я попытался опереться на правую ногу, опять вспыхнуло, и я снова ничего не видел, кроме белого света, а затем и стропил.
«Ногу, я сломал ногу - пронеслось в голове, еще не остывшей от недавнего бега, – Мама ругать, будет, или даже ремня даст, наверное…» В тот момент мне это показалось страшнейшей карой. Обычно, увидев, что я что-то натворил и прежде чем начать ругаться, мама подходила вплотную ко мне, нависала словно туча, и я чувствовал, как делаюсь маленьким-маленьким, съеживаюсь, таю на глазах. Мне всегда казалось, что стоит маме как следует разозлиться, из ее глаз действительно может вылететь молния, как из глаз того всевидящего Бога, про которого говорила нам бабушка Славика. Она всегда вспоминала о нем, призывала его в свидетели, когда мы начинали сильно шуметь в Славкиной комнате. Изображение его – икона, висело в углу их гостиной, мимо него обязательно надо было пройти, чтобы попасть в детскую. Хотя лицо Бога, само по себе, не было страшным, а даже наоборот было чем-то приятно, хоть и отстранено, бабушку мы боялись и не рисковали шуметь или плохо вести себя на глазах у него. В комнате мы почти сразу забывали о Боге, и бабушке приходилось призывать его в свидетели, чтобы он усмирил этих иродов, то есть нас. Так вот, бабушку Славика и ее Бога я боялся гораздо меньше собственной мамы. Сломанная нога могла принести мне наказание, ни с чем не сравнимое – смертельную молнию.
От тревожных мыслей о маме, Боге и бабушке Славика меня отвлекли шаги, неожиданно раздавшиеся над головой. Кто-то шел к пролому, в который я имел несчастье свалиться. Я замер, и вроде бы даже перестал дышать. Сердце больно забилось о ребра.
«Маньяк?!» – зачем-то подумалось мне. На фоне серых стропил появилась лохматая голова пожилого дяденьки. Пожилого потому что я первое, что я увидел, была борода. Из-за бороды появился нос и затем уже глаза. Дяденька нагнулся над дырой.
- Кто тут? – осторожно спросил он.
Я молчал, боясь пошевелиться.
- Кис-кис-кис… - еще раз неуверенно позвал дяденька, который был, видимо, немного подслеповат.
Пока он смотрел, я думал, что умру тут же, на месте. Я забыл о больной ноге, о маме, о пацанах, о прятках. «Я умру, если он не перестанет сюда смотреть!» - именно так я и думал. Время тянулось как жевательная резинка, когда ее медленно вытягиваешь изо рта, а она потом висит под подбородком, и ты старательно закручиваешь ее языком обратно в рот. Обычно время идет так, как если бы ты ее взял и втянул в себя в три счета.
Дяденька стоял так целую вечность, но так как я не шевелился, он отошел и, осторожно обойдя дыру, сделал шаг на улицу. А там пели птицы, шумел лес, ездили машины. Там мама и папа, там Славик с пацанами, там телевизор с мультфильмами и ужин, и моя комната с картинками Микки Мауса на стене, и все остальное, что меня еще только ждало впереди… Тут я отмер и заорал…
Дяденька оказался мирным пенсионером из соседнего дома, который искал тут свою убежавшую кошку. Как же он испугался, аж побелел, увидев меня - я и забыл, что выгляжу как акварельная афиша фильма «Звездные войны» у кинотеатра Строитель. Тем не менее, он благополучно позвал на помощь (пять минут, пока его не было я описывать не стану, это займет слишком много времени), прибежали два дяди-спортсмена и осторожно, как хрустальную вазу, вытащили меня. Было больно, было приятно от их рук, от того, что вокруг люди. Даже смертельная молния перестала пугать меня. Приехала скорая, меня поместили на настоящие носилки с колесиками. Прибежавшие на такой шухер, как скорая, пацаны стали свидетелями моего триумфа. Ни больше ни меньше, я чувствовал себя героем-разведчиком, вернувшимся с удачно выполненного тяжелого задания. Да что там, я чувствовал себя Героем Советского Союза, самой сильной, прекрасной и дорогой мне в мире страны.
Потом были слезы мамы, стоявшей в объятьях отца, складку на лбу которого я не замечал до этого, больница, гипс, невкусные серые макароны с противным теплым гуляшом, вкусный компот, одиночество и сосед Коля, которому принесли настольный хоккей, и много чего еще. Вспоминая об этих злополучных прятках, отлучивших меня от двора и пацанов почти на целый год, я думаю, что все это время я, наверное, все равно был счастлив. Счастлив и горд. От того, что пацаны-то меня так и не нашли! Я долго чувствовал себя всамделишным, прирожденным разведчиком и планировал после школы сразу же подать документы в разведучилище, как мне папа объяснил. Но со временем я увлекся чем-то еще, да и военная карьера стала терять свой престиж. Как, впрочем, и все, что окружало нас, пока мы росли.
Это уже потом, став старше, я понял, что правильно прятаться надо не так. Правильно прятаться надо за ледяным молчанием или ничего не значащими фразами; за многозначительными полуулыбками и полуответами, за нахмуренными бровями; за загадочным видом и приличным костюмом; за деньгами и машиной, за отпуском на юге, или даже, за его возможностью, за возможностью купить билет в любую страну на любой карте; за телевизором и интернетом с возможностью уйти от себя не вставая с кресла; за собственным именем и фамилией, в конце концов. Прятаться, так чтобы тебя не нашли пацаны, враги, любимая. Чтобы ты был неуловим для любых сетей и силков. Чтобы ты в любой момент знал, что ты можешь исчезнуть, стоит только протянуть руку или сделать звонок, отправить письмо по электронной почте. Прятаться надо так, чтобы было хорошо и уютно.
– Наконец-то я действительно в безопасности, теперь я один, хорошо спрятался и могу сладко потянуться, и снять уже надоевшую маску. Да, вот я и остался наедине сам с собой…
– А теперь что? – спрашивает какая-то несознательная молекула в мозгу.
– Помолчим, подумаем о том, от чего мы еще не спрятались, - говорю ей, - подумаем о себе… Интересно, кто нас будет искать?