1
В комнате тихо… прохладно, плотные занавески на окнах создают полумрак. В правом углу комнаты в красивой позолоченной рамке, с золотым обкладом, висит икона. Иисус Христос внимательно смотрит с иконы, осеняя пространство перед собой крестом, сложенным из пальцев правой руки. В левой руке он держит открытую святую книгу. Горящая лампада висит перед иконой. От легкого движения воздуха ее пламя неспешно колеблется, создает на обкладе иконы подвижные блики. В комнате слегка пахнет ладаном. Глаза Иисуса, с отблесками света от лампады, кажутся живыми, внимательными, смотрящими на человека, сидящего за столом лицом к иконе. Глаза Иисуса через многие века встретились с человеческим взглядом, и уже довольно долго смотрят друг на друга. Губы человека шевелятся, словно человек разговаривает с Иисусом. Может человек о чем-то просит или в чем-то кается, или возносит хвалу. Трудно понять, о чем человек говорит, губы беззвучно говорят, говорят…. Иисус терпеливо слушает….
Человека сидящего за столом зовут Абрамом Абрамовичем по фамилии Абрамкин. Христианское имя его Петр, а всуе его величали прозвищем - «Тройка». В комнате чисто, дорогая мебель поблескивала полировкой. На полированном столе, перед Петром, стоит бутылка с питьевой водой «Амазон» и стакан с недопитой водой. Здесь же, рядом со стаканом, лежит трубка радиотелефона. Руки с вытянутыми пальцами спокойно лежали по обе стороны стакана. У стола стоит футляр скрипки. Кроме Петра в комнате никого нет. С улицы доносился слабый звук проезжающих автомашин, да редкий крик птиц. Большие часы на стене с позолоченным маятником, который медленно качается из стороны в сторону, отсчитывал минуты жизни Петра.
Тихо в комнате… И вдруг телефонная трубка издала резкий звук, показалось, что он заполнил всю комнату и оживил все вокруг. Петр берет трубку, слушает, молчит, кладет трубку на стол и быстро встает. Он чуть выше среднего роста, среднего возраста, фигура спортивная. Порывисто подошел к шкафу, взял продолговатую, темного цвета сумку. Повернулся к иконе, привычно осенил себя православным крестом и вышел на улицу.
2
Все Ростовчане знают шумное и веселое место, это парк имени Горького. Я не знаю, когда он был основан, но я его знаю лет 30. Мало что в самом парке меняется. Но люди в парке меняются. Меняется манера поведения, одежда, меняется смех, улыбки, и возраст тоже меняется. К этим веселым отдыхающим ростовчанам, всегда спиной к ним, стоит величественный Ленин с приподнятой рукой, указывающей в ту сторону, куда надо всем идти, где всех ждет счастливая жизнь равных, среди равных, свободных от жадности и себялюбия, презирающих стяжательство и обогащение, стремящихся к познанию смысла и совершенствования своей жизни…. Да, да! То, что я вам сейчас скажу! вы мне не поверите! Но вы можете проверить. Ленин указывает рукой на соборную площадь, на величественный четырехстолповый храм Рождества Пресвятой Богоматери с пятью золотыми куполами, увенчанными такими же золотыми крестами, и высокую колокольню с современными антихристовыми часами. Перед храмом, на пьедестале, в бронзе, стоит Митрополит Димитрий Ростовский. Стоит лицом к Ленину и показывает поднятой рукой в сторону Ленина. Пальцы руки Митрополита сложенные крестом, и кажется, что он то ли защищается священным символом, то ли призывает святым знамением обратить внимание верующих на самого великого в мире, и самого униженного в своей стране в 21 веке, человека. Так и стоят они, указывая друг на друга уже не один десяток лет, словно приветствуют друг друга и указывают светлый путь, один товарищам, другой братьям и сестрам.
Но товарищам, братьям и сестрам до этого и дела нет. Они беснуют в своей обывательской жизни, обращаясь к храму только тогда, когда надо о чем-то попросить, и обращаясь к Ленину из-за любопытства, сея мусор из обверток съеденных сладостей, выпитых бутылок, заплевывая пространство вокруг Димитрия и Ленина использованной жевательной резинкой. У них своя жизнь! Свободная, демократичная, либеральная, социальная, монархическая, аристократическая, элитарная, тираническая и анархическая. Правду сказал Платон 400 лет до нашей эры в своих трудах о государстве, что в демократии одновременно присутствуют все формы социального устройства общества. Свобода !...... Знать бы, что такое свобода да справедливость?! Молчит Ленин, молчит Дмитрий Ростовский. А читать некому их заветы. Все с телефонами в руках, с наушниками в ушах слушают «реперов», и по ночам вместо чтения или молитв сидят в Интернете, развлекаясь кровавыми детективами, эротикой и анекдотами. Да! Вот это жизнь!…….
3
В парке имени Горького есть маленькое сооружение, белое, с белыми колоннами, с куполом и шпилем на нем. Здание называют галереей. И на ней есть голубая вывеска «АМАЗОН». Может читатель в 2010 году в июле месяце, когда одолевала Ростовчан великая аномальная жара, не увидит эту вывеску. Но она, в то время, о котором идет разговор, была. Там, предприниматель Акуленков организовал бесплатную раздачу пенсионерам очищенной по современной технологии питьевой воды «Амазон». Внутри галереи маленькое кафе. Беленькие столики, изящные беленькие стулья, и молодые, стройные и красивые продавщицы, и они же официанты, улыбаясь, подадут воду марки «Амазон», или кислородный коктейль, или просто коктейль, подадут мороженное или, в размер тарелки, пиццу и бутылку пива. Заказывайте, и улыбающиеся девушки вам скажут: «С вас 400 рублей».
Именно в этом кафе «Амазон» назначили встречу Владимир Петрович Петухов и Петр Абрамович Пенкин. Они сидели за столиком, им подали пиво, пиццу, и фирменный напиток – кислородный коктейль. На них дорогие костюмы, лица чистые, холенные и самодовольные, возрастом около сорока лет. Называли они друг друга по имени и «на ты».
– Ты, Петр, зачем вновь подымаешь вопрос, который уже давно решен полюбовно? – Говорил тихо Владимир. – Учредительные документы никто не отменял и соглашение о долевом участии оборотных капиталов ты сам подписывал, и никто на тебя «не давил». Так почему тебя опять этот вопрос «калбасит». Зачем снова «пену пускаешь». Впрочем, чего ожидать от Пенкина, только пену. – Шутливо закончил говорить Владимир.
Петр молчал, внимательно смотрел на Владимира, желая разгадать смысл последней фразы. Последняя фраза задела его самолюбие. Может быть, Владимир хотел таким образом выказать свое пренебрежение к нему, унизить его, либо так высказать свое мнение о значимости его в делах фирмы, которую они вместе создавали. Или решил дружески пошутить.
Владимир тем временем сложил пиццу вдвое, с аппетитом откусил и стал интенсивно пережевывать, перекладывая пищу из одной щеки в другую, при этом, наслаждаясь, причмокивал, и издавал звуки, словно жадный кот от вкусной еды.
– Послушай, Владимир, – заговорил Петр – ты знаешь, что я все доходы свои использовал не в личных интересах. Я все пустил в дело. В оборотных фондах, которые «крутятся» в фирме, это мои деньги и они превысили твою долю уставного капитала, и соотношение моих денег в оборотных средствах в четыре раза превышают твои, находящиеся в обороте.
– Ну и что?! – Прервал разговор Владимир, продолжая разжевывать пиццу.
– Не прикидывайся непонимающим. В уставном капитале твоя доля три четвери, а моя только четверть. Сегодня мои деньги в обороте составляют три четверти, а твои теперь составляют четверть. А прибыль по прежнему делится по старому уставному фонду. Три четверти себе берешь. Не по-божески поступаешь.
– Зато по понятиям! – Ответил Владимир. – Сам подписывал соглашение, делить пропорционально долей, внесенных в уставной капитал. Так к чему разговоры?
– Я прошу тебя пересмотреть уставной капитал, и изменить его. Я даже предлагаю уставной капитал сделать в равных долях, пятьдесят на пятьдесят. Тебе выгодно. Часть своих денег я тебе отдаю. Бог свидетель – это справедливо.
Владимир продолжал наслаждаться пиццей, запивая пивом, молчал, настроение его все больше и больше портилось.
– Хочешь меня ограбить, да еще благодетелем прикидываешься. По соглашению можешь забрать уставной капитал, и дополнительно можешь забрать свои пятьдесят оборотных и катись на все стороны. Я верен договоренности на момент создания фирмы.
Петр выслушал спокойно, но в душе бушевала обида. Он знал, что нельзя убрать половину оборотных фондов. Фирма завязла в договорах и обязательствах. Взять «оборотку» означало обанкротить фирму, и он останется без фирмы. Нет, такой оборот дел Петра не устраивал. Разделить фирму ему тоже не хотелось, по соглашению раздел тоже по соотношению долей уставного капитала.
– Почто задумался, Петр? – задал вопрос Владимир, – давай оставим как есть. Ведь твой кусок тоже немаленький.
– Что ж, Владимир, значит, не договорились! – Ответил Петр. – Бог рассудит!
– Бог уже рассудил. – Ответил Владимир и стал набирать номер по телефону.
– Ало, ало. Это я. – Заговорил Владимир в трубку. – Заказ не отменяется. Я беру костюм тройку, итальянский, размер 50, рост 3, полнота 2.
– Бог, все за нас решит, – продолжил Владимир, пряча телефон в карман, – пошли по домам. Завтра мудренее, чем сегодня.
Они вышли из галереи, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Внешне казалось, что они расстались дружески. Петр шел домой, квартира его была в здании, которое находилось на соборной площади, против собора. Петр гордился своей квартирой на третьем этаже. Он любил сидеть за столом стоящим против окна и смотреть на золотые купола собора.
4
«Тройка» сидел в машине, припаркованной около гостинице « Колхозная» по улице Тургеневская, недалеко от собора. Неприметная машина белого цвета затерялась среди таких же «жигуленков» и не привлекала внимание. «Тройка» держал руки на руле, спокойно разглядывая снующих людей, словно муравьи в муравейнике. Наконец зазвонил телефон. Тройка приложил телефон к уху и выслушал сообщение: «Заказ не отменяется. Я беру костюм тройку, итальянский, размер 50, рост 3, полнота 2».
Абрамкин, он же «Тройка» вышел из машины с сумкой и медленно пошел к собору. Вошел в храм через западные ворота, купил самую дорогую свечу, мельком, машинально прочел уведомление, висевшее на стене: «Свечи, купленные вне стен храма, бог не принимает в качестве пожертвования». Машинально положил сотенную купюру в ящик для пожертвований, над которым висела табличка «Пожертвование в помощь усопшим». Затем подошел к иконе Иисуса Христа, и поставил зажженную свечку. С минуту, молча стоял у иконы, перекрестился, внимательно вглядываясь в лик господа. Затем подошел к распятию, поцеловал его и произнес: – Помоги и прости Господи. – И вышел во двор храма.
Во дворе собора Абрамкин прошел вдоль длинного здания, в конце которого расположен туалет. В туалете открыл сумку и извлек сверток, переоделся в священника. Наряд завершил париком наклейкой бороды и усов. В таком наряде Абрамкин из туалета направился к колокольне. Вход в колокольню со стороны приходской школы был скрыт со стороны входа в западные ворота собора. Ключ легко повернулся в замке и Абрамкин оказался внутри колокольни. Замкнул за собой дверь и быстро, по металлической лестнице, которая располагалась справа, поднялся на третий уровень, где висел большой колокол.
Необычная была картина, когда человек внутри колокольни, под священным колоколом собора Рождества Пресвятой Богородицы, в одежде священника, привычными движениями собирал винтовку. Аккуратно установил оптический прицел.
Абрамкину хорошо было видно трехэтажное здание с полуколоннами. Он отсчитал на третьем этаже третье окно слева и заглянул в прицел, и ясно увидел человека сидящего лицом к нему. Абрамкин узнал его по фотографии. Перекрестие прицела замерло на лбу человека, в том месте, где по легенде располагается третий глаз. Перекрестие прицела и глаза образовали треугольник, который Абрамкин называл «тройкой»…. А на площади внизу суета. Машины, трамваи, прохожие, торгующие и нищие, просящие подаяния во имя Иисуса Христа слились в единый круговорот движения, шума и непрерывного разговора. И все они возле храма суетливо спешили справить свои запросы по покупкам, или проезду по площади. Каждому из них не было дела до остальных, они все рядом, толкались, суетились и в тоже время были одни и безразличные к окружающим. Каждый за себя! И каждый от всех! – постулат двадцать первого века. И только их всех объединял один собор, на который мало кто обращал внимание. А те, из немногих, кто бросал взгляд на купала, и то для того, чтобы выпросить у бога помощи или прощения. А купала… блестели золотом на солнце, напоминая о божьих законах, по которым давно уже никто не живет, и грозят смертной карой грешникам, и славят святых, и обещают райскую жизнь покорным безгрешным, и прощают все миру суеты насилия и мгновенных наслаждений. Выбирай человек! Вечно гореть в пламени адском, или вечно блаженствовать в раю!
Курок вечности под пальцем Тройки плавно перемещался, и вот… шептало освободило затвор, раздался приглушенный глушителем выстрел. Его никто не услышал в этом площадном шуме и гаме. Даже голуби, у памятника Димитрия Ростовского никак не почувствовали звука и продолжали собирать корм, разбросанный сердобольными любителями голубей. Только колокол тихо, тихо отозвался над головой «Тройки», как будто вскрикнул от ужаса содеянного.
Тройка видел в прицел, как смертоносная пуля пробила стекло, и как на лбу человека образовалось отверстие на месте «третьего глаза», и как человек упал навзничь, и еще он увидел лицо женщины, посмотревшее через окно, прямо в прицел. Лицо, наполненное ужаса и боли!
Абрамкин выполнил заказанную работу. В сознании мелькнула дежурная фраза «Спасибо господи», и быстро собрал винтовку, сложил в сумку, быстро вышел из колокольни и в туалете вновь принял светский вид, и поспешил к машине. Ему надо было успеть на железнодорожный вокзал и в ячейке И532 взять вожделенную для всех пачку денег, всесильную, любимую всеми, прощающую все всем, и дарующую райскую жизнь на земле.
А потухшая горем женщина, там, в той квартире на Соборной площади, плача говорила в телефон:
– Володя, Володя, Петю только что убили, что делать? Приезжай, Володенька, какое горе….
5
В комнате тихо… прохладно, плотные занавески на окнах создают полумрак. В правом углу комнаты в красивой позолоченной рамке, с золотым обкладом, висит икона. Иисус Христос внимательно смотрит с иконы, осеняя пространство перед собой крестом,…. . Лампада по-прежнему горит перед иконой. Глаза Иисуса, с отблесками света от лампады, смотрят на Абрамкина. Иисус терпелив…. и милостив. Уже не один раз он «Тройке» прощал грехи….
Перед Абрамкиным, на столе, стоят три стакана с небольшим количеством налитого коньяка. Здесь же поодаль стоит бутылка с красочной наклейкой, на которой нанесено теснением множество медалей и звезд. А далее, за стаканами, лежат небрежной кучкой пятитысячные, красного оттенка - государственные казначейские билеты, называемые деньгами. Абрамкин, поверх стаканов внимательно смотрел на деньги. И Иисус тоже смотрит на деньги. Да…., вот это прибыль! Точный взгляд, крепкие руки, и легкое движение одного пальца, и вот они! Деньги! Миллион, «заработанный» одним движением пальца! «Деньги, деньги, дающие свободу!.... Свобода?... А что это такое?» – подумал Абрамкин.
Абрамкин поднял глаза и мысленно обратился к иконе: «Иисус, скажи, что такое свобода, счастье, равенство, что это? Более 2000 лет ты владеешь умами своей паствы, большинство тайно или открыто себя считают «Христианами», молятся, и в молитвах клянутся в вере твоему учению, называют друг друга сестрами и братьями, и все стремятся богатеть любыми методами: воровством, обманом, насилием, убийством! И все из-за денег, и все ради богатства! Нарушают заповеди отца твоего «не обогащайся, не убий…». Церковники стремятся богатеть, подымают храмы все выше и больше, подымают кресты, на котором ты был казнен, а преступность с ростом куполов и крестов неуклонно растет. Не потому ли, что мы подымаем и поклоняемся самому жестокому орудию казни – кресту, на котором тебя распяли?».
Абрамкин содрогнулся от такой мысли, перекрестился:
– Прости господи. – Прошептал Абрамкин.
Иисус продолжал смотреть на деньги, лежащие на столе, и казалось, что глаза его мироточат.
«Я тоже убил». – Продолжали бежать мысли у Абрамкина. – «Убил за деньги, и убил наверное такого же негодяя, как и тот, кто «заказал». Откуда у них такие деньги. Награбили и не поделили по «справедливости»? Это бог их наказал. Нет большего зла, чем деньги, которые людям дал господь. В них не видно тех, у кого их отняли, не видно слез обиженных, на них не видно крови и пота тех, чьим трудом они созданы. А за их труд , преобразованный в деньги, можно все купить! И девку-красавицу и депутата народного, и блюстителя закона – полицая, и хлеба. Скажи, сын божий, зачем отец дал людям алчность, гордыню, жадность и деньги?».
Абрамкин взял первый стакан, посмотрел на него внимательно, и вылил во второй стакан. Затем, не спеша, с задумчивым выражением лица, взял третий стакан и тоже, медленно вылил во второй стакан. Он всегда, как ритуал, так делал перед иконой, объединяя содержимое трех стаканов в один стакан. Ему казалось, что триединство ему поможет и облегчит ему душу. Наконец он поднял стакан на уровне глаз, посмотрел через стекло стакана на пламя лампадки и выпил.
Абрамкина все же мучила совесть, раскаянье рвалось из души. И это всегда после выстрела так было. Он клялся себе, что это все последний раз, но когда появлялся заказ, не мог устоять перед кучкой бумажек называемых деньгами. Он ненавидел их и не мог отказаться от них. Смотрел на деньги, лежащие на столе и задавал вопрос: «Зачем столько, зачем они?». И каждый раз, когда ему их предлагали, не мог отказаться.
Коньяк постепенно овладевал его сознанием. Ему казалось, что лампадка стала гореть ярче. Из души рвалось почти искреннее раскаяние, но не спешило вырваться. А тут еще эти глаза. Он видел такие глаза впервые. Его жертвы, сраженные пулей, посланной из далека, падали как игрушки в большом тире жизни. А сейчас впервые увидел в прицел искаженное и страдающее живое лицо женщины с большими глазами, которые просто «выстрелили ему страданием и болью в его душу.
– Она ведь невинновная! Я убил ее. – Прошептал тройка. – Тот, что упал, он не понял, что убит. Он и боли не ощутил. Просто потух свет, потухла жизнь, как выключенная электрическая лампочка. А она, эта женщина, будет страдать!
Рука тройки потянулась к деньгам! Приподнял их, и вновь бросила на стол.
«Деньги оправдывают все». – Подумалось ему. – «Свобода и независимость превыше всего. Видно богу так надо было. Его воля моей рукой убивать и наказывать»!
Хмель затуманила сознание Абрамкина. Он потянулся к футляру скрипки, достал ее, достал смычек, и….
Комната наполнилась звуками. Абрамкин мог и любил играть на скрипке. Он смотрел на икону Иисуса Христа, словно искал в его глазах одобрение или прощение, а скрипка звучала все громче и выразительнее и выводила мелодию Ф. Шуберта. «Аве Мария». Смычек то медленно, то быстро перемещался, пальцы как игривые ребятишки бегали по грифу скрипки, и знаменитая мелодия молитвы во славу божьей матери все громче и громче лилась перед иконой ее сына. На самой высокой ноте, неожиданно прервался звук. Абрамкин положил смычек на стол. Налил коньяк в стакан и залпом выпил. Алкоголь приглушала его душевный неуютный мир. И снова зазвучала скрипка, но на этот раз звучал «Полонез Агинского» ….
В комнате тихо… прохладно, плотные занавески на окнах создают полумрак. В правом углу комнаты в красивой позолоченной рамке, с золотым обкладом, висит икона. Иисус Христос внимательно смотрит с иконы, осеняя пространство перед собой крестом. Перед ним стол за которым сидит Абрамкин, положив голову на стол. Тихо… Абрамкин в забытье, спит, а перед его глазами лицо женщины все беспощаднее и беспощаднее передает ему свою боль и смотрит ему в глаза.
А где-то, неизвестно кто, готовит деньги и ищет исполнителя на новый выстрел. Кому-то и кто-то мешает жить. В 21 веке в России стрелять стало модной «работой». Телекамеры, смотрите внимательно с оград величественных особняков. Пули для ваших хозяев уже изготовлены на заводе и ждут «трудовой» секунды.