Фонари сияли, как разноцветные леденцы, а с неба сочился протухший бульон ночного города. Оставив свой объемный багаж под крышей, Олег вышел подышать. До электрички оставалось полчаса.
Рельсы, отполированные стальными червями-исполинами, вздрогнули от тела приближающегося поезда. Какая-то женщина впереди вдруг затрясла своей причёской и что-то выкрикнула в пространство. Раньше так разговаривали с дУхами, теперь же... Мысли его прервал отчаянный скрежет состава, словно по чьей-то глупости набравшего скорость перед торможением, а спустя несколько секунд уже перед глазами скользнула вереница странных, чёрных цистерн, границы одной из которых слизывал густой дым. Ещё через миг раздался резкий взрыв, окончательно порвав сонную зачарованность, отчего Олег напрягся и приготовился отскочить в сторону. Второй хлопок швырнул какую-то деталь в направлении станции, сопровождая испуганные крики звоном разбитого стекла. Из вскрытой цистерны полилась непонятная муть, а огонь, поперхнувшись, полез на соседние.
Опомнившись, Олег побежал внутрь забрать свои контрабас. Вырывающийся наружу поток испуганного люда отбросил его, и лишь со второй попытки удалось попасть внутрь. После такого сопротивления вокзал словно втянул в своё опустевшее горло. Лишь одинокая бомжиха, болтающаяся пьяным языком среди скамеек, окликнула его на повороте: "Не трогай! Эта зараза уносит жизни..." Контрабас что ли?
Потом уже были пожарные машины, люди в белой спецодежде, дезинфекция, карантин...
...
Он хотел убежать, но прекрасно понимал, что не может стать такой угрозой. Страшное сознание того, что лучше умереть вдали, чем стать причиной смерти любимых. Позже, проваливаясь в дремоту, он начал забывать, где он и кто. Штрихи и краски... древние письмена и эскизы обычной жизни, наложенные как измятая обёрточная бумага друг на друга, путались в преддверии долгого сна...
Он чужой в большом городе. Поселился с другими иммигрантами в тесной комнатушке на втором этаже массивного, мрачного дома. Низкие потолки, давно сменившие белый цвет на копоть, давят душу как крем из тюбика в голое окно меж серых стен. Надо выйти на улицу...
Олег выходит через парадный и оказывается на раскисшей от осенней мокроты, умирающей траве. Туфли грозятся скользнуть в грязь, и ноги молят о лёгких шагах... быстро! Он пробегает по каким-то заросшим трубам теплотрассы и благополучно добирается до тротуара.
Неопределённое время Олег бродит по многолюдным улицам, поражённый чужим языком и обычным безразличием. Два массивных "гамбургера" мужской наружности, не замечая его, пересекаются, так что приходится остановиться во избежание столкновения.
Потом он возвращается. В уме звучат слова друга, что нужно осторожно идти по трубам, чтобы не увязнуть в болоте. Какое там болото! Просто немного осторожности...
Оказывается, что назад уже тем путём не пройти: трубы затопило, а Олег даже не помнит, как точно он шёл. Ничего... значит, в обход.
Рядом с общежитием, почти вплотную, находится старое здание на реконструкции. По деревянному каркасу для передвижения рабочих можно значительно сократить дистанцию! Олег замечает несколько странных бабок с восковыми лицами, монотонно плетущихся вверх по доскам и скрывающихся где-то на самом верхнем этаже этого монстра истории. "Умалишённые..." – мелькает в голове Олега, когда он хватается руками за доску, чтобы забраться...
Вдруг крики со стороны общежития привлекают его внимание. Испуганные, а потом... злые голоса! Люди хотят поймать и расправиться с ним, потому что он испачкался мелом! Почему только сейчас вспоминаются рассказы переселенцев о страшном доме и табу? Наверное потому, что такому бреду он и значения не придавал! Олег торопливо взбирается, расталкивая безумных старух, и проникает в святая святых. Но здесь только круглая комната с паутиной и пылью на мозаике окон, а в центре – большое зеркало, обрамлённое старым деревом. Зеркало, в котором отражается только оно само.
Со спины подходит старуха и отталкивает его в сторону. Как загипнотизированная, она идёт прямо в зеркало и проходит насквозь, словно через голограмму, и вместе с тем исчезает сама. "Портал!" – Олег мгновение сопротивляется соблазну шагнуть туда. Страшно, но... какой выход?..
Чей-то крик из сна на короткое мгновение задержал сознание в том фантастическом месте, где ценой возвращения казался разум. "Безуумеееец!!!" – протяжный крик, полный сожаления. Затем Олег ощутил себя лежащим на песке под убаюкивающий плеск волн. Ослепительный свет заставлял жмуриться, и Олегу стоило усилий победить его. Открыв глаза, он увидел... себя с высоты.
Он лежал на спине обнажённый, а в голове, среди растрёпанных волос, был песок. Лицо казалось ясным, с выразительными чертами, нарочно выделенными для какой-то постановки.
Губы яркими дугами слегка улыбались, а стеклянные глаза изумрудными линзами бессмысленно смотрели вверх.
Заигрывая с морским ветром, с неба пошёл дождь, каждым своим стуком всё сильнее и сильнее. Капли срывали черты с его лица, и только самые яркие краски словно держали эфемерную сущность в реальном... а через миг смыло и их. Осталось лишь безумное слово для слышащего вой ветра и желание цепляться за сон, чтобы не исчезнуть навсегда.
...
Клин-клин! Клин-клин! Клин-клин...
Нина нехотя откинула одеяло. "Выходной же... только семь часов! – взгляд недовольно отскочил от настенных часов. – В такую рань..." Отворив дверь, она отпрянула от неожиданного крика свекрови:
– Нина! Скорее... скорее! Включай телевизор!!!
– Да что случилось, мама? – вырвалось само под активный шорох немолодой уже женщины в поисках пульта. Нина потёрла глаза...
"...в районе станции Дмитровской, в ночь на седьмое октября потерпел аварию перевозивший химические отходы поезд. По факту взрыва одной из цистерн, содержавшей особо опасные, токсические вещества начато расследование... предположительно теракт..." Сознание перестало воспринимать текст целиком, выхватывая лишь страшные слова...
– Что ты стоишь! Звони Олегу!!!
Очнувшись от шока, Нина бросилась за мобильником. "Он же был там! Он ждал свой поезд!"
– Да, солнышко? – несколько секунд "Розочки" Франца Шуберта прервал спокойный голос.
– У тебя всё в порядке? Где ты сейчас? По телевизору показывали... столько потерпевших... что это за авария? – посыпалось в трубку.
– Да... я сразу побежал ловить попутку, как только всё началось. Перепугался!!! Чуть контрабас свой не забыл на станции! – в трубке послышался смешок: – Но ты же представляешь, как бы я исполнял без него свою партию в оркестре...
– А где ты сейчас? – от сердца отлегло, и слова вылетели как вздох облегчения: – Я видела ужасные кадры...
– А... я у Андрея остановился. Помнишь? Лена, Андрей... на Пасху! У них четверо мелких... наш Виталик тогда ещё нос разбил, пока носились по двору в догонялки. Я не знаю, что там по телевизору – у них его просто нет... но сам я как-то не видел потерпевших. Как у вас самих-то?
– Нормально, Виталик ещё спит. Ты маму свою успокой! Вот, даю её.
– Олежик... – взволнованно прижав двумя руками мобильник ко рту, запричитала мама...
"...Утечка опасных для жизни химических веществ, по предварительным данным не связанная с техническим состоянием поезда, предположительно является результатом террористической атаки. Для расследования происшествия создана специальная комиссия, в задачи которой входит также установление причин, почему состав с особо токсическими соединениями был пущен вдоль пассажирских линий... возглавляет комиссию полковник Веремский. Сейчас проводятся активные работы по ликвидации последствий аварии... пассажирские рейсы отменены... многие потерпевшие в состоянии тяжёлого отравления доставлены в отделение инфектологии..."
...
– Да мам, всё у меня хорошо! Сейчас в гостях вот... уже завтракать зовут. Ну всё, не волнуйтесь, пока!
Олег попрощался с матерью и вернулся в гостиную, где за столом его уже ждали Андрей, его жена Лена, две дочери и старший сын. Младший ещё спал.
"Отче наш, Сущий на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам прегрешения наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царствие и Сила, и Слава вовеки веков. Аминь!"
– Ну, приступаем! – Андрей поднял своё лицо от молитвенно сложенных рук и обвёл взглядом присутствующих.
– Приятного аппетита, – ответил Олег и потянулся за бутербродом к чаю.
Завтрак получился немногословным. Олег рассказал про аварию, но про апокалиптические козни слушать не особо хотел. Поговорили о том о сём... о семье... что произошло за это время, куда едет.
В обед Андрей проводил к автобусной. Забравшись на последние места, Олег уставился в окно и под лёгкое покачивание задремал.
Снился какой-то бред. У большого контейнера для строительного мусора, под мотив времён года Антонио Лучо Вивальди, Олег играл в "съедобное-несъедобное" с симпатичной девушкой. Улыбаясь, она доставала из контейнера... женские груди разного размера и кидала ему со словами: "Как тебе эта? А как тебе эта?" Олег отвечал девушке и кидал обратно, а она доставала следующую. Мягкие, нежные кожаные мешочки, эротичные... с ужасом отвращения от их мёртвого холода. Потом...
В гостях – отец. Помогает по ремонту.
Впереди зима, а потолок квартиры Олега сдвинулся, и теперь сквозь щели со всех четырёх углов дует холодный ветер. Противно...
Взобравшись на табуреты, они оба держат потолок на вытянутых руках. Как титаны – небо. Пытаются вернуть смещённую плиту на место. Стены деформированы, отчего их попытки не дают должного результата. Руки напряжены, начинают болеть мышцы плеч. "Всё, хватит! – говорит отец: – Остальное я сам заштукатурю. Пойди, отдохни."
Олег выходит на балкон. Подносит зажигалку к сигарете и, закрывая ладонями от ветра огонь, закуривает.
С неба начинает кружить густой снег. Большими, частыми хлопьями он падает на лицо и тает на коже. Ресницы, брови и борода облипают, снег попадает в глаза... тает... туманит... грызёт... всё чёрное! Вулканическим пеплом измазано всё вокруг, мир перекрашен в чёрный цвет неизвестным кочегаром. Раздаётся гулкий стон из-под земли, мир содрогается... Олега начинает трясти... трясти...
– Э, музыкант! Просыпайся! Приехали!
Олег очнулся. Держа за плечо мощными пальцами, его тряс какой-то мужик:
– Всё, конечная! Доставай свой баян!
– Контрабас...
– А не один хер? – усмехнулся водила.
– Где я?
...
"Да что до вас не дозвониться-то сегодня? – причитала баба Саша, плотнее прижимаясь к двери под небольшой козырёк. Холодный осенний ливень бил по спине, норовя забросить пару крупных капель за шиворот. Она прислушалась, надавливая на язычок радиозвонка. В доме одиноко заиграла какая-то писклявая мелодия.
Дверь была незаперта – хозяева явно не уходили никуда далеко. "Есть кто-нибудь?" – крикнула баба Саша, отворяя дверь. Лишь снаружи на крик залаяла хозяйская овчарка, внутри же царила тишина. В четыре часа дня...
Обувь и одежда были на своих местах. Как оказалось, хозяева тоже были дома – дрыхли как сурки. Кто на диване, кто в кровати. Бл... бл... – забулькал кто-то в правом углу. Она подошла ближе. Старшего, Лёшку, пару раз дёрнуло под одеялом и стошнило, он начал давиться. Баба Саша подскочила к нему, повернула на бок, чтобы не захлебнулся. "Боже, да ты же заболел! – от прикосновения к горячему телу её сердце тревожно застучало. – Андрей! Лена!" Оборачиваясь, она испуганно вскрикнула и отшатнулась. Андрей, весь бледный, опухший, с обесцвеченными зрачками, стоял за спиной. С нижней губы тянулась слюна. Пытаясь сделать шаг, он пошатнулся, ненадолго замер и рухнул на пол. Тело его свело судорогой, он забился в конвульсиях, заливая пол мутной, зелёной кашицей.
В ужасе она затрясла Лену. Обнимавшее маленького Коленьку, влажное от холодного пота, скованное тело было уже мертво. Она хотела закричать, но паника уверенной хваткой сковала горло. Уподобляясь агонизирующему сердцу, в уме забилось: "Надо позвать на помощь! Надо позвать на помощь... надо позвать..." Цепляясь за кресло слабеющими пальцами, баба Саша медленно сползала на пол. Ужасающий запах крал последние вдохи, кружился пол... Через несколько мгновений умирающий дом оживляло лишь сомнамбульное бормотание одной из дочерей, переходящее в странный, спокойный напев. Ей снилась вечность...
...
– Бабушка, ба-а-абушка! – всё никак не унимался Виталик: – Покажи серого волка!
– Бабушка устала уже, а тебе пора спать! – Нина слегка придавила непослушного мальчишку одеялом и дала "буську": – Всё, я выключаю свет!
– Ну ма-а-ама!!!
– Я что сказала?! Ну-ка под одеяло!
Не обращая больше внимание на нытьё сына, она вышла из комнаты и закрыла дверь.
– Ох, как-то неспокойно мне...
– Да всё будет хорошо, мама... – попыталась успокоить свекровь Нина, понимая, что сама уже не верит своим словам.
– Телефон вне зоны, наверное, он просто разрядился, – уже в подъезде сказала Нина, провожая до дверей квартиры этажом ниже. – Всё будет нормально!
Зоя Васильевна ненадолго задержалась у двери, слушая затухающие шаги Нины, потом прошла в глубь своей комнаты. Включив вместо ночника телевизор, она ещё долго выбирала каналы, пока музыка какого-то оркестра не заполнила её ум. "Как мой Олежек... – вытирая накатившую вдруг слезу, подумала она: – Всё пиликает и пиликает на своём инструменте."
Слушая, она задремала и очнулась уже под звуки явно похоронных вариаций. В таких композициях контрабас сына она слышать не хотела никогда. Зоя Васильевна выключила этот шум и накрылась пледом. Вдруг она услышит, как возвращается Олег?
...
Кампания вакцинации с умолчанием генной модификации... внедрение в фармакологию под видом нового препарата пробиотиков... теперь же – милитаристский проект "спящих тел"... Бориса мучили сомнения. Быть правой рукой профессора... в этом извращённом удовольствии?
– Добрый ё... добрый день, Борис Николаевич! – восторженные нотки в голосе новоиспечённого праведника вызывали приступ дурноты. Такой Ивашка-дурачок, готовый броситься подметать за ним фантики...
– Добрый день, – сухо ответил Борис, проходя мимо по коридору.
Да-а... образованные становились просто милыми, интеллигентными людьми, а вот из многих простолюдинов получались такие дурашки, неспособные на зло. "Хотя... – подумал про себя Борис, – это мог быть эффект резкого поражения при высокой концентрации болезнетворных агентов." Была ещё известная корреляция с преобладанием в личности негативных черт. Если до инфицирования человек жил по большей части с эмоцией злости, обрастающей через словцо матными маркерами, то урезание этого мира порождало таких умственно-отсталых персонажей. Наивных дебилов, способных лишь восхищаться людьми и природой под "ё..." и "ах у.е." – лексика, видимо, на генетическом уровне неисправимая...
Сопровождаемый таким мелочным недовольством, Борис дошагал до зала оператора, где его ждал Вячеслав Наумович и недавно прибывший гость.
– Познакомьтесь, мой личный ассистент, – громко, не без удовольствия сказал профессор. Гость обернулся, с некоторым скепсисом посмотрел сверху вниз...
– Талантливейший учёный, надо заметить! – добавил Вячеслав Наумович: – А это – полковник Веремский, Сергей Владимирович.
Борис поздоровался, представился.
– Теперь же прошу взглянуть... – профессор что-то переключил на своём пульте, и покрытие зала начало постепенно светлеть.
Пол плавно приобрёл прозрачность. Под ногами троицы в лице профессора, полковника и Бориса открылся вид на лабораторию. Сверху это напоминало изображение солнца: мягкий свет от центрального модуля регистратора сновидений струился вдоль капсул, концентрическими кругами расходившихся от него. Меж капсул сновали лаборанты.
– Здесь все наши куколки, – прокомментировал открывающийся под ногами вид профессор. – Скоро они преобразятся, и... красота спасёт мир! – голос его исказила улыбка.
– Сколько же их всего? – поинтересовался полковник. Профессор перевёл взгляд на Бориса.
– Тридцать девять человек. Все, кто выжил из госпитализированных со станции Дмитровской. Нескольких собрали по району...
– Благодаря Вашему содействию... – лукаво добавил в адрес полковника Вячеслав Наумович.
– Когда можно будет приступить к зомбированию группы?
Профессор снова посмотрел на Бориса, а потом сам же добавил:
– В принципе, сейчас идёт сканирование образов их бреда для выбора наиболее перспективной, более эффективной перестройки личности. Конечно, с учётом преобразования под воздействием самой бактерии... Вы ведь в курсе, что преобразившиеся не будут испытывать агрессии?
– Я хотел бы обсудить несколько моментов лично с Вами, – полковник наклонился к профессору, сбавив громкость своего баса.
– Да, конечно, Сергей Владимирович. Правда, Борису Вы можете доверять как мне...
Вячеслав Наумович с полковником немного отдалились, обсуждая какие-то свои вопросы, а Борис уставился на экран регистратора сновидений. Всё более увлекаясь, он стал рассматривать игру образов сна какого-то музыканта. Казалось, что даже то, как образы сочетаются друг с другом, и краски играют под его взглядом, – всё это течёт как музыка. Мелодия, уносящая в сказочный мир сознания другого. Словно приглашение в его дом...
Отодвинув ненадолго вечерние облака, в небе сонно плывёт солнце заката. Следы дождя носятся в тепле последних лучей, подобно кусочкам лего слагая радужную дорожку. Два необычных силуэта, повинуясь причудливому вымыслу, шагают в черноту ночи, а их спины полыхают обманчивым огнём. Шут и гигант.
Поднимающийся с земли пар огибает видение подобно стае птиц. Жонглируя тенями, небо меркнет, ещё более подчёркивая наступающую тишину. Вскоре в воздухе остаётся лишь запах пыли, поднятой осенним дождём.
Сюрреалистический пейзаж переплетается с мыслями Бориса, лезет в голову ненавязчивым внушением. Хочется...
"Не умер от скуки?" – хочется сказать вслух, но получается лишь молча, беззвучным упрёком во взгляде. "Я же бессмертен," – отвечает с улыбкой Бог.
Он идёт с Богом нога в ногу по призрачной тропе, а в душе покоится мир. Он знает: друзей надо держать близко, а врагов – ещё ближе...
Вдруг чьё-то похлопывание по плечу выводит его из состояния транса. Додумал ли он сам последнюю сцену, или же регистратор сновидений через образы передал мысль потерпевшего? Быть может, так уходит душа, когда зомбируют тело?
– Борис, нам начинает казаться, что часть божественных бактерий осела и в твоём мозгу, – улыбнулся профессор. – Сергей Владимирович ненадолго покидает нас... будет невежливо проигнорировать его прощальное рукопожатие.
– Всего наилучшего! – кивнул Борис, протягивая свою руку.
....
– Вот так, – добавил профессор, когда громкие шаги унесли полковника прочь. – Скоро лишь мы останемся как боги, знающие добро и зло... и это, увы, – тяжкое бремя.
2012. Влад Амо (с)
/Иллюстрация к рассказу – работа фотографа Roberto Kusterle/