Сержант оторвался от бинокля, вытер слезящийся глаз и, оглянувшись на лежащего сзади напарника, улыбнулся:
- Всё, Вася, добегались, здесь их и брать будем! Застряли они тут до вечера и снова двинутся только по-темну, но, но мы успеем их ещё до темна скрутить. У тебя Вася, рожа какая-то не веселая и грязная? Радуйся - почти закончили.
- Вместо смены, мы с тобой уже третью смену бегаем... Не жрамши.
Сержант засмеялся:
- Долг у нас, Вася, такой. Маленький, временный долг, а потом другие придут, а мы с тобой домой поедем и жизнью радоваться начнём...
Сержант мечтательно заулыбался, но, будто вспомнил что, в миг одёрнулся и огрубел командирским голосом:
- Спускайся в самый низ, вон, той ямы и проси ещё двоих-троих - сами мы их не возьмём: их четверо, но кто-то пятый есть с ними, проводник, из наших, наверно. Вслепую, в неизвестном районе, так не ходят - уверенно идут, будто бы по следу. Но его, этого пятого, я не вижу, но боюсь его больше всех этих - исподтишка действует гад и, чувствую, что и этот тоже где-то здесь же опять. В рацию уверенно скажешь, что это - те, теперь я уверен - не перебежчики это и рожи не китайские, я их четко рассмотрел. Батареи не сели?
- Нет, работает еще. Ну, я пошел, а ты не высовывайся, доиграешься, кокнут...
Вася вернулся быстро, радостно подполз к командиру:
- Договорился, жрать тоже привезут! Через полчаса, сказали, встречать.
- Вот! Сразу дуй до дороги, встречай. Тихо тут, залегли эти, выжидают, похоже. Будешь вести подмогу сюда, не проявитесь - у них карабины, не ваши автоматы, издалека достанут...
***
Уже завершился переход на автоматы, но сержант ходил с карабином и вечновисящим на груди биноклем. Автомат у сержанта тоже был, но он брал его в руки только на построение, когда сверху кто-нибудь с проверкой приезжал. Был еще один такой же боец с карабином, пермского призыва младший сержант: иногда, они уходили в наряд вместе, вроде, как дополнительно, помимо обязательного наряда и исчезали на сутки, а то и двое. Оба, похоже, друзья командира заставы: часто посещали его на квартире, но никогда вместе, а всегда по одному.
Перебежчиков было много, но это люди, иногда и с детьми, всей семьёй, которые бежали из своей страны и хотели жить в Советском союзе - они не оказывали никакого сопротивления, были рады, что их не пристрелили свои, а взяли те, к кому они и хотели. Но, были среди них и другие, которых искали неделями и, иногда, добирались до них с опозданием, уже после их провокаций - изощрённей китайцев, в жестокости и хитрости провокаций, наверно, никого в мире и нет.
Пермский сержант был в отпуске, поощрили его, задержаний у него было много, потому что и перебежчики шли в счет, как задержанные.
Сегодняшний Васин командир вчера долго вечеровал у командира, а утром Васю, вдруг, оторвали от своего напарника и отправили в наряд вместе с этим сержантом и рацией за спиной...
***
Сержант оглянулся на шорох, развернулся плашмя и пополз навстречу жующему, радостному Васе, ползущему впереди розовощекого сержанта и рядового с рацией. Поздоровались, восстанавливали дыхание, Вася совал сержанту пакет с провизией...
- Здесь можно сидеть, не видно нас будет. - Сержант взял у Васи гостинец. - Дышите, а я жую и ввожу вас в курс дела. Эти люди вышли, скорей всего, от нас, как говорят, давно уже, месяц, почти. Крутились они в порту - отсюда почти двести километров. Перебежчикам это не надо: понимаете, кто это? От порта их и повели наши коллеги-пограничники, но хитрые, ушли, почти. Их было шестеро: шли по двое, а теперь их четверо?
В перестрелку вступали один раз - кто-то из них был ранен, но трупов не нашли: скорей всего, добили их сами и закопали? Если не так, то где-то спрятали, у наших же, есть у нас и такие ещё. Так что, всё серьёзно и если доберутся до реки, то всё, уйдут и грех будет на нас, а поэтому мы их и должны взять или уж... не отпустить. Но, мы их возьмём. Сержант! Ты со мной, а вы, двое, сразу к реке: Вася, ты за старшего и если мы их прошляпим, а это может быть, хитро идут, ведут их умно, то вы, Вася, встретите их и не отпустите. Сейчас подробно объясню, как...
- Командир уехал в отряд или ещё куда, а этот, нас отправлял и сказал, чтобы не лезли на рожон и только блокировали, а ты, чтобы не занимался своими художествами и не рисковал: знает он тебя, сказал. Блокировать и всё, а командир приедет и сам решит, как лучше... - вдруг, сказал этот, прибывший, розовощекий сержант.
- Знаю я его, знаю какой он «преданный», но он не знает, что мы их уже взяли, почти. А где люди без риска если у них оружие в руках? Страх за ответственность у него, но и у нас присяга и наша Родина, а это, почти, что...
- Запарил ты, со своим «почти что» и с Родиной своей - твои высокопарные речи уже запарили всех, - перебил речь сержанта розовощекий. - Моя Родина не эта, а другая республика - завалят они нас...
- Моя Родина тоже другая республика, но и эта моя, мы все в ней. Согласно устава, выполняется последнее приказание старшего по званию, а старший здесь я и я отвечаю за всё, что приказываю. А ты, ты будешь мои приказы выполнять, потому что обязан... - сержант вспылил, побелели костяшки пальцев, сжимающих цевье карабина.
- Ты ведь немец и твоя родина даже и не в той республике, а там...
- Не пойдёшь ты со мной. - Сержант не дал ему договорить. - Вася! Ты готовься.
Сержант смотрел на засуетившегося Васю, часто заморгал глазами, нервно грыз большой палец давно немытой руки, а потом сказал:
- О нарушении устава я обязан доложить и я это сделаю, но неуверенность в тебе заставляет меня так теперь поступить: можешь потом выворачиваться как хочешь, но я скажу то, что и как было. Я и взять-то тебя хотел лишь потому, что ты по-опытней этих пацанов, год служишь, да и по-здоровей, а эти - они... Они пацаны ещё, но теперь, я верю им больше.
- Ладно, пойду... - обиженный сержант сплюнул в сторону. - Только из-за чего?
- Я уже приказал. - Сержант огрубел голосом. - Ты никуда не идешь: я сказал - не верю? Разговоры закончены.
Вася не узнавал своего командира: три смены тот был сама доброта и радость службы, а тут, мрачно глядя в глаза прибывшим, сержант также посмотрел и на него: зачесался лоб, а глаза сами "ушли" в сторону - взгляд пал на пальцы сержанта, нервно перебиравшего ими исцарапанное цевьё карабина. Показалось, что сержант сейчас займётся не нарушителями, а своими... Но, нет, сержант снова лёг, приложил бинокль, смотрел в него секунды, повернулся к ним и уже совсем другим, спокойным голосом сказал:
- Теперь, слушайте все. Кроме них, где-то есть и ещё один, похоже наш, местный, поводырь и охотник - стрелок без промаха. Идёт где-то спереди или сбоку и бьёт карабином - у меня слух и звук выстрела нашего карабина я из ста других, иностранных винтовок сразу отличу. В последней перестрелке было ранено двое пограничников и не этими бандитами, а кем-то. Не выпускайте этих из виду, но больше смотрите по сторонам, а мы с Васей начнём их потихоньку сзади догонять: когда они начинают двигаться, то выдерживают дистанцию видимости одного другим - метров до ста получается, но и один другого не слышит. Мы их вели километров, наверно десять, шли они поодиночке и только сейчас собрались - или привал, или ожидание темна. Пещера там есть, я её знаю и мы их на выходе подождём: неожиданно мы, мелкие они и, надеюсь, что никто из них ничего не услышит и не поймёт. А ты, сержант, да и все, забудь и думай о своей Родине, но не забывай: сегодня они здесь, а завтра они уже там, на твоей Родине...
***
- Всё, Вася, - сержант смотрел в бинокль. - Отпустили мы их. Просчитался я, не дождались они темна и всё - живьем не взять и остаётся только... Теперь, ты уйдёшь вправо, там река ближе и они пойдут на неё, отгонять будешь их от реки, а я начну. Тебе не надо на это даже смотреть, а у меня таких грехов, тракторные канавы: не знаю даже, Бог простит или нет? Двоих вижу, с предпоследнего начну, а последний никуда не денется - тут близко. Давай, иди и с умом иди, вприсядку: не дай мне Бог, ещё и тебя на свою душу взять...
- Хватит уже, всё сам да сам, - психанул Вася. - Там разойдёмся, внизу, где скалы кончаются - там удобней будет. Всё, целься уже.
- И ты, Вася, туда же? Это ведь приказ...
Сержант смотрел вперёд, осматривал местность, потом сказал:
- Хотя... Да, может быть так и лучше будет, как ты говоришь...
С промежутком в несколько секунд раздались два выстрела, оба побежали вперёд: до первого сраженного добежали не останавливаясь, сержант перевернул на спину боком лежащего человека, у Васи, испуганно наблюдавшего за действиями сержанта, вырвалось:
- Не китаец это...
- Японец это, Вася. Бежим дальше, этот уже не убежит, а тот может - не уверен я, тот был бегом в движении.
Второй был тоже на месте, сержант толкнул Васю в плечо:
- Привыкнешь... - посмотрел на бледного Васю. - Нет, Вася, не то я сказал: ни к чему тебе привыкать и видеть это - не для войны ты рождён... Теперь беги, но оглядывайся и если с сержантом состыкуешься, то скажешь, пусть хоть всех..., озлобятся они теперь, но за своих я спрошу с него.
Солдат побежал в гору, лихо проскочил метров полста, но, вдруг, остановился, упал и покатился вниз - лишь тут пришло эхо далёкого выстрела...
Сержант затащил Васю под скалу, тот открыл глаза, заулыбался:
- Я ещё не умер! Маленько раненый...
- Хорошо раненый и, вдобавок, головой в камень шибанулся. Говорил же, по сторонам смотри, вприсядку и перебежками. Ничего, жить будешь, быстро перевяжу и лежи тут, жди. Где же ты, снайпер хренов, спрятался...
Сержант, мотая бинты, бормотал сам себе оглядываясь по сторонам и закончив, глянул на отключившегося Васю, пощупал пульс, довольно сжал губы и быстро побежал вперёд...
***
Он «прощупал» оптикой весь берег, обследовал все пути, возможные для беглецов, а их и след простыл, сплюнул и вслух сказал:
- Спрятались, суки... Но, ничего, я тоже терпеливый, а у вас, всё равно, один путь, к реке. Сидите пока, а я этого «снайпера» поищу - он мне важнее, чем вы, давно шкодит...
Лежал долго, ничего подозрительного нигде не заметил, ни беглецов, ни стрелка не нашел. Сумерки, почти ночь наступила, вдруг, услышал лай собак со стороны заставы: в оптику увидел самого командира, рассыпавшихся по горе своих пацанов и выскочивших из под неё этих двоих, друг за дружкой бегущих к реке. Сомневался, но когда силуэты «проявились» на блестящем серебряным зеркалом поверхности, уходящей в ночь реки, понял, по чужим шапкам, что это они, а не сержант с напарником, которого почему-то не было видно, хоть он и должен бы быть где-то тут.
- Да, приказ, живьём брать... - опять сказал вслух. - Возьмёшь не возмёшь, а уйти могут - ещё хуже за такое накажут...
Целился недолго, встрел за выстрелом прогремели почти дуплетом, а где-то, видно, и ещё один: толкнуло в лопатку, тепло пошло по груди и последнее, что видел, был бегущий к нему командир...
***
Сержант очнулся в палате, в больнице, за семьдесят километров от родной заставы. Может от шума: командир всегда создавал вокруг себя шум: беспокойный, всегда активный, всё всегда видел и замечал - уважали его бойцы, за родного считали!
С врачом он беседовал, на повышенных почему-то, но и тут заметил:
- Вот, что я говорил? Очнулся и не завтра, а как я сказал - сегодня! Оставьте нас.
Он сел на стул рядом с кроватью и не останавливаясь, радостно затараторил:
- Всё нормально, все живы и всех взяли. Проспал ты сутки - это от усталости. Немножко крови потерял, а так, всё с тобой нормально...
- А Вася, пермский паренёк? Один раз со мной связался и тут же...
- Живой! С ним ещё лучше, скоро к нему перейдёшь - он за стенкой, а тут для тех, кого лекарствами перекачали - прооперировали удачно.
- Живых там не может быть - близко было. Зачем ты мне врёшь-то, мы ведь с тобой друзья. Ты ведь за это ещё получишь, как всегда, сверху...
- Сержант взял одного, живого, но пулей раненого. Твоей, кстати, пулей - её достали из него, он тут же, под охраной лежит. Может и накажут за карабин твой, за то, что я нарушил и вместо автомата карабин тебе вручил: его забрали вместе с вытащенными пулями на экспертизу, будто бы есть подозрение, что из него и тебя, и друга твоего, а в этого стрелка, в чужого, никто не верит. Да, ногу ещё сломал сержант, этому раненому врагу, не знаю, правда, зачем, как второй говорит, что лежачему, сам разбираться буду. Мне не привыкать отвечать за себя - это там, наверху, всё легко и просто, а у нас с тобой - по обстоятельствам. Я отвечу, не переживай, но мы сделали дело двумя карабинами, хоть и грех на себя, да и на вас я тяжелый повесил, но всё начнётся не у нас, а там, ближе к Даманскому, а может и на нём, самом. Мы с тобой отучили приходить к нам, сделали, будто бы и не приходил к нам никто и участок свой мы надёжно закрыли. Мне, с той, с чужой стороны, говорят, что пропустили к нам кого-то, прозевали будто бы, ну, а мы с тобой «никогда никого не видели». Перестали на той стороне «случайно зевать и пропускать», потому что поняли, что пропускают их навсегда и отправляют их в никуда...
***
Всё началось, как и говорил командир, ниже по реке, а на этой заставе лишь перебежчики ещё появлялись, но и то, всё реже и реже. Там, внизу, действовали по приказу, лояльно, «не отвечая на провокации», которых было тысячами, и шли эти, выдержанные командиры, по выслуге лет, по лестнице званий вверх и вверх, а этот командир так генералом и не стал, видно, кто-то вверху знал, что закрыта граница надёжно, а другого туда, то неизвестно ещё, что с того будет - сложный участок.
Никого не судили, доказали, что другие были карабинные пули, хоть и той же модели, что и у подозреваемого, но другие, а чьи - так и не нашли ни карабин, ни того человека.
В пещере нашли то, для чего приходили эти шпионы и, действительно, японские: порт с кораблями и с лодками, и с документами из самого штаба флота, видно, и там был такой же, как тот стрелок, свой человек-проводник.
Советский союз распался на республики, сержант, который сломал ногу лазутчику, получил медаль « за задержание особо опасного... в прямом контакте...», но республику свою, христианскую, покинул и переехал в Россию.
Другой сержант, которого розовощекий назвал немцем, действительно, оказался «замаскированным», под фамилией русской матери, немцем, тоже покинул свою республику и уехал на «свою историческую родину», потому что в России был признан нерусским, а в мусульманском государстве жить не захотел.
Там, на его новой родине, земляки называют его предателем, он соглашается и грустно говорит:
- Да. Так, наверно, и есть... Старый я и меня туда больше не позовут, а здесь с Днём Советской Армии меня никто не поздравит - явный я предатель, из чужой страны человек и таким верить никто не будет ни тут, ни там. Только, там я давал присягу, а два раза, по совести, не присягают и пригодился бы. За себя у меня душа не болит - нет у меня пред нею долгов и грехов, а вот за тех, кто, как тот мой сержант, там теперь таких много: не вспомнят ли они, как он тогда, в страшную минуту, что они совсем не россияне и не побегут ли они снова в свою Родину, обнажая середину, составленную из рядов тех, кому это, родная Родина, оставляя голыми укреплённые ими фланги?
Я ведь тогда никакого доклада не сделал и всё скрыл - просил он меня, помолчать. Жалею теперь, что поверил, потому что с тех пор я никому и ни во что не верю...
Иван Атарин.