(Рассказ коллеги)
После тревог
Спит городок…
Покидая ваш маленький город,
Я пройду мимо ваших ворот…
I
«Маленький»,- возмущённо фыркают знающие люди, - «400 тысяч жителей до войны, вузы, театры, заводы, ИЛ-2, «Катюша», наконец!»
- «Тогда почему…?»
- Всё просто, - снисходительно отвечают знающие. Песня написана в прифронтовой полосе. Во время оккупации фашисты заняли правобережную часть города. На левом берегу остались корпуса эвакуированных заводов да пригородная железнодорожная станция – посёлок, после войны вошедший в один из районов города. Он-то и показался поэту, приехавшему сюда вечером, «маленьким городом». В этом-то "городке"…
Жила-была до войны самая обычная семья: мама, папа, дочь. Родители работали, дочь подрастала и выросла, как в сказке, красавицей: тёмно-русые волосы – волной, брови – дугой, глаза – как озёра в пасмурный день - серые, а солнце выглянет – голубые. Фигура– сама актриса Орлова позавидует: ладная, стройная. А голос...Как серебряный колокольчик: звонкий,певучий. От ухажёров отбоя нет. Жить бы им да радоваться, да в год 16-летия Марии война началась. Опустел посёлок: мужчины – на фронт, женщины – на работу. Почти круглосуточную. Школьники, ровесники Марии – на подхвате. Год прошёл – фронт в город вошёл. Мать у Марии железнодорожная рабочая. Эвакуировать их не стали: пригородная станция, охраняемая зенитками стала важным военным объектом. Уж как фашисты город бомбили! Почти с земли стёрли. Врубель, Кваренги – всё в руины превратилось. И станции той досталось: в редком доме стёкла в окнах сохранились, несмотря на заклейку «крестом». Но жители, даже те, кто не работал, ни дома, ни станцию не бросали: куда пойдёшь в прифронтовой полосе? Снаряд или пуля везде догонят, а дома стены всегда помогут, даже когда трясутся. «Всё какая-то польза от меня», - говорила старушка-соседка, - «Я ещё и зажигалку с крыши сбросить смогу, я им не сдамся», - она гордо расправляла согнутые плечи. И Марии работа нашлась в госпитале, да ещё матери помочь надо по хозяйству. Уставала так, что ни бомб, ни снарядов уже не боялась, даже в убежище прятаться перестала, как её ни уговаривали. Вот война её и подстерегла. В одну из бомбёжек подняло её взрывной волной, пронесло по воздуху метров 10 и бросило оземь. Отнесли Марию в палату. Пришла она в себя, ни ран, ни переломов, одни царапины – вроде всё хорошо, только голова болит. Медики порадовались, собрались наутро выписывать домой, но вечером какая-то злая сила, как в бомбёжку, бросила её на пол, начала крутить и корёжить. «Травматическая эпилепсия», - определил опытный врач. - «Война окончится, получите направление на лечение в Москву, но болезнь тяжёлая, лечению плохо поддаётся. Впрочем, может быть, пройдёт со временем»,- попытался он утешить плачущую мать Марии, -«лет через 10 – 15». Та охнула: «Пропала дочкина молодость!»
II
Делать нечего, стала Мария жить со своей болезнью, притерпелась. Предчувствуя приступ, пила назначенные врачом капли, чтобы людей не пугать, но голова всё равно болела. Вот и не пришлось Марии учиться в институте. Когда фронт от города отодвинулся, и жизнь чуть-чуть наладилась, стала в библиотеке работать. Тихо жила, неприметно. Долго унывать было, впрочем, некогда: отец вернулся с фронта израненным и больным, мать от горя стала прихварывать чаще – всё хозяйство на дочери: хоть больная, а моложе всех.
Фронтовики домой возвращаться стали, повеселел посёлок, только Марии не до гулянок: все про её болезнь знают, ничего не говорят, но стороной обходят. И не замечала, что, несмотря на контузию, подросла и ещё красивее стала. Думала, только и остаётся ей, что на чужое счастье из-за калитки любоваться. Но не озлобилась, за подруг радовалась, когда её на свадьбы приглашали. Пела по-прежнему звонко, и лишь оставшись одна, вздыхала потихоньку: видно, не кружиться ей, в вальсе с женихом, не плясать русского и гопака на своей свадьбе.
Вот и лето 46-го к закату клонится. Как-то вечером, отдыхая после работы, стояла Мария у калитки, смотрела с грустью, как спешит на свидание её одноклассница Люба. Лицо сияет: ещё бы, ухажёр статный, кудрявый, весь в медалях и с образованием, правда незаконченным. Ничего, с осени институт опять заработает, доучится. «А что шрам через всю щёку – я в другую поцелую, рука плохо сгибается – у меня своих две», - смеётся Люба. «Есть чему радоваться»,- читается в её глазах, - «соседка, вон, своего не дождалась, погиб в 44м, а Марии и ждать некого».
Засмотрелась Мария на подругу и не заметила, как конный патруль подъехал. Один из всадников, высокий и красивый майор, лет 32-х, посмотрел на неё пристально, подмигнул ярко-синим глазом и попросил-пропел: «Напой, красавица, водой!». У Марии сердце так и застучало: знала она эту песню, певала не раз. Подала ему кружку, он пьёт, а сам с девушки глаз не сводит, аж в краску вогнал: давно на неё никто ТАК не смотрел.
- Как тебя зовут? – Мария.
- А меня - Виктор. Победитель, значит. Ты здесь живёшь?
– Да.
- Опаздываем, - напарник его произнёс это резко, хоть и чином был пониже.
Виктор удивлённо-насмешливо поднял бровь, опять подмигнул Марии: «Завидует, мол», но тронул повод, и патруль отъехал. Спалось ей в ту ночь плохо, как в песне.
Сама того не замечая, стала Мария каждый вечер выходить к калитке, и однажды под вечер тот самый майор, уже пеший, подошёл, поздоровался и предложил: «Давайте, красавица, пройдёмся с Вами по улице». Восхищённый взгляд шедшей мимо Любки развеял всякие сомнения. Мария согласилась: прогулка ведь ни к чему никого не обязывает, а с таким красивым и статным и пройтись – радость.
Прогулялись они, поговорили о том, о сём. Он вроде спокоен, шутит, а у Марии сердце трепещет, но виду, конечно, не показывает. Так с тех пор и повелось: как вечер – Виктор у её калитки, сначала просто прогуливались, потом в кино стал приглашать. Девушка даже на танцы сходить с Виктором отважилась, правда, плясать от души не решилась, так, раза два танго станцевала с ним, отговорившись усталостью. Это, по тем временам, уже что-нибудь да значило. Мать вопросительно поглядывала на Марию, но молчала.
Осень уже листья с деревьев сметала, а Виктор по-прежнему приглашал её, хотя она ему всё рассказала. Он нахмурился, но потом тряхнул головой и сказал коротко: «Выздоровеешь! Всё! Больше об этом не говорим.» Она усмехнулась, но стала как-то увереннее в себе. Однажды вечером она, по обыкновению, ждала Виктора у калитки. Он подошёл, держа в руке чемоданчик. Протянул ей руку.
- Здравствуй! Поговорить надо. Серьёзно.
Мария согласно кивнула, сердце стукнуло громко и упало куда-то в пропасть. Она даже про болезнь свою забыла.
- Решил я Мария, что лучше тебя не найду. Сейчас же на тебе женился бы, но, видишь, какая штука, семейный я. – Она так и вскинулась, снова задохнувшись, уже от возмущения.
- Погоди, не сердись,- он улыбнулся, увидев, как загорелись её щёки, выслушай вначале. С женой мы давно врозь, ещё с довойны. Она…, - он помолчал, отвернувшись, - с моим другом…лучшим…на Халхин-Голе мы…. Потом вообще уехала, двух сыновей забрала. Сказала: «Детей не тревожь. У них – новый отец». Пробовал видеться – она – скандалить. Потом - война. Аттестат, однако, ей выслал: всё-таки мои, да и не разведены мы: сперва всё надеялся, что вернётся. Они меня и не помнят уже, наверное.
- Так вот, кончилась моя командировка. Еду на Урал, откуда призвали. Слово даю: сразу – на развод, через полгода демобилизуюсь и в тот же час - к тебе. Пойдёшь за меня, какой я есть?
Ничего не сказала Мария, побледнела только. Отдышалась и прошептала: «А ты меня возьмёшь замуж, какая я есть?»
- А то! – он, поставив чемоданчик на пожухлую траву, подхватил её на руки и закружил. В зарослях малины за соседским забором послышался шорох. Оба сначала смутились, потом прыснули: пусть завидует. Соседа Марии на улице не любили, скаредный, нелюдимый и доброго слова от него не жди. Впрочем, хозяйственный, аккуратный.
III
Проводила Мария жениха на станцию, помахала вслед платком, и не знает: радоваться ей или кручиниться. Вот уже и три месяца прошло, и пять на исходе. Письмо с приветами и сообщением о разводе пришло – и тишина. Погрустнела Мария и часто теперь потихоньку напевала «По Муромской дорожке». Только светившаяся счастьем располневшая Любка, пытаясь утешить подругу, твердила: «Жди! Он вернётся! Такой не бросит!» «Ты особо не надейся»,- мать старалась подготовить её к худшему, - «С глаз долой – из сердца вон, да и здоровье твоё…сама знаешь, не для замужней жизни». Повздыхала Мария: «Видно, судьба. А счастье-то всё-таки было!».
А к лету ближе стал ей сосед, тот самый, на пути попадаться, да всё чаще и чаще. То воду с колонки принести поможет, то о здоровье отца спросит, то щеколду на калитке починит. Мария сперва на него косо смотрела, потом подумала: «Глядишь, доброты у человека прибавится.»
Уж больше года прошло, как Виктор уехал, а вестей всё нет и нет. Погрустнела Мария, побледнела, мать всё чаще вздыхает тяжело, отец еле ходит. На Масленицу напекли Мария с матерью блинов (хотя разве это блины, бог знает из чего и на чём: год-то голодный!) – хоть чем-то порадовать старика, и, откуда ни возьмись, сосед стучится: «Я вам к празднику булочку добыл!». Это ж богатство какое по голодному времени! Мать его, конечно, к столу приглашает, вредный человек, но вежливость требует. Посидели, попили чаю с мятой да липой, сосед и говорит: «Вот, Василий Кузьмич и Татьяна Сергевна, решил я жениться. Усмехнулся жадновато жёлтыми глазками и продолжил: «Мужчина я, конечно, в годах и не красавец, не гренадёр», - он пригладил пятернёй редкие волосики, расправил узкие плечи - «но хозяйственный и непьющий, а потому положительный. И прошу руки вашей дочери. Твоей, Мария, согласна ты?», - он хозяйским взглядом окинул съёжившуюся девушку. Она не успела и рта раскрыть.
- Да ты что, греховодник, ты её на 20 лет старше, тебе уж пятый десяток, - возмутился было отец, - «да я тебя сейчас…», - он поднялся, опираясь здоровой рукой о костыль, а больной со скрюченными пальцами замахнулся было на испуганного соседа. Мария немного успокоилась: отец не даст её в обиду.
- Подожди, не кипятись, - мать придержала отца за плечо, - негоже так-то. Человек к нам с добром…
- Не надо мне его, куркуля, добра. Уходи отсюда! И больше не приходи!, - не успокаивался тот. Сосед под этот шум юркнул в сени, но, перед тем, как закрыть дверь, не удержался: «Ты, Мария, учти: в наши дни женихами не бросаются. Тем более…», - он захлопнул дверь, увернувшись от пущенного отцом вслед веника.
IV
Тяжело было у Марии на душе: человека обидели, но и как ужиться с соседом, она не представляла. Знала: не любит он её, нет у него такой способности – людей любить. Просто хозяйка в дом понадобилась, да и жить одному под старость – кому ж охота.
И рада была бы Мария больше с ним не видаться, да куда ж от соседа денешься? На работу, за водой, за хлебом, за керосином не пойти нельзя, а он тут как тут, будто и не гнал его отец Марии. На второй день после памятного чаепития подошёл к девушке сосед и с улыбкой говорит: «Ты, Маруся, на меня не косись: я ведь с добром, с детства тебя знаю.»
- Да я ничего, дядь Петь, - вырвалось у неё. На «дядю» Пётр слегка поморщился, но ничего не сказал, а, как бы ненароком взяв у неё из рук ведро с уже примерзающими кругами, пошёл с ней рядом к дому.
- Девушка ты красивая, добрая, работящая, – продолжил он, - да вот незадача…
- Не надо об этом, дядь Петь!
- Да что ты всё «дядя,да дядя», - не вытерпел он, - ты послушай дальше. Ты ж больная, кто к тебе посватается… Я, хоть твой отец и серчает, ещё не старик. Не мальчик, конечно, но ещё много чего могу. На войне, правда, не был: язва, но руки-ноги целы, голова трезвая. Я тебя, Маруся, не обижу. Я ж не пью, не дерусь, деньги, хоть небольшие, а все - в дом. Детей у нас, конечно, не будет: куда тебе, с твоей-то болезнью. Ну, и не надо. Будем по вечерам чай на веранде пить, кошку заведём, котят станем воспитывать, - усмехнулся он своей шутке, не замечая слёз, навернувшихся на глаза Марии. К счастью, дом уже был рядом.
- Я пойду, спасибо, - Мария взяла ведро у него из рук. Ей удалось не прибавить: «Дядь Петь».
- Ты это…Может, на концерт к 8 марта пойдём?
- Да нет, я с родителями собираюсь.
- Ну что ж? Рядом сядем, отец пусть не серчает, я ж счастья тебе хочу.
- До свидания, - боясь разреветься, Мария поскорее скрылась за калиткой.
На следующий день с работы она пришла позже обычного.
- Ты где была-то?, - с тревогой спросила мать. Она всё не могла забыть, как в приступе падала дочь, и всегда волновалась, если та задерживалась.
- Так. Прогулялась по парку: погода хорошая. Доктор велел гулять, чтобы голова меньше болела», - Мария улыбалась, но глаза смотрели невидяще. Одной Любке Мария поведала, что через парк ходила на станцию, к поезду, которым мог приехать Виктор. Та удивилась, но через день, увидев Марию «на том же месте, в тот же час», сообразила, что добрые люди скоро начнут посмеиваться, и быстро сориентировалась: «Мне гулять надо с Машенькой, составь компанию. Я в магазин пойду, а ты присмотришь, чтоб не плакала. И на паровозик пусть поглядит». Вскоре их совместные прогулки стали привычными. Теперь мать знала: прогудит, отправляясь, «дочкин» пассажирский – вскоре ждать Марию к ужину. Ничего не говорила дочери, лишь вздыхала украдкой о несбывшемся.
Наконец пришла долгожданная весна. Как радовались ей оголодавшие люди! Скорее копать огород! Да вот беда: Марии наклоняться нельзя, а отец и лопату не удержит. Пришлось матери взять вилы, да не успела их в землю воткнуть, как «вступило» в поясницу – хоть кричи. Земля сохнет, а она лежит, плачет от немощи. Откуда ни возьмись – сосед. Поплевал на руки – и давай копать – только молоденькие сорняки отлетают. «Отблагодарить надо», - твёрдо сказала мать, когда пришедший из собеса отец начал шуметь: зачем, мол, одалживаться. Пётр от вознаграждения отказался: «Ничего не надо, главное - отношение».
Пётр и засеять огород помог, да не радовала Марию его заботливость. Понимала, что ждёт он её благодарности – согласия жить с ним. Не хотела она этого, говорила ему прямо, что не может без любви, на что Пётр отвечал почти одно и то же: «Что – любовь? Ею не пообедаешь, шубы из неё не сошьёшь. Стерпится - слюбится», - и мелко смеялся. Марию от этого хихиканья знобило, но и одиночество страшило, как бездонная пропасть. Подруги все – кто замужем, кто уехал от себя и своих мыслей подальше. Любка, - уже не Любка, а Любовь Ивановна, - опять полнеть начала, улыбается: «Сына ждём». Однажды, услышав из-за угла разговор соседок и слова «Марье-то, знать, вековухой остаться», она решилась: «Хватит! Какая ни есть, а семья. Хоть за спиной шептаться не будут».
И когда Пётр в очередной раз заговорил о будущем: «Ну, ты как, Мария, насчёт жить со мной? Запишемся, как положено, я тебе чайник с керосинкой подарю, новые, они у меня в кладовке хранились», она, пересилив себя, улыбнулась: «Если чайник, я согласна». – Ну, и ладно, завтра заявление подадим. Ты взрослая, ни у кого и спрашивать не будем, - видно неудачное сватовство запало ему в душу.
Узнав о предстоящей свадьбе, мать только вздохнула: «Смотри, Машенька, не пожалей. Ты ж его не любишь, да и недобрый он к людям. Хотя, может, выйти - и к лучшему. Пойду отца подготовлю…», - она с трудом поднялась и пошла в свою комнату.
На следующий день к Марии заглянула Любка: «Как же ты, а?», - в глазах подруги стояли слёзы, - может, приедет ещё? Может, он в спецкомандировке какой? Митя говорит, бывает, что писать нельзя. Как же мы с тобой стихи читали… «Жди меня, и я вернусь»?, - Люба взяла подругу за руку, гладила дрожащими пальцами.
- Нет, Любаша, не могу больше. Он меня забыл, и мне его забыть надо.
- Как знаешь…Только уж больно Пётр жених незавидный.
- Какой уж есть. На мой век других не припасли. Кому я нужна, с головной-то болью? Ни наклониться, ни бегать, ни плясать. Какая из меня работница? Вековухой уже зовут, «Видно, сиротине век одной качаться», - пропела она и опустила полные слёз глаза.
…Свадьбу играли в субботу. «Играли» - громко сказано. Были на «церемонии», кроме сотрудницы ЗАГСа, только молодые, свидетели - Люба с мужем, - да родители Марии.
Правда, отец пригласил отметить событие своего однополчанина Ивана, жившего через два дома: «Приходи. Споём нашу любимую. Всё не так тошно будет».
Из ЗАГСа шли молча. У Марии, силившейся улыбаться, между бровей – тонкая морщинка. Ни новое платье с вышивкой, ни подаренная женихом брошка с красным камешком (мать-таки настояла на подарке!) не радовали её. Взглянув на подаренные мужем часики, Люба вздохнула, подумала: «Через 5 минут «наш» прибывает».
Вошли в дом. Отец с матерью первыми, за ними – молодожёны и гости. Сквозь открытое окно долетел гудок пассажирского. Того самого. Мария печально усмехнулась: не ходить ей больше встречать его, взглянула на Любку, ища сочувствия, но та очень сосредоточенно одёргивала платье, которое спереди упорно лезло кверху.
- Садитесь, гости дорогие, - мать пригласила к столу.
Молодые сели спиной к открытому окошку, за которым расцветал жасмин, сбоку от них - родители и Иван, Люба с мужем – напротив. Она подумала, как красива Мария, а белые занавески и бутоны за её спиной – как фата и цветы на ней.
- Богатое угощение, - заметил Иван, похлопав Василия по плечу, чтобы поднять настроение, - Смотри-ка, наливочка и зубровка! И закуска – хоть куда: рыбка жареная, селёдка, картошечка, огурчики-помидорчики, сы- ыр! Пирожки ка-акие!!!
- С капустой, - поддержала его мать, - всё ж единственную дочь выдаём. Она вдруг не выдержала, повернулась и бросилась в сени, - Ой, компот-то забыла!
- А тебе, Мария, пить-то нельзя, а то приступ начнётся, - Пётр задержал руку Ивана, разливавшего наливку.
- Я и не буду, д…Петя, - испуганно вскинула глаза Мария, так, пригублю для порядка. Лицо её мгновенно увяло.
- Ну, что ж, - возгласил Иван, когда мать Марии вернулась с кувшином, - (Василий загодя с ним условился: не могу тосты на этой свадьбе говорить, давай ты) на правах тамады произнесу речь. – Все встали, даже Люба. - Дорогие Мария и Пётр! Вы стали мужем и женой! Уважайте друг друга!, - он слегка замялся, - любите и вообще…Он явно не знал, что дальше говорить, потом нашёлся: «Горько!». Пётр повернулся к Марии, но она застыла, опустив глаза, будто задумалась.
У Любки, чокавшейся с мужем компотом, глаза вдруг стали круглыми и огромными. Рот открылся сам собой, а ладонь сама собой его прикрыла. Молодые, не успев пригубить настойки, воззрились на неё, Пётр – с неудовольствием, Мария – со страхом: уж не плохо ли будущей маме? И, только когда за окном раздались шаги, Мария обернулась, но никого не увидела, только ветка жасмина качалась, задетая кем-то. В сенцах послышалось шарканье ног о половик, что-то поставили на пол. «Кого там несёт нелёгкая?», - проворчал Пётр раздражённо, - кормить ещё… – Что ты, Петя, нежданный гость на свадьбе – к счастью, - отозвалась мать. Тот поморщился. Возня в сенцах стихла, дверь открылась, и в комнату вошёл, наклонив голову, чтобы не задеть притолоку…Виктор. Собственной персоной. Был он в форме с наградными планками и явно новеньким орденом на груди, усталый с дороги, но весёлый. Впрочем, увиденная картина смела улыбку с его лица.
- Эт-то …что тут?, - произнёс он растерянно.
Вся компания какое-то время представляла собой скульптурную группу. Наконец, к матери вернулся дар речи: «Свадьба у нас», - она вышла из-за стола.
- Свадьба? А жених где же?, - Виктор, казалось, не мог постичь происходящего.
- Я - жених, - Пётр попытался придать голосу твёрдость.
- Ты? Же…них?, - Виктор саркастически рассмеялся, быстро прошёл к столу. Какой из тебя жених! Жених – это я, а вот – моя невеста!, - он подошёл к Марии, которая так и стояла со стопкой в руке ни жива, ни мертва, и обнял её, отодвинув жениха. Мария так и засветилась вся.
- Как так? Люди, что же это? Жених – я!, - Пётр выпятил тщедушную грудь, задрав подбородок, - муж! Вот и штамп в паспорте! И в её!
- Что-о? Паспорт? Давай сюда!, - Виктор мощною рукою схватил паспорта «молодых» и, разорвав пополам, вышвырнул в окно. Послышался мяв: пролетая, остатки «молоткастых-серпастых» съездили по уху кошке. Любка фыркнула, компот из стакана плеснулся в тарелку, даже отец Марии не сдержал довольную усмешку, а мать и Мария улыбнулись.
- Да как вы …ты…сме… я милицию…, - Пётр пытался отстоять права, но недолго. Соперник аккуратно взял его за талию, развернув, поднял перед собой и бережно поставил в цветник за окном, быстро захлопнув створки на шпингалет. Оценив ситуацию, Любкин муж метнулся в сени, звякнул щеколдой. «Нас, фронтовиков, так просто не возьмёшь!», - он вернулся, явно довольный развитием событий. Люба, уже придя в себя, сияла. Отец с Иваном старались сохранить серьёзный вид. Тут же дверь задрожала, непонятно было, как такой тщедушный мужичок, как Пётр, мог так её сотрясать.
- Погодите, - Виктор жестом остановил двинувшихся было к двери Ивана и Митю, - Моя свадьба, мне и объясняться. Он потуже затянул ремень, пригладил кудри и, пригнувшись, шагнул за порог.
Люба тихонько открыла окно. «На всякий случай», - пояснила она,
- Не лезь, хуже будет, - донёсся со двора бас Виктора, давай поговорим, как люди. Любит она тебя, а? Что вздыхаешь? Ну, вот. А ты её? Да что спрашивать – и так всё ясно.
- Стерпится-слюбится, - проворчал незадачливый жених. Мария сквозь зубы вздохнула от таких знакомых ей слов Петра.
- Тебе надо – ты и терпи, а ей зачем? Она МЕНЯ любит, а я – её. В общем – всё ясно: завтра пойдёшь и разведёшься.
- Я завтра в милицию…За нарушение…А она-то… она-то…да я её…
- Чего-о? Это твоя женитьба – нарушение, так что сиди тихо. Тронешь Марию пальцем – ну, сам понимаешь, что будет. Живи себе, как жил, а Мария тебе – соседка, и всё.
Виктор вернулся в дом, оглядел стол с нетронутыми закусками, опять пригладил волосы, поклонился и сказал, без отрыва восхищённо глядя на Марию: «Конечно, неловко получилось, но…свадьба ведь, невеста жениха почти что дождалась, так что ж, продолжим?», - он перевёл вопрошающий взгляд на родителей невесты.
- Ну, что ж, прошу к столу, - второй раз за вечер пригласила мать.
Вначале чувствовалась неловкость: вроде и нехорошо, человека с собственной свадьбы выгнали, а, с другой стороны, невеста и новый жених сияют, как салют Победы.
- Что тут говорить? Всё ясно. Совет да любовь! Горько!, - уже радостно возгласил Иван, и гости охрипли, повторяя за ним. Виктор действительно был в командировке, он сразу же сказал об этом, попросив прощения за молчание. Василий с Иваном затянули свою любимую, «Давно мы дома не были», потом хором пели «Катюшу», «Соловьи», «Мою любовь». Но концерт был недолгим: молодым явно было не до гостей. Посидев часок, Люба подмигнула мужу. «Ну, мы пошли, у нас режим», - поняв манёвр, Митя засобирался домой. За ними начал прощаться Иван.
V
Казалось бы, всё ясно, песня допета. Но у счастливой пары не только свадьба была необычная, но и жизнь семейная. Как уж там со своим документом разбирался сосед, история умалчивает, а Мария долго ещё жила без паспорта. «А зачем он тебе?», - сурово спрашивал любящий муж, - замуж выходить? На кого это ты заглядываешься? Я т-тебе! Вон у тебя – кольцо на пальце! Он подхватывал её на руки, целовал и кружил. И через год, и через два их всё так же тянуло друг к другу. Не то, чтобы не было размолвок, - быт хоть кого заест, - но обиды, как облака в ясный день, таяли без следа.
Мария не задумывалась, счастлива она или нет. Здоровье её стало поправляться, она даже в институт поступила на заочное. Мария и Виктор так и не расписались. Стоило ей начать разговор о ЗАГСе, немедленно следовал ответ: «Тебе что нужно, я или штамп в паспорте? Я – вот он, а штамп один раз уже ставил, хватит с меня!» Впрочем, бог с ним, с законным браком! Чего для счастья не хватает женщине, любящей и мужа, и родителей, и работу? Понятно, наследников.
…Сын родился задолго до срока, крошечным, но бойким. «Надо же», - удивилась врач, - «900 граммов, а дышит сам и кулаками машет! Будет жить!», - обнадёжила она Марию. На семейном совете ребёнка решили окрестить: мало ли что врачи говорят, так надёжнее.
Малыш весь поместился в громадной ладони батюшки, но процедуру выдержал стоически.
- Не бойся, Мария, богатырь вырастет, - напутствовал батюшка молодых родителей.
До года «богатырь» рос хиленьким и тощим, а потом – как пошёл нагонять ровесников, так и не остановился, пока не стал самым высоким и широкоплечим в классе – весь в отца. Мало кто отваживался ссориться с ним, драться один на один, но не было детство Виктора-младшего безоблачным. Началось это, когда его всегдашний соперник в играх, племянник Петра, обидевшись, что у Витьки оценки лучше, прошипел: «У-у, безотцовщина!». На перемене положенные тумаки он, конечно, получил, но семя раздора попало на благодатную почву. Старшие ребята, почти все – военные сироты, начали дразниться: «Безотцовщина! Пасынок!»
На Витькины оплеухи и крики: «Я папин!» всегда находился достойный ответ: «А почему у тебя фамилия другая?», «Мне мама говорила, что твоя мама незамужняя». Постепенно разгораясь, вражда вспыхнула, наконец, в полную силу. Нередко Витька являлся домой с синяками – с кем не бывает, но однажды пришёл из школы поздно, без галстука, в разодранной рубашке, с разбитым носом и весь исцарапанный. На вопрос бабушки, что случилось, буркнул: «Я – безотцовщина!»
- Глупости не болтай, - строго приказала та, - Марш мыться и переодеваться, пока родители не вернулись. Разберёмся, кто кому отец.
К приходу родителей с работы только пятна зелёнки да распухший нос выдавали Витьку. Когда отец поинтересовался, где он так "починился", сын коротко бросил: «Боролись».
- Поел? – вмешалась бабушка, - иди уроки учи, а то сидеть тесно. Витька удивлённо посмотрел на неё: что это она задумала?
Поздно вечером, лёжа в своём уголке за шкафом, Витька слышал, как на кухне заседал семейный совет. Оказывается, мама может не только папу слушаться, но и воспитывать его. И бабушка тоже.
- Ты что, хочешь, чтоб над ним все смеялись? Парню скоро 12, а у него прочерк в метрике.
- Разбитый нос – ладно, у него же душа страдает! Он думает, что тебе не нужен, раз ты его на фамилию свою не записываешь!
- Я же люблю его, я за него…, - отец что-то возражал, но что, Витька не мог расслышать. Понял только, что уверенности в голосе отца не было.
Вскоре сияющий Витька в новой рубашке и отглаженном галстуке вместе с принарядившейся бабушкой шёл по улице вслед за нарядными и улыбающимися родителями. У ЗАГСа их встретили тётя Люба и дядя Митя: «13 лет в свидетелях ходим, хватит уже», - рассмеялась тётя Люба.
На следующий день учительница математики собралась вызвать Витьку к доске. «Задачу пойдёт решать…», - в наступившей тишине она наклонилась над журналом, - «Семёнов!», - Витька не двигался с места, – Семёнов, ты что, не слышишь?»
- Нету здесь Семёновых, - важно объявил Ваня, внук Ивана.
- Как нет? – лицо учительницы выразило беспокойство.
– А так. Витька, скажи!
И Витька поднялся с места и, расправив плечи, гордо заявил: «Моя фамилия – Смирнов!»