Мы учились в одном классе, но он был старше года на два. Он сидел на последней парте. В школу ходил не часто, уроки делал редко, галстук не носил, всё время что-то читал. Про него шептались, что с ним не надо связываться, что и отец его, и брат сидят. Никто и не связывался. Кроме меня, конечно. Я видела в нём корсара. И подарила ему томик Байрона. Он стал провожать меня домой после уроков, если приходил в школу. Одноклассники крутили мне пальцем у виска. А мне что?
Он жил в малюсенькой одноэтажной пристройке с матерью и дядей. Удобства были в соседней пристройке. Зато рядом с комнатой помещалась своя отдельная кухонька. А комната была перегорожена таким образом, что и у дяди, и у матери, и у Кольки (так его звали) образовывались отдельные закутки.
В маленьком дворике сушилось бельё. За дощатым столом сидели мужики и играли в домино. Из открытых дверей и немногих открытых окон доносились громкие разговоры, ругань, звуки радиолы и шипящие магнитофонные записи блатных песен. Попадался и Окуджава. Хулиганистые дети стреляли из рогаток, играли в чижа и ножички. Я к нему заходила несколько раз, когда он долго не бывал в школе.
Начались каникулы. Сначала меня отправили в лагерь. Потом мы сняли домик в деревне. А в один прекрасный день меня отпустили в Москву с рюкзаком грязных вещей, которые я должна была дома постирать. Поскольку стирка – это процесс долгий, я отпросилась на несколько неопределённых дней и, забросив рюкзак, понеслась навещать друзей. Колька в моём списке был, конечно, но не в первых рядах. У меня уж и бельё высохло, когда я до него добралась. Но погуляли мы на славу: от Покровки по бульварам и через Устьинский мост до Замоскворечья, по Ордынке, Москворецкому мосту, Варварке, Ильинскому скверику и Маросейке обратно.
А когда прощались в моём подъезде, он принялся меня целовать. Сначала-то я обрадовалась, конечно, но потом как-то уж очень яростно стал он выражать свою любовь, ахал, бормотал что-то невразумительное и очень меня всем этим утомил. Подъезд есть подъезд, люди ходят, так что удалось мне улизнуть. Но дома, когда я увидала своё отражение в зеркале, чуть в обморок не упала. Пришлось мне в разгар лета носить шерстяной свитер с высоким воротом. На следующий день с самого утра я смылась в деревню, потому что Колька собирался придти. Тётя Шура говорила потом, что он раз пять приходил. Осенью мне сказали, что Колька пошёл в ремеслуху. Домой к нему я идти побоялась, вспомнив его бурные излияния в подъезде.
А потом был такой случай. Поздно вечером возвращалась я домой по пустынному переулку и вдруг откуда ни возьмись передо мной выросла фигура. Как его зовут – не знала, но это был старшеклассник из школы, в которой я раньше училась. Описывать, каким образом и за что он меня хватал, не буду. Я упорно отбивалась. Справа учреждение, в такое позднее время не работающее, слева глухая ограда скверика, такого же пустого, как и переулок. Впереди чернел Покровский бульвар, а сзади – как раз Колькин двор.
Я тогда подумала, что хоть и утомил он меня своими поцелуями, а насколько всё-таки приятней и желанней были его ласки по сравнению с гнусными приставаниями этого потного упыря. И в этот момент из черноты Покровского бульвара появилась фигура. Фигура приблизилась, попав под свет тусклого фонаря, и я с ужасом узнала в ней Кольку. Мне было безумно стыдно перед ним, что я нахожусь в такой поганой ситуации. Колька меня разглядел. На минуту приостановился, видимо пытаясь понять – что к чему, а потом бросился к нам. Воспользовавшись преимуществом своего положения (мой противник стоял к Кольке спиной), он с наскоку врезал моему обидчику так, что тот сразу меня отпустил.
– Дуй отсюда быстро, – кинул мне Колька.
И началась драка. Я не уходила. Тогда Колька резко высказался в том смысле, что я, такая-сякая, должна непременно пойти. Я, конечно, обиделась и пошла, но потом всё-таки оглянулась. Колька дрался весьма умело. Я поняла, что опасаться за его самочувствие смысла не имеет и с лёгким сердцем убежала.
Прошло какое-то время. Было неспокойно: что там с этой дракой? Уже после неё, один парень сказал мне, что видел Кольку и что он ехал в свою ремеслуху. Ну хоть с этим благополучно. Я всё думала о Кольке и, наконец, собравшись с духом, пошла к нему.
Двор был безлюден. Бельё на верёвках не сушилось. Мужики в домино не играли, мальчишки с рогатками не бегали. Ни ругани, ни радиолы. Дверь в Колькину пристройку была перекрещена горбылём.
Я не склонна к слезам. Если только ночью, в подушку, не дай Бог – кто увидит. Теперь я стояла посреди пустого двора и слёзы сами лились из глаз. Теперь больше никогда. Никогда я не смогу объяснить тебе, что люблю. Просто твои жаркие поцелуи были несвоевременными. Что бы тебе не подождать? Что бы тебе не быть посдержанней? Что бы тебе с такой яростью не набрасываться на меня? Что бы тебе поаккуратнее не обращаться с моей шеей? И вообще, зачем обязательно целоваться в засос, когда и без засоса можно с ума сойти?
Некоторое время я всё-таки надеялась, что Колька придёт. Я то ведь никуда не переехала, он же мой адрес знает. Но нет. Больше никогда. Оно и к лучшему, наверное. А ощущение потери так и осталось.