Однажды я стал свидетелем беседы нашего старейшего сотрудника с корреспонденткой какой-то молодежной газеты. Вид у бывалого фельдшера Петровича был важный, еще бы, пресса абы к кому не пожалует. Ради торжественности момента Петрович даже все пуговицы на комбезе застегнул и могучей пятерней правую коленку прикрыл, где у него было здоровенное пятно от пролитого чая. Щеки надул, брови нахмурил и говорит неторопливо весомо, сразу видно ветеран мед. службы. Корреспондентка наоборот, дрожит, запинается, по всему видать неопытная. Вы, спрашивает, сколько вызовов за сутки делаете? Ответ Петровича заставил меня замереть на месте:
--По пятьдесят, по шестьдесят. А по зиме и все восемьдесят окучиваем.
Я ошеломленно выпучил глаза, а Петрович, увидев мою реакцию, незаметно махнул рукой, мол, проваливай, не мешай общению с прессой. Но я не ушел, уж больно стало интересно, что Петрович еще наплетет. Сел на краешек скамейки, слушаю. Ветеран бросил на меня испепеляющий взгляд и пояснил спецкору:
--У нас в работе главное опыт. Знаете, как Цезарь говорил? Пришел, увидел, оценил. Так и я, глянул на больного и все сразу понял. Мне даже живот щупать не надо. Характерная поза больного, цвет лица, мимика, вот и все, диагноз установлен. Это молодым трудно. Опыта-то нет. Вот и сидят на вызове по часу. Мы же,--Петрович похлопал себя по объемистому брюшку,-- другое дело. Пока молодые с трудом один вызов обслужат, уже десять замесим. На стариках вся работа и держится.
Корреспондентка быстро закивала, тоненько поддакнула:
--Конечно. Опыт имеет колоссальное значение. А сколько вы уже работаете на «скорой»?
--Пятьдесят лет,- Вздохнул Петрович. Я аж хрюкнул от смеха. Но журналистка этого не заметила, наморщила хорошенький лобик, видимо подсчитывала, сколько Петровичу лет, но в слух не спросила, постеснялась.
--Вы, наверное, многих спасли?- Задала она следующий вопрос.
--Многих?- Удивленно переспросил Петрович,- Это слишком мелкое определение. Если всех спасенных мною больных положить друг на друга, то получится башня высотой до луны…
Тут уж я не выдержал и заржал в голос. Корреспондентка смущенно покосилась на меня, а Петрович не на шутку разозлился:
--А чему это вы смеетесь, коллега?! Или вы ставите под сомнение мои слова?!
--Ну что Вы,- Как можно вежливее ответил я,- Просто я представил, как спасенные вами больные ложатся друг на друга, чтобы дотянуться до луны… И это меня развеселило.
Петрович недовольно засопел и вновь повернулся к журналистке:
--Если бы я хранил все благодарности, пришедшие на мое имя, то мог бы открыть маленькую библиотеку, шкафов на двадцать. Люди читали бы исповеди вернувшихся с того света счастливцев и плакали от умиления и восторга. Но я не тщеславен и не меркантилен. Не принимаю подарков, иначе уже давно жил бы на Багамах в собственном небоскребе и прикуривал от стодолларовых банкнот,- Вздохнув, Петрович выудил из дырявого кармана смятую беломорину, зажал между желтыми прокуренными зубами и процедил:
--У Вас нет зажигалки? В моей газ кончился.
--Конечно-конечно,- Заторопилась девчонка, протягивая ему зажигалку. Петрович блаженно затянулся, выпустил в нашу сторону облако едкого дыма и продолжал:
--Спасать и помогать- вот основное предназначение «скорой помощи». Еще будучи ребенком, я не мог пройти мимо больной животины, птички там, или мышки. Увижу на улице кошку- обязательно налью молочка, собачке косточек принесу. Такое уж у меня доброе сердце. Больные от меня сроду грубого слова не слыхали. Бывает, оскорбляют на вызове, а я терплю, не перечу. Что, думаю, с них взять, больные люди…
У корреспондентки повлажнели глаза. Запинаясь спрашивает:
--Наверное, сильно устаете? Столько вызовов…
--Конечно,- Кивает Петрович,- Бывало после суток из машины нет сил вылезти, чувствуешь себя совершенно опустошенным. А однажды, когда я девяносто вызовов обслужил, так прям и упал. Чувствую, встать не могу, так до дома и полз по-пластунски, благо живу недалеко.
Неизвестно что еще бы наговорил Петрович журналистке, но тут раздался истерический вопль старшего врача:
--Где этот лодырь и скандалист?!
А в следующую секунду перед нами предстала раскрасневшаяся от негодования начальница. Петрович делал ей какие-то знаки, но та лишь вопила еще громче:
--Сколько это может продолжаться?! Вам что, Алексей Петрович, надоело у нас работать?! На Вас снова пришла жалоба! Вы больше двадцати лет на «скорой»! Неужели не научились вежливо разговаривать с людьми?! Мало того, что Вы меньше всех делаете вызовов, сидите по часу- по два, портите нам показатели, так еще и отписываться приходиться за Вашу грубость! И по какому праву Вы вывезли с подстанции нашу кошку Мурку?!
--Я не вывозил,- Пролепетал Петрович.
--Врете! Диспетчера рассказали, как вы заявили будто, она везде гадит, взяли ее за шкирку, кинули в машину и вывезли с подстанции! Как Вы к животным относитесь- так и к людям! Вы жестокий ленивый враль! Я буду ставить вопрос о Вашем увольнении! А теперь, идите и пишите объяснительную!
Петрович понуро поплелся прочь, виновато глянул на корреспондентку и буркнул:
--До свидания…
Но та не ответила. В глазах ее были боль и разочарование. Мне было ее искренне жаль. Наверное, это тяжело – в одночасье лишиться кумира.