Москва.
"Пятые пятки звенят без оглядки".
(с)
Омуревший от сдрыскиваний по метрополитену: от пересадок с перепрыгами, по вагонам - под-над городом, с перешагами, с перестуками.
И в качестве веской причины от якобы постоянной слежки за ним - гонки за ним - за Эвоном Соичом, - немного тронувшись в путь, подался вперед, защемился назад, вытерпел дважды и немаловажно что: закрылись перед ним - пакостные скрипучие двери колючего стального животного и закружилось всё вокруг, как в добрых отеческих сказках.
Эвон Соич - человек редкий, очень редкий, тихий, - да человек искусства, пусть не всегда адекватный, - но право имел полное на расстройство желудка, - и от тыквенного сока свежего розлива, что не случайно, - и терпел даже, до последнего стука-перестука, - и надеялся на что-то, что называют ласковым бриллиантом: чудо.
Казалось Эвону Соичу, что его в постоянном кураже стесняют вокруг. И что вот та дама резко оценивает его, и ругает его, и поражается просто, ну что у него нет мочи от вдалости какой-то, ну что не может он подойти и представиться короче, и пригласить на турнир хотя бы: по шахматам и выпиванию кофя с поеданием шашек и пирожных разных. И что не может ничего сказать Эвон Соич, - и это его угнетало.
И не только как бы это, но и вот тот - с газетой, в полосатом пальто, вот совсем не смотрит на его сторону, а думает о нем, а думает это точно, что неприличный Эвон Соич, что утром брюки не догладил, что обувь, как больная, нечищеная, что деньги забыл в другом пиджаке, как дурак сплошной, а в Сочи не был три года. Смех. Позор.
Эвон Соич, еле сдерживал себя, и еще этот тыквенный сок, давит и совсем не лишнее давит. Своё.
И вот куда его, это своё. Места нет. Вокруг ни одного укромного места. Караул!
Вокруг народ мочалит и елозит.
Ликуют поезда…
Эвон Соич сполз, выталкнулся на чужой станции, вылепился по перилам, по теплому воздуху прокатился и выпульнул то, что нёс. Не дотерпев...
Это ужасно невероятно. Взрослый человек, человек искусства, в пиджаке, с портфелем, посредине зала, полной сотни людей, как если не больше, и стоит и гомонеет. И лица на нем нет. По ногам течет. Это стыдно. Этот тыквенный сок. И все знают вокруг об этом. И всё смеются вокруг над Эвоном Соичем. В спину смеются.
И та дама, она протискивается, бежит к нему, к Эвону Соичу, сквозь массу продираясь, и распихивая всех, чтобы наглядно, чтобы снять не доглаженные брюки с него, и показать всем, почему это произошло, что именно тому виной и почему. И тот гражданин с газетой, собирает людей, еще и еще, зазывает, останавливает и подводит к Эвону Соичу. И требует объяснений. Они все требуют, чтобы он снял штаны, какой позор, чтобы если кто не знает, то чтоб знали. Чтобы...
Эвон Соич выскочил от дамы и того, который с газетой, на сжатый уличный воздух и пренебрежительно закрыл перед собой глаза. Свои глаза закрыл собою. Мочился дождь исправно встряхивая до последней капли всё.
А Эвон Соич стоял с закрытыми на всю глазами и корпел.
- Вы сок, будете брать или нет? Мужчина ау! Вы что уснули? Свежий сок. Тыквенный! Только что завезли.
- Нет! Нет! Нет! - Эвон Соич очнулся, облился минеральной водой, сбив собой кого-то с минеральной водой, исчез с глаз гигантской продавщицы соков, как недоделанный и влип в стоящий неподалеку столб.
-Пронесло, - подумали спешащие мимо улиц панические люди, - это его столб, а не наш.
"Осторожно двери закрываются. Следующий столб ваш".