Снег и чувства – тема не исчерпаемая. Хотя последние тридцать лет видеть снег мне приходилось далеко не каждый год, тем не менее, память все-таки была насыщена незабываемыми снежными картинами с самого раннего детства и до 1981-82 годов, когда меня выдернули на мой политический процесс в Пушкинском горсуде (к счастью, не катастрофический). Потом – Бутырка, Красная Пресня, эмиграция...
Какой только снег мне не привелось видеть в своей жизни – любому можно посвятить трогательный рассказ!
Помнится: жесткий, колючий снег с вьюгой и я, трех лет от роду, на санках был укутан мамой крест-накрест в большой шерстяной платок. Два километра до станции мама везла меня по вытоптанной в снегу тропке. Под ее валенками завораживающе поскрипывает снег: хруп-хруп, хруп-хруп... А метель норовит залезть в узкую щель, которую мама оставила в платке для глаз. Мамы, к сожалению, давно уже нет, а скрип ее валенок остался...
Другой снег – в солнечный морозный день. На козлах лежит березовое бревно, и отчим двуручной пилой одной рукой двигает туда-сюда, а другой придерживает козлы, под которыми насыпаются два кометных хвоста из желтоватых опилок.
Совсем другой снег – на мартовской полевой дороге в солнечную оттепель. Режущий своей яркостью снег вбирал солнечные лучи только редкими кучами конского навоза, лежащего между санными колеями, отчего навоз дымился и уходил под наст.
А вот уже февральский снег: мама до бела вымыла полы, а за окном безбрежной россыпью бриллиантов лежал искрящийся кристаллический снег! И тишина, тишина...
И полный контраст: я, шестиклассник, в предновогоднюю ночь 1953 года в двадцатиградусный мороз пилю в чужом саду макушку стройной ели. Руки в мокрых варежках коченеют. Сознание готово отключиться... Лишь одно позднее утешение, что через 20 лет я посадил 20 тысяч елок...
А потом будет синий снег, когда в пятнадцатиградусный мороз я, проживавший в Пушкино, решил в каникулы навестить на лыжах свою однокурсницу из Ногинска. На закате дня снег стал синим, мороз усилился, силы иссякли и через неимоверное напряжение сил я заставил себя дойти лишь до ближайшей станции «Лосино-Петровский»...
Еще помню сказочный снег: хрустальные пластинки размером со спичечный коробок микронной толщины! В полном безветрии они, как птицы, медленно спускались с небес, садились мне на руки и исчезали в небытии...
И где-то в то же время, в 1966-м году, мы с Соней поехали в «Ленинку» почитать Пантелеймона Романова. Возможно, это был том с невыносимым рассказом «Белые цветы» – о том, как чудом вырвавшиеся из большевистской оккупации эмигранты прислали из Парижа своим питерским друзьям... белые цветы!..
Так вот, кажется, в этом томе есть рассказ (если только я не перепутал с одним из рассказов А.Грина) с бесхитростным полустраничным подрассказом «Снег»...
Есть в мире искусства простые (на первый взгляд – примитивные) произведения , которые обладают огромной впечатлительной силой, не смываемой временем. Для меня такими произведениями явились фильм «Зимний дуб» (кажется, «Беларусьфильм», 1972), пейзажи Чюрлёниса и полинезийские картины Гогена. Эти произведения я видел лишь однажды в жизни, но они так и остались факторами моей повседневной жизни...
И вот рассказик «Снег». Пороша и человеческие следы. Сначала меленькие – ЕЁ. Потом – зрелые и не навязчивые ЕГО следы. Представляете: в абсолютно спящем мире – две ЖИВЫЕ нити. И ВСЁ. Не помню, может, в рассказе было что-то еще. Но мне и ЭТОГО было достаточно...
Снег, снег, снег... И этот снег тоже был запредельным окружающему меня миру. Было это в октябре 1979 года. Впрочем, предыстория простая: четверо бородачей отправились на сбор клюквы в болота, лежащие в районе большого поселка Анциферово Новгородской области. От поселка на лесной «кукушке» доехали до полузаброшенной деревни километров за сорок от Анциферово. После полного провала кампании и ночлега в доме одинокой старушки ожидали «кукушку» в обратном направлении. До поезда оставалось около часа, и я решил прогуляться к речке, которая протекала метрах в двустах за домом бабуси. И я вышел в пространство.
Стояла фантастическая тишина. Казалось, было слышно падение редких снежинок. В сотне шагов пролегала исчезнувшая под порошей узкоколейка. Неблизкие кусты и деревья покрылись снежными шапками. От пороши веяло теплом и пушистой влагой. Я обогнул дом и пошел через поле-огород к реке.
С каждым шагом снег усиливался. Река с сонным течением напоминала затаившихся в глубине щук. Я впился в тишину, а снег все шел и шел. Вот он забелил все пятна на картине, и только река, как спина гагантского кита, просвечивала сквозь снежное молоко. Я повернулся к деревне и понял, что пересечь поле по прямой будет не просто...
В какой-то миг я остановился. Не было видно ничего: ни неба, ни земли, ни леса, ни реки... Абсолютная ПУС-ТО-ТА! Беспокойная, но не страшная. Беспокойство было от неуверенности, что я не собьюсь с пути. А в остальном я окунулся в безбрежную благодать – в асболютную ЧИСТОТУ. А снег падал, падал... Конечно, я постарался с пути не сбиться. Но с тех пор ТОТ снег стал для меня мгновенной нирваной: стоит вспомнть его, и я чувствую, что рождаюсь как бы заново...
Но был еще и снег ПОСЛЕДНИЙ, в ноябре 1986 года. В те дни, как никогда до того и никогда после того, показывали много похоронных фильмов. В одном из них, японском, сын, согласно местым обычаям, несет свою девяностолетнюю мать сквозь СНЕГ на горное кладбище, где она, засыпаемая снегом, будет умирать в полном покое и одиночестве. Три дня я ходил под впечатлением фильма, а на четвертый пришла телеграмма: мама умерла. Ее удручила (можно сказать, убила) коммунистическая власть, не позволив навестить нас в Париже (а нам доступа в Россию не было, поскольку мы были лишены российского гражданства из-за правозащитной деятельности). А снег за окном всё шел и шел...