Глубокая, полная темнота тоннеля обволакивала и сопровождала её уже несколько дней. Иногда казалось, что она уже ослепла, и в эти моменты девушка судорожно цеплялась за свою торбу. Порывшись, на ощупь доставала зажигалку и смотрела на дрожащий язычок пламени. Это надо было не столько для того, чтобы увидеть окружающее её пространство(смотреть-то особо было не на что), а только чтобы удостовериться, что всё происходящее - не сон и не плод воображения.
Уходящий в две стороны тоннель был до тошноты однообразен. Редкие пустые станции, засыпанные мусором, с громким эхом от шагов пугали ее, и она поскорее пыталась уйти в уютный, и уже понятный мир переплетений огромных человеческих нор. Вначале пугающий, а теперь успокаивающий, писк и шорох крыс говорили, что всё вокруг спокойно в этом подземном мире. Она приняла эту живность как должное, и крысы приняли её - не пугались и не трогали нового обитателя их мира. Проведя столь долгое время под землёй, девушка научилась понимать тоннели. А вот станции – нет. Станции были мертвые, и это пугало больше всего.
Она пришла сюда из маленького военного городка, располагавшегося недалеко от мегаполиса. Их коммуна обосновалась в заброшенном военном бункере сразу после «большой смерти» и достаточно долго процветала. Всю свою недолгую жизнь девушка провела в этом бункере вместе с мамой и папой. По тем временам, иметь семью было редкое счастье, которое могли позволить себе далеко не все дети. И как всякое счастье вечно длиться оно не могло. Заболел один из мужчин их маленького сообщества. Никто и не понял, откуда взялась эта страшная болезнь. Она прибирала всех по очереди, и весь бункер в скором времени наполнился медленно ползающимися кашляющими тенями. Когда умер первый человек, уже заболевшая мама, недолго думая, собрала всё необходимое в торбу, потихоньку вывела её за двери и, покашливая в платок, сказала:
- Иди по рельсам в город. Там в метро должны быть люди.
Уходить очень не хотелось, но, понимая, что мама никогда бы её одну не отправила, если бы на то не было веских причин, утирая слезы, она ушла в неизвестность. Счет дням она потеряла, пока добиралась до города, а точнее до руин ранее красивого мегаполиса, который когда-то назывался Санкт-Петербургом. Ночевала в подвалах и пустых домах, питалась взятыми с собой припасами. Город ей не понравился - серые, мрачные скелеты ранее величественных зданий настолько угнетали её, что она искренне испытала облегчение, когда обнаружила разрушенный вестибюль с большой буквой «М». «Сколько она уже здесь? Неделю или два дня – трудно сказать». Подземка съедает время, превращая его в эфемерное безвременье, как темнота съедает пространство. Она бродила по бесконечным тоннелям и станциям, уже уверенная, что мама ошиблась, и она не найдёт здесь никого кроме ставших ей уже родными крыс.
Встречая на своем пути пустые поезда, одиноко стоявшие или на станциях, или в тоннеле, она использовала их для отдыха и сна. Несколько раз, натыкаясь на развилки, сворачивала в тупиковые ветки, и ей приходилось возвращаться назад к перекрёстку. Ей казалось, что она стала лучше видеть в темноте, различать какие-то контуры предметов, но всё-таки без света было всё равно тяжело. Вот и сейчас, наткнувшись на очередную стрелку, она в раздумье рассматривала в тусклом свете сооружённого ею факела, который она зажигала только в экстренных случаях, своды двух ничем не отличавшихся входов. Так и не отдав предпочтения какой-либо дороге, разумно решила, что разницы-то большой нет, и интуитивно повернула в левый тоннель, бормоча под нос любимую папину поговорку, что-то вроде: «Каждый имеет право на лево». Что она означает, девушка в свои шестнадцать лет не знала, но ей очень нравилась игра слов.
Путь, как будто подтверждая папины слова, сильно забирал влево и вниз, а после того как дорога выровнялась, неожиданно закончился преградой. Только это был не тупик, а рукотворная преграда, чем-то напоминающая баррикаду из подручного материала, из-за которой были видны отсветы огня и доносились тихие человеческие голоса. Хриплым от долгого молчания голосом она крикнула:
- Эй, есть кто живой? - Звук её голоса произвёл эффект разорвавшейся бомбы. После секундной тишины яркий свет прожектора, сооружённого из фары поезда, осветил её хрупкую фигурку и грозный мужской голос крикнул:
- Стой! Стреляю! Руки подними.
Ослеплённая ярким светом, девушка уже подняла руки, закрывая ими глаза. Накопившиеся эмоции, шок и усталость взяли над ней верх и, наплевав на предупреждение, она уселась прямо на тусклый проржавевший рельс и заревела навзрыд.
Опешив от такой реакции гостьи, бойцы блокпоста перелезли через защитную баррикаду и окружили девушку, не зная, как к ней подступиться.
- Кто ты такая? Документы есть? – спросил старший, убирая автомат за спину. Второй боец продолжал держать девушку на мушке.
Девушка, окинув бойцов взглядом, размазала слёзы по чумазому лицу и прокашлялась.
- Маша меня зовут. А что такое документы?
- Паспорт, удостоверение личности. – И видя, что девушка не понимает, добавил. – Бумаги, где написано кто ты такая.
- Нет у меня никаких бумаг.
- Вставай. Пошли.
Она честно сделала попытку подняться, но ноги были, как ватные, и подкашивались. Подняв девушку с земли, бойцы помогли ей перелезть через преграду. За баррикадой возле пулемёта сидел ещё один человек и всё время не отрывал от нее изумленного взгляда с гостьи. Усадив её на один из ящиков, которые во множестве валялись вокруг тусклого костерка, командир поста отошел к телефону. Покрутив ручку, он поднёс трубку к уху и что-то проговорил вполголоса, после чего сел напротив Маши.
- Ну, Маша, рассказывай. Откуда ты? Насколько я знаю, с этой стороны обитаемых станций нет.
- Я не со станций. Я в метро спустилась, когда в город вошла. Мне мама так сказала: идти в город и искать людей в метро.
- И долго шла?
- Долго. Дней шесть-семь по поверхности и в метро уже не знаю сколько. Неделю, наверное.
Со стороны станции послышались шаги. Из полумрака появились две фигуры. Одна из них принадлежала мужчине лет тридцати, одетому, как и все присутствующие, в телогрейку. Сопровождала его молодая женщина с большими тёмными добрыми глазами.
Мужчина с интересом посмотрел на Машу и, обращаясь к командиру блокпоста, произнёс:
- Она? - Не дождавшись ответа, поскольку всё и так было очевидно, повернулся к своей путнице.
- Аня, забирай её.
Девушка с добрым лицом подошла к Маше и, обняв её за плечи, помогла подняться. Постоянно поддерживая и не давая упасть, девушка повела гостью на станцию. Голос её звучал воркующее и успокаивающе. Маша чувствовала себя рядом с ней очень уютно. Аня чем-то напоминала маму. Наверное, голосом и глазами. Так, постоянно спотыкаясь о шпалы, Маша в сопровождении девушки и мужчины добралась до платформы. Выйдя на саму станцию, Маша остановилась, потрясенная от увиденного. Это был мир людей в миниатюре. Станция была освещена электрическими лампочками. Не полностью, как в былые времена, но после мрака тоннелей Маше показалось, что очень ярко. На станции стояло множество сколоченных из фанеры и подручных материалов домиков, а так же несколько армейских палаток, оставляя центр свободным в виде импровизированной улицы и центральной площади в центре. На путях стоял метропоезд. И люди. Очень много людей. Маша отвыкла от такого количества людей. Что значит, отвыкла? Она столько людей сразу не видела никогда. В их коммуне жило двадцать шесть человек, и те постоянно были заняты на всевозможных работах и вместе собирались крайне редко.
Подойдя к крайнему вагону состава, Аня открыла деревянную дверь и широким жестом показала: «Заходи».
- Ой, да это баня. – Невольно воскликнула Маша, увидев перед собой уютную комнату, обитую рейкой, сколоченные скамейки и гору тазиков.
- Вода вот здесь. Горячая, – показала Аня на «титан», – холодная, – на огромный бак с краником. - Держи мыло и мочалку. Мешать не буду. Помоешься, покормлю тебя.
С удовольствием смыв с себя грязь многих километров пути, Маша с сомнением посмотрела на свою грязную одежду. Не долго думая, она постирала бельё, джинсы и футболку в мыльной воде, которая осталась после купания. Затем, тщательно выжав, натянула одежду на себя. Остался один свитер, но, рассудив, что разгуливать в мокром свитере – это чересчур, чистая и довольная, Маша вышла из бани, где возле дверей её ждала Анна.
- Ты чего такая мокрая? В одежде мылась? – критически осмотрев её с ног до головы, произнесла она.
- Нет, постиралась. Не одевать же грязное. – Улыбнувшись, ответила Маша.
- Ладно, сейчас в столовую, а затем я тебя одену во что-нибудь.
Пройдя вдоль всего состава до самого последнего вагона, они вдвоём вошли в импровизированную столовую. Усадив Машу за стол, Аня поставила перед ней тарелку с горячей кашей и грибами, внешне напоминающие смесь дождевиков с пенопластом, и стакан с чаем, больше похожий на кофейный напиток.
- Ешь, всё вкусно и съедобно. Не косись так.
Аккуратно попробовав предложенную пищу, через секунду, девушка уже не обращала внимания на ее внешний вид и уплетала за обе щеки. Наевшись до отвала, Маша почувствовала себя попавшей в рай. От навалившейся усталости слипались глаза. Такой и застала её Аня: откровенно спавшей прямо за столом.
- У-у-у, совсем расклеилась. Пошли, я тебя спать положу в общежитии, всё остальное - когда выспишься.
Пробубнив слова благодарности, Маша устало поднялась и поплелась за своей провожатой. Посмотрев на постель, девушка стянула с себя мокрую одежду, рухнула в кровать, заснув, наверное, ещё не коснувшись головой подушки.
***
Проснувшись в пустом помещении (все давно встали и разошлись по работам), Маша никак не могла вспомнить, где она находится. Потом, с прояснившимися воспоминаниями, пришло понимание происходящего. Она на станции. Всё что говорила мама - правда. Она нашла людей. Правда, портит радость тот факт, что голова болит и знобит. Видимо, хождение вчера в мокрой одежде не прошло безнаказанным. Одевшись, девушка осторожно выглянула из общежития. Станция жила своей жизнью: люди бежали по своим делам, «суетились». Где-то слышался звук работающего двигателя. Никто не обращал внимания на нового человека. Кутаясь в оставленную ей армейскую куртку, Маша медленно продвигалась по станции, пытаясь найти хоть какое-нибудь знакомое лицо. Её заметно трясло.
- Вам плохо? – к ней обратился молодой парень с внушительной коробкой в руках.
- Да, немного. Голова болит и холодно.
Парень поставил коробку на пол и потрогал девушке лоб.
- Да у вас температура. Вам в госпиталь надо. Пойдёмте, я вас отведу.
Оставив коробку, где та лежала, парень решительно взял девушку под локоть и повёл к неприметной двери в конце станции, на которой значилось: «Госпиталь». За дверью их встретил мужчина лет сорока в видавшем виды, когда-то белом, халате.
- Вот, на станции нашёл. «Горит» вся.
Доктор посмотрел на Машу и вручил ей градусник.
– Знаешь, как пользоваться? Измеряй, – сам же он опять полез в шкаф с лекарствами, долго там копошился, бормоча что-то себе под нос.
Измерив температуру, Маша с недоверием и удивлением уставилась на показания ртутного столбика.
- Ого! Тридцать девять и четыре.
- Сколько?! – врач с этим вопросом замер, после чего выглянул из-за дверцы шкафа.
Девушка, молча, протянула ему градусник. Посмотрев на показания, доктор вынул откуда-то из недр шкафа и натянул на лицо марлевую повязку.
- Пошли-ка красавица в лазарет, – увидев, что парень собрался уходить, врач добавил. - А ты, Руслан, стой здесь и никуда не уходи.
- Так у меня там коробка с грибами, на полу.
- Удерёшь, лично расстреляю.
Услышав такую угрозу от всегда добродушного доктора, Руслан обречённо уселся на табурет. Отведя девушку в помещение, где стояло с десяток железных кроватей, доктор уложил её на одну из них и установил капельную систему.
- Рассказывай. Кто такая? Откуда? Как давно у нас?
Ничего не скрывая, Маша откровенно и подробно рассказала врачу, как мать спасла её от эпидемии, как она долго добиралась сюда. И вот вчера дошла. Наконец… А сегодня проснулась больной.
Слушая рассказ, доктор внимательно осмотрел пациентку и глаза его над маской становились всё серьёзней и озабоченней. Приняв решение, доктор выглянул в приёмную.
- Руслан, надень маску и передай начальнику вот эту записку, - быстро написав что-то на клочке бумаги, он вручил его парню. – А потом сразу обратно. Ни с кем по дороге не разговаривай. Ты понял?
Руслан кивнул, надел маску, схватил сложенную втрое записку и выбежал из помещения. Не прошло и пяти минут, как через громкоговоритель в центре зала разнёсся раскатистый голос начальника станции:
«ВНИМАНИЕ! На станции объявляется карантин. Степень опасности наивысшая. Всем контактировавшим с вновь прибывшей на кануне, срочно обратиться в госпиталь. При первых признаках недомогания срочно обратиться в госпиталь. Выходы со станции закрыты для всех. Блокпостам при попытке прорыва применять оружие без предупреждения. Собрания запрещены. Передвижение по станции разрешено только в респираторах и масках».
Сообщение повторилось трижды, после чего установилась неестественная, гнетущая тишина.
- Ну, вот и началось. – Как бы про себя сказал врач и внимательно посмотрел на девушку. Маше становилось заметно хуже. Сознание её плавало. Появлялись признаки бреда. Когда-то, на заре своей медицинской практики, ещё до войны, будучи студентом-медиком Мишей, а не умудрённым опытом, лысеющим Михаил Николаевичем, ему показывали нечто подобное. Тот старый вирус гриппа назывался «H1N1», или, в простонародье, свиной грипп, и собрал он хорошую жатву из человеческих жизней. Это было что-то очень похожее, но всё-таки другое. Более заразное и более сильное. Только ни противовирусных препаратов, ни соответствующей техники у него сейчас не было. По большому счёту, Михаил Николаевич, или попросту Док, как его все здесь звали, был растерян и зол. Злился он на всё: на свою беспомощность и осознание того, к чему это всё приведёт, на отсутствие лекарств, на эту Машу, которая, в общем-то, ни в чём не виновата, даже на Руслана, который её привёл, а он здесь вообще не причём. Виновных в этой ситуации нет, одни жертвы. И их не избежать, а его задача, чтобы этих жертв было как можно меньше.
Вбежал запыхавшийся Руслан, стянул маску
- Одень немедленно! Может, тебе повезло, и ты ещё не заразился.
Руслан кивнул и нацепил маску обратно.
– Анну несут. Она сознание в столовой потеряла, – сказал юноша.
В течении двух часов после того, как принесли Анну в тяжёлом состоянии, пришли ещё три человека с признаками начинающейся болезни. В карантине, размещенном в помещении тюрьмы, закрыли пятнадцать человек, которые общались с больными. Особенно возражал идти в карантин личный состав блокпоста, дежуривший в момент прибытия Маши. Как же так, здоровые мужики, а тут какой-то вирус. Но после увещеваний, а, скорее всего, после выставления вооружённой охраны возле помещения карантина, противоречия удалось решить без шума. В последующие три часа состояние Анны ухудшилось. Она стала задыхаться. Док делал, всё что мог, но не помогали ни антибиотики, имеющиеся в наличии, ни найденный в загашнике интерферон. На удивление, хотя Маша была и без сознания, состояние её было довольно стабильным и не внушало опасения.
Заболели ещё четыре человека из карантина, и волнения в помещении тюрьмы стали нарастать. После того, как вывели заболевшего командира, который хоть как-то сдерживал неповиновение среди запертых в карантине, бойцы решили выйти из-под охраны и уйти в тоннели. А там будь, что будет. Это лучше, чем ожидать смерть взаперти. Во время раздачи пищи, разыграв между собой драку, которая выглядела весьма реально, так как все и так были взведены, они спровоцировали охрану втянуться в свалку. Охранники, бросившиеся разнимать дерущихся, после незначительного сопротивления были разоружены. Но не обошлось без жертв. Один из нападавших был смертельно ранен выстрелом в грудь. Озверевшие здоровые мужики, потерявшие друга, буквально размазали охрану по помещению. На шум выстрела примчался отряд быстрого реагирования, находившийся неподалеку. Завязалась перестрелка, вызвавшая панику на всей станции. Кто-то, уже и неизвестно кто, бросил клич, что расстреливают всех заболевших, и народ лавиной бросился в тоннели в сторону Невского Проспекта и Адмиралтейской. Заслоны держались минуты две, потом их смяли, не помогли ни окрики, ни пулемёты, и рокот топочущих ног покатился в сторону других станций, оставив позади себя раскуроченные блокпосты, стоны раненых и растерзанные тела бойцов. Но не было спасения обезумевшим от ужаса людям. Предупреждённые соседи встретили беглецов огнемётами и пулемётными очередями. Единицы, самые слабые, не поспевавшие за основной массой, развернулись назад. Если кто и выжил, то только тот, кто ушёл в сторону нежилых станций южного направления.
***
Она очнулась через сутки, после того, как утихли последние выстрелы. За это время никто не решился проверить, остался ли кто живой на станции-призраке. Глубокая, полная темнота и тишина. Не слышно рокота дизеля. Страшная слабость. Очень хочется пить. Сухими непослушными губами прохрипела: «Пить. Воды». Полная тишина. Ответа не было, тело как палками побили. Маша приподнялась на кровати. Голова кружится, но вполне терпимо. Пошарив рукой на столе, нашла какую-то коробку. Спички. Трясущимися руками зажгла спичку и тут же бросила её на пол. Мгновения хватило, чтобы увидеть страшную картину лазарета. Вся комната была полна мёртвых тел, лежащих на кроватях, на полу. Мёртвый Док сидел на стуле рядом с выходом. Отчаянье охватила её. Эту смерть к ним принесла она. Надо уйти отсюда. Уйти от людей.Уйти в тоннель, откуда пришла. К своим любимым крысам, только им она не принесёт вреда.
***
Почему она выжила? Это интересный вопрос. Она не была ни сильней (а скорее слабее многих), ни здоровей остальных людей. Но за то долгое время, пока она бродила и была носителем инфекции, организм её успел выработать антитела. У неё была та фора, которой не хватило всем остальным. И, хотя, после болезнь смогла захватить ослабевшее от усталости, голода и переохлаждения тело, оно всё-таки справилось со страшным, унёсшим всех остальных недугом. Как ни парадоксально, но спасение всей станции всё время лежало и бредило в лазарете. Это была Маша, иммунитет которой и являлся той фабрикой самого сильного лекарства от этой страшной болезни. И если бы не бунт, не паника, унесшая больше людей, чем вирус, то всё могло бы быть по-другому