Филологическая мелодрама.
Хулиганская выходка банды малолетних доцентов и зрелых профессоров, посвященная их прекрасной коллеге.
ГРАНИТ НАД СЕРОЙ ВОДОЙ.
Город места рождения Путина в сентябре, место дождливое, мрачное, вгоняющее в депрессию даже клоуна Рональда Макдональда.
Тем не менее экскурсии по рекам и каналам Северной столицы на катерках, остаются популярными. И вот под изморосью, которую в Северной Пальмире и дождем, как правило, не считают, ехал катерок с шестью - семью пассажирами, жаждущими посмотреть на Культурную столицу с воды и услышать рассказ девушки экскурсовода о достопримечательностях «колыбели двух революций».
На заднем сидении распространился необъятный как аэростат в чехле батюшка из провинции, в сопровождении двух девиц лет шестидесяти, закутанных в черное и серое по самые очки. На боковушках скучающий черноусый мужик из категории «гость с юга», и студентка которую «гость» сопровождал. На противоположной от них стороне скучала волоокая дама, в темно фиолетовой шляпе с люрексом и слюдяными цветами. На шее дамы был роскошный синий шарф с блестками. На фоне сине серо черного пейзажа сияла эта дама блёстками и мишурой как навозный жук посреди среды своего обитания.
БЫЛО СКУЧНО
Девочка экскурсовод, что то невнятно тараторила о «баловне безродном» Меньшикове, и о татарских мурзах Юсуповых эволюционировавших в цвет российского дворянства, сами пассажиры слегка посапывали, дама в люрексе любовалась пейзажем.
Но тут по левому борту замаячил особнячок Матильды Кшесиньской. Заученно магнитофонным голоском девчушка экскурсовод озвучила все факты биографии знаменитой балерины, не исключая пикантностей личной жизни, заключавшихся в романе с наследником престола, будущим императором Николаем II.
Батюшка, необъятный как аэростат, доселе мирно дремавший на корме, неожиданно пробудился и поправил экскурсоводшу, - святой страстотерпец , государь император Николай Александрович.
Девочка экскурсовод смутилась, но повторилась с выше озвученной поправкой. В итоге рассказ её закончился словами, - «любовником которой был, как известно святой страстотерпец, государь император Николай Александрович».
Батюшка со спутницами видимо не выходя из состояния полусна, синхронно закивали головами, видимо подтверждая правильность произносимого.
Экскурсия продолжалась, девчушка заученно, как стишок на ёлке повторяла, - «так же любовником Матильды Ксешиньской был великий князь Владимир Александрович…»
Не успела экскурсоводша озвучить эту информацию, как батюшка, не выходя из состояния близкого к сомнамбулическому, поправил (хотя и ошибаясь), - «святой мученик князь Владимир Александрович».
Экскурсоводша слегка прервалась, и в образовавшейся паузе прозвучал возглас дамы замотанной в люрекс, - «надо же, как романтично, любовница двух святых…».
Над Невской водой повисла неловкая пауза.
АНТУАНЕТТА.
Эту даму звали Антуанетта Маврикиевна, по последнему мужу Сумасбродова, по пред последнему Сухоедова, по первому Спиногрызова, в девичестве Пупочкина. Между Сухоедовым и Спиногрызовым она была в браке три раза, но фамилию не меняла.
Что бы читатель не думал, что дама эта поверхностная и глупая, необходимо сообщить, что по профессии она была доцентом филологического факультета Новобыдлянского университета, а так же заведующая кафедрой катехизации академической среды, ведущей преподавательницей авторского курса эстетической романтизации и общей духовности. Доктор филологических наук, специалист по типологии декадентов, крупный исследователь творчества Сергея Есенина. Автор бессмертной книги «Шизотерика и русская макулатура» в шести томах.
Причем сама себя считала внучкой Есенина от его связи с Мариенгофом, тем самым которому Есенин посвятил строки, - «Слаще мёда пот мужичий..», как от гомосексуальной связи может быть потомство, - науке не известно, но Антуанетту это не смущало.
НА ЗАРЕ ТУМАННОЙ ЮНОСТИ
На «заре туманной юности» студенткой филологического факультета, она даже спала с томиком Есенина в обнимку, если только не спала с симпатичным парнем. Девушка она была красивая и без комплексов.
На курорте в Одессе у неё даже был роман с турецким аристократом, который представился Ипполитом Матвеевичем Волобьяниновым-Бендерским, хотя по паспорту его звали Махмед Казы-Оглы. Из за этого романа Антуанетта прожила в Одессе почти два года. Жили они в шикарных гостинницах и санаториях, каждый день питались в ресторанах, откуда у Махмеда столько денег, Антуанетта не задумывалась, ведь он –турецкий аристократ, аристократ обязан быть богатым.
От него в мае 1969 г. она и родила мальчика, которого назвала Гавел, в честь чехов которым сочувствовала по случаю «Пражской весны». Мать Антуанетты в письме хотела назвать внука Павлом, но, как сказала Антуанетта, -«Павлов в России, что в Бразилии донов Педро, -слишком много», и настояла на своем.
Когда она еще была в роддоме, Махмед Казы Оглы, угодил за решетку как известный на всю Пересыпь щипач (вор карманник, в то время между прочим, элита преступного мира). Не имея угла и денег, Антуанетта отдала сына в детский дом, передав ему через нянечку свою реликвию, прижизненное издание стихов Анатолия Мариенгофа, на форзаце которой написала посвящение сыну.
В тот же вечер громыхающий состав пассажирского поезда увез Антуанетту в родной Новобыдлянск, домой на квартиру к маме Марфе Климовой (О какая низкая проза!, нет бы в особняк под Нюренбергом, к либе мути Марте Клеменс).
Антуанетта восстановилась в институте, дошла до кандидатской, которую писала по поэзии Баркова, потом до докторской, и наконец стала преподавательницей того же ВУЗа, в котором и училась.
О сыне она, правда, серьезно помнила. Посвящала ему стихи, несколько раз порывалась съездить в Одессу и забрать его оттуда, но все время, что то мешало, то жилищные условия, то муж, то один, то второй, то третий…
ГАВЕЛ.
Гавел тем временем рос, как растут детдомовские дети, быстро и в отчаянных драках за место поближе к еде. Силы ему давал томик поэта декадента истерика Мариенгофа, и ожидание, что когда то появится его мама, и заберет его из этого проклятого места.
Но мир не без добрых людей.
Когда Гавелу было уже 14 лет, его усыновил Ефрем Иофорович Гуслин, многодетный отец, формально числившийся спасателем на Одесском пляже, в реальности содержавший семью за счет разведения пчел и торговли мёдом. Ефрем Иофорович имел не только четверых своих детей, но еще и шесть приемных. Своих детей звали Исав и Малакия,- мальчиков, Иезавель и Рахав – девочек. У приёмных детей были обычные, человеческие имена. Всей семьей Гуслины работали на пасеке и продавали мёд, потому никогда не бедствовали.
А еще Ефрем Иофорович был баптистом, и жена его Суламифь Агеевна, тоже была баптисткой, и старший сын Исав был баптистом, а меньшие , Малакия, Иезавель и Рахав только собирались, ибо даже дети баптистов могут вступить в общину только после шестнадцати лет. Приемные дети тоже воспитывались в баптистком духе, но обращения от них никто не требовал.
Распорядок дня был такой, в пять утра подъем, и сам дедушка Иофор Иродович говорил детям маленькую проповедь и учил их молиться. Потом завтрак и до ухода в школу немножко работы. Вечерами дети, под пианино разучивали гимны.
Пылать в аду навеки обречен
Кто сам злодей и совести лишен.
Кто не читает Библию- глупец,
Тех в день Суда осудит Бог Отец.
Гряди гряди, на нас Сион гора.
Укрой от ада нас, давно пора
Там грешники пылают как дрова
И не спасут их кучи серебра…
Гавел любил петь, у него от природы был красивый голос и музыкальный слух. Но жить в новой семье оказалось не многим легче чем детском доме. Кроме десяти детей, в доме проживали еще дедушка с бабушкой, - пастор на покое Иофор Гуслин и его супруга Далила Самсоновна, а так же две тётки вдовы, по мужьям Сплетнина и Склокина, старшие сестры Ефрема, две бездетные сухие дамы, навеки оставшиеся близнецами. Их обоих вместе или по отдельности Гавел боялся.
Во первых, потому что они строго следуя строке Писания, «сокрушай рёбра юноши жезлом железным», секли Гавела за провинности то ремнем, то крапивой (если сезон), и вообще…
Во вторых при этом они нудно читали нотации, о том, что Бог таких хулиганов наказывает. В Бога Гавел поверил легко, но что Бог настолько зол, что бы наказывать его руками тёток, поверить не мог, и потому считал тёток исчадьем ада, чем то типа коллективного антихриста. Надо сказать, что тут он был не одинок, и буйный нравом Исав, и вечно прячущийся по укромным местам Малакия, тоже были такого мнения.
Еще по хозяйству Гуслиным помогали две благочестивые баптистки Геенна Куриномозглова и Вавилония Кабыздохлова, от них за шалости Гавел получал по разным частям тела, разными предметами тоже.
Когда весь пуританский быт доставал Гавела до крайности, он залезал на чердак дома или на чердак сарая, листал переданный ему томик стихов Мариенгофа и тихо плакал, при этом напевая себе песню мамонтенка из мультфильма, который видел еще в детском доме.
..пусть мама услышит
Пусть мама придёт,
Пусть мама меня,
Непременно найдет.
Ведь так не бывает на свете
Что б были потеряны дети…
ПЕРЕСТРОЙКА.
В Перестройку Антуанетта ударилась об православие. Многие дамы их университета ударились об православие, и все с разной степенью травматичности. От ударения об православие Антуанетты Маврикиевны, страдали в основном окружающие.
Более всего окружающие страдали от её стихов.
Я раскинувши руки
Разлягусь в полях
Погляжу на разлуки
Пичужек и птах
Боже мой, какова
Тут твоя благодать
Невозможно словами
Её передать…
Потому она вспомнила, что писать можно и на церковнославянском языке.
Приидите о вси, приидите
В храмы коии ставили отцы
Приимите о вси, приимите
Меру духа еси теплотцы…
Эти стихи были в почёте, не то, что какой то там студентки второкурсницы Насти Горшковой писавшей под псевдонимом «Осеняя Выхухоль». Эти стихи печатала не только Новобыдлянская благоелейница, но даже такое авторитетное издание, как "Нецензурное Литературное Обозрение", а так же такие издания как "Словесное научение" и "Хаврошина ночь".
Несмотря на литературный успех и славу, Антуанетта, все таки скучала по сыну. Она посвящала ему множество стихов. Давным давно, когда она была еще замужем за номенклатурщиком Сухоедовым, она воображала себе как он пошел в первый класс, и написала по этому поводу поэму «Первоклассник».
Синий глаженый костюмчик
Астрочки в руках,
За плечами ранец знаний
И глаза в слезах…
По мере роста, её сына она писала все более сложные стихи, посвященные первой любви, и первому разочарованию в оной. Эти стихи брали в журнал ы для блондинок «Глаша», «Саша» и даже «Вяжем всей семьей». Особенно хорошо эти стихи удавались ей после развода с Сухоедовым.
Развивая тему, она в конце 90-х, написала целую массу вариаций стихов типа «слёзы в сахаре» с рифмами, «кровь-любовь, морковь, не прекословь», для молодежных журналов «Найсовая гёрла» и «Йа Креведко».
О ЧЕМ ПОЮТ СОЛДАТЫ.
В 1986, сына Антуанетты Сумасбродовой должны были забрать в армию. Это толкнуло её на еще один пласт творчества. Она вообразила себе, как он сражается в Афганистане с моджахедами. Как лежит раненый в больнице, и как тоскует в плену по Родине. Две поэмы даже частями опубликовали в журнале «Очень красная звезда».
А спустя десять лет, те же поэмы, но переделанные из афганских реалий в чеченские, опубликовали православно-патриотические журналы «Браток» и «Вояка». Стихи её полагались на музыку, и из них получались песни. Эти песни особенно любили распевать мужики в камуфляже, собирающие деньги в электричках, а так же православная певица Жюльена Бечевкина.
В конце концов, она сама уже поверила, что сын её погиб на чеченской или афганской войне, что разразилась огромной поэмой «Застылая кровь материнского сердечка», посвященной сыну, павшему за родину. Начало было настолько выразительным, что многие начинали плакать, не дочитав до второй страницы.
«Выйду я ночью на кладбище,
Одиноко повыть на луну
Сын мой, где тут твоё лежбище?
Бросил меня ты одну…"
За поэму «Застылая кровь материнского сердечка» Сумасбродова была удостоена премии по литературе, учрежденной специально для неё обществом родственников ветеранов всех военных компаний.
Предлагали поставить её сыну памятник, он она вовремя сообразила, что придется тогда доказывать, что он реально существовал. Искать его, а вдруг он какой то алкаш, или наркоман? И тогда прощай литературное признание? Когда ей предложение о памятнике озвучили публично, она ответила, что написала поэму не от себя лично, а от имени всех матерей потерявших детей в вооруженных конфликтах, потому если уж ставить памятник, то не конкретному солдату, а всем погибшим.
На всякий случай она стала рыскать в интернете в поисках подходящей фотографии. На её счастье она обнаружила репортаж фотожурналиста Тридемаксова об одной исправительно наказательной колонии, где в репортаже более чем из пятидесяти фотографий она нашла штук десять с одним и тем же белобрысеньким юношей с печальными глазами. На основе этого материала фотограф Мухляев с помощью фотошопа соорудил для неё семейный альбомчик, который она давала листать журналистам, которые приходили брать у неё интервью. Одно время её песни даже конкурировали с творчеством знаменитого певца патриотического блатняка Михая Квадрата, кстати, тоже из Новобыдлянска, хозяина знаменитого ресторанчика «Владимирский централ».
Но это, только одна сторона её творчества. Другая грань, была сильнее. Она писала каноны и акафисты. Каноны и акафисты она писала разным святым и разным иконам Богородицы. Не лишним будет указать, что именно её перу принадлежат акафисты старице Калофимиаме, преподобному Кузюке, и даже самой суперстарице Маразматроне.
НА ТОРГУ
В городе Киеве есть площадь Индиры Ганди. На этой площади бывают православные ярмарки. На этих ярмарках бывают представлены практически все монастыри Украины, и даже зарубежные. И среди них конечно Причерноморский Стразо-Елеев мужской монастырь.
Антуанетта Маврикиевна прохаживалась между лотками, и поглядывала на выставленную продукцию, и тут её глаз зацепил книги.
У любого филолога книги вызывают непраздный интерес. У филолога на книги нюх как у свиньи на трюфели, то есть найдут везде, даже под матрасом.
И среди всего книжного разнообразия, Антуанетта обнаружила на лотке Причерноморского Стразо- Елеева мужского монастыря красиво изданные каноны и акафисты своего собственного сочинения. Кроме того тут были сборники духовных песен на её стихи, и даже аудиозаписи своих духовных кантов в исполнении некого «послушника Александра». (На коробочках с дисками был портрет инока в подряснике и скуфье, который ей показался очень знакомым.)
Антуанетта, разозлилась, она покраснела, побелела, и чем то стала напоминать свою коронованную тезку в момент, когда парламент объявил ей, что «питаться пирожными» народ больше не в состоянии.
Конечно жителям бывшего СССР, невдомек, что в Европе, со времен Британской королевы Анны Стюарт защищаются авторские права. И издавая книжку, какого либо автора, необходимо выплачивать авторские отчисления, а издавать книги без уведомления автора, является грубым нарушением законодательства, влекущим за собой разного рода юридические неприятности. Про эти неприятности крепко помнят издательства коммерческие, но как то забывают издательства религиозные.
Антуанетта пошла на абордаж.
МЕРТВЫЕ ДУШИ
Выяснилось, что Причерноморский Стразо-Елеев мужской монастырь, издал её каноны и акафисты, просто найдя их на просторах сети интернет. Ни о каких авторских отчислениях, никто и думать не собирался. Монах, дежуривший у лотка, быстро набрал на мобильнике номер игумена монастыря отца Гламуриана.
Игумен Гламуриан, поначалу постарался убедить Антуанетту Сумасбродову передать авторские права монастырю безвозмездно, но не на такую напал. В итоге договорились, что ей можно будет взять с лотка книжек и дисков, а основная плата вместо авторских отчислений, пойдет в виде вечных поминовений душ усопших родственников, числом около десяти, что по прайсу монастыря соответствовало сумме примерно в тысячу Евро.
Антуанетта конечно набрала и книжек и дисков, для подарков разным нужным людям, и приехав домой отправила емейл на адрес игумена Гламуриана с подробным перечнем всех усопших, кого она хотела бы поминать. Туда попали в первую очередь Клюев с Есениным, и Мариенгоф, и Бальмонт, и Феодор Сологуб, Мережковский и Гиппиус, и многие другие, кого она посчитала своими родственниками достойными вечного заупокойного поминовения.
Тот факт, что их будут вечно поминать в монастыре, окрыляло Антуанетту и настраивало на поэтический лад.
В итоге, Антуанетта засобиралась в паломничество в Причерноморский Стразо-Елеев мужской монастырь. Списалась с ответственным за прием паломников, купила билеты на самолет и полетела, жужжа от нетерпения.
ПАЛОМНИЧЕСТВО
Монастырь был почти сказочно красивым. На берегу живописной бухты Черного моря, со своим причалом и маленьким VIP пляжиком. Антуанетту встретили еще в аэропорту города Одессы, и привезли в монастырскую гостиницу, стоявшую несколько отдельно от монастыря. Конечно, её поселили не в общем корпусе, в келии на двадцать коек и один туалет, а в трехкомнатном «люксе», для приезжающих спонсоров и архиереев. Размещал её отец Особистий Энкаведешников, маленький старичок с вечно бегающими глазками, похожий на «отца Фёдора» из двенадцати стульев в исполнении Ролана Быкова. Антуанетта как его увидела, так сразу и поняла, «из органов», у неё, как бывалой внутренней диссидентки на эту публику был нюх.
Тут надо пару слов сказать, об игумене Гламуриане (Пупочкине).
Игумен Гламуриан, был серьезным сторонником концепции статусности Церкви. Все в Церкви должно свидетельствовать о её высоком статусе, и дорогие автомобили, и наручные часы не менее чем за несколько тысяч евро, и роскошные апартаменты. А уж на драгоценные наперсные кресты и шикарные облачения от ведущих французских кутюрье, отец Гламуриан никогда не скупился. Потому монастырь мог соперничать с самыми шикарными отелями Лазурного Берега. Потому и машина у него была статусная «Лексус», и секретарь - послушник Александр, похожий на модель агентства «Дольче и Габбана», он же исполнял должности личного официанта и келейника о. Гламуриана.
На творчество Антуанетты у игумена были большие виды. Во первых оно само ему нравилось, напоминало творчество декадентов, которыми он зачитывался с юности, особенно Мережковским и Гиппиус. Во вторых книги с акафистами редким иконам типа «Находительница пуговиц» и «Отогнательница злых козней» очень хорошо раскупались в церковных лавках. Потому, будучи нацеленным на долговременное сотрудничество с поэтессой, он распорядился поселить Антуанетту в одном из номеров «представительского класса», а на обед планировал пригласить её прямо в свою келью.
Келья отца Гламуриана, была двухэтажным особнячком на территории монастыря. С гаражиком в цоколе, с сауной –бильярдной. С домовой церковкой, и большой трапезной, и конечно настоящим настоятельским кабинетом.
Именно туда на обед и пригласили Антуанетту Сумасбродову.
Статусный монастырский обед, это вам не еда в какой ни будь забегаловке типа ресторана «Палкин» или «Метрополь». На первом месте тут аскетика, никакого мяса и излишеств. Только стерляжья уха, свежие лобстеры, легкое консоме из осьминогов, креветок и брокколи под черной икрой взбитой миксером до состояния воздушной пены, ну и конечно освященное монастырское вино, легкое красное столовое.
Во время обеда они непринужденно общались, и Антуанетта была очень удивлена таким богатым угощением. Прислуживал за столом послушник Александр, которого она уже видела на коробочках с дисками своих песен. Отец Гламуриан объяснил, что Александру так понравились её канты и песни, что он поёт их практически все свободное время. В подтверждение этого послушник Александр сыграл на гитаре с розовым бантом несколько самых душещипательных песен, -«Я стою на высоком холме…»
Я стою на высоком холме,
Убегаю глазами в поля
И я верю народной молве
Что Антихрист сейчас у руля…
Где то к десяти вечера обед закончился, и пьяная от вина и своих песен, Антуанетта вышла прогуляться к морю.
КОГДА ОТКРЫВАЮТСЯ ТАЙНЫ
Издалека шум прибоя напоминал шум, толи большой дороги, то ли грохот дальней битвы. Сняв босоножки Сумасбродова пошла навстречу морю, и вдруг услышала пение. Сильный мужской баритон выводил слова на напевном малороссийском языке.
Ой у лузі червона калина похилилася,
Чогось наша славна Україна зажурилася.
Она сделала несколько шагов в направлении кучи камей, откуда, как ей казалось доносилось пение.
Марширують стрільці січовії у кривавий тан
Визволяти братів-українців з москальських кайдан.
Про украинский национализм она слышала, никогда не думала, что обнаружит его под. Одессой, не Львов ведь какой ни будь. Она приблизилась к певшему.
Луна светила дорожкой на море. Шумный прибой разбивался о камни, создавая шум заглушавший пение. На камне сидел отец Особистий и пел, около него стояла бутылка содержащая «горілку медову з перцем».
Гей, у полі ярої пшениці золотистий лан,
Розпочали стрільці січовії з москалями тан!
Антуанетта вспомнила, что эта песня гимн украинских националистов, её на их кафедре любил в подпитии петь заведующий кафедрой романских языков, профессор Коновалюк, отец которого воевал в УПА. Она тихо взяла босоножки в руки, и пошла прочь от этого страшного человека.
Но тайны этого вечера еще не были до конца исчерпаны.
Сидя в своем VIP номере монастырской гостиницы, Антуанетта долго пыталась вспомнить, почему лицо послушника Александра ей показалось таким знакомым, она даже достала из сумочки диск, на обложке которого был он изображен, в подряснике и скуфье, но с гитарой в руках.
И тут её осенило, где она видела эти большие голубые глаза, и ровный носик… Она лихорадочно достала из дорожной сумки альбомчик посвященный «погибшему за Родину сыну». Вне всякого сомнения , тот молодой зек, с которого ей сделали все фотографии, и был послушник Александр. Сомневаясь в себе, она даже просмотрела на фотографии сквозь линзу для чтения. Сомнений быть не могло. Только на фотографиях в альбоме он был коротко острижени слегка осунувшийся, а на обложке диска с длинными вьющимися волосами, и слегка округлившийся. Тут она еще припомнила, что на пальцах послушника она видела синие татуировки (правда на обложке диска они были убраны, -хвала фотошопу).
Этот факт, её серьезно напугал. Вдруг зек втерся в доверие к игумену монастыря, что бы его убить, и ограбить монастырь? Антуанетта срочно оделась и стала звонить на личный мобильник отца Гламуриана.
Она нервничала и беспокоилась, словно в дешевом голливудском детективе, где надо звонить по мобильнику в полицию, когда уже коварный убийца, с огромным окровавленным топором, подкрадывается из за угла, и уличный прожектор бросает на несчастную жертву его зловещую тень.
ГЛАМУРИАН
Голос отца Гламуриана был спокоен. Было только полчаса одиннадцатого, и он как раз собирался посмотреть на домашнем кинотеатре фильм "ПилаIV". Антуанетта ледяным голосом настояла на встрече. Отец Гламуриан предложил ей прийти к нему в келию.
Темнело. С моря дул порывисты ветер. Но Антуанетта задавшаяся целью спасти игумена от неминуемой гибели шла к его двухэтажной келье со спутниковой тарелкой на крыше. Когда она подошла к двери здания, и нажала звонок, ей сразу же открыли. В этот момент блеснула молния и раздался отдаленный грохот. Надвигалась гроза.
Отблески молнии осветили лицо послушника Александра, открывшего ей с любезной улыбкой дверь. Это было так зловеще, что она вздрогнула. Гостинник тайный бандеровец, келейник игумена,- зек, который наверно (может прямо в эту ночь) собирается убить его, это все было выше её сил. Она прошла прямо в кабинет отца Гламуриана, где он уже ожидал её в своем скормном домашнем подряснике от недорогого норвежского дизайнера, поглаживая той-терьера в розовом ошейнике со стразами.
Сбиваясь с пятого на десятое, она сбивчиво рассказала о своем открытии настоятелю, относительно личности человека, скрывающегося под именем «послушник Александр».
К её удивлению, игумен Гламуриан, даже не изменился в лице, и когда она закончила свой обличительный рассказ, облегченно вздохнул, и начал рассказывать о благочестивом разбойнике, и о том, что нету грехов которые нельзя было бы искупить молитвой и покаянием.
Повсему выходило, что игумен о послушнике почти всё знал.
И тут необходимо поведать историю послушника Александра Гопнякова.
ШУРА ГОПНЯКОВ
Шура Гопняков жил в городе Всеалкашинске – райцентре Жутупинской области. Город был построен как поселок рабочих при заводе гиганте тракторных бамперов. Но когда родился Саша Гопняков, зарплату на заводе платили уже самим тракторными бамперами, и продуктов в магазинах было не сыскать днем с огнем.
Он был одним из тех, о ком говорил великий сатирик, Аркадий Райкин, «пить курить и говорить, научился практически одновременно». С раннего детства Шурик начал курить, потому что жил в детском доме. Ему нашли опекунов, которые однако, на проверку оказались простыми алкашами.
В четырнадцать лет Шурочка впервые попался на краже. Его не посадили, а просто отдали на поруки тем же опекунам, которые ради случая даже не пили примерно недели две, или даже две с половиной.
Жизнь на улице заставляла Шурика быть сильным, крепким и выносливым, он понял, что в тюрьму ему попадать никак нельзя. Он быстро нашел себе «банду», поскольку без «банды» не мыслил никакой жизни. В банде он слыл не только за бойца, но и за хорошего исполнителя шансона и блатняка, который пел своим тенором, аккомпанируя себе на старой гитаре.
Он без устали качался с такими же уличными ребятами в импровизированном спортзале в подвале общаги завода тракторных бамперов, старался не пить алкоголь и заниматься боевыми искусствами (насколько это было доступно во Всеалкашинске). Игру на гитаре тоже не забрасывал.
Остальное время они с друзьями пытались заниматься рэкетом на Всеалкашинском рынке, получалось пока слабо. Но и на старуху бывает проруха, когда ему еще не было и семнадцати лет, их «замели» за ограбление предпринимателя Шнобельмана, и добрый федеральный судья Всемвышкин, дал им по пятерке, лагерей общего режима на человека.
ОТ ТЮРЬМЫ…
В Житии старицы Хавроньи Островной есть фраза, - «и началась совсем другая жизнь». То, что началось у Шурочки Гопнякова, была не жизнь, а борьба за существование. Шурочка быстро «прописался» и стал бороться за место под солнцем, то есть возле пахана. Это давало некоторую защиту, но не утешало.
Утешение зекам приносил отец Милосердий, который посещал колонию примерно раз в неделю. В отличие от других отцов проповедников, отец Милосердий больше привозил продуктовые передачи, теплые вещи и газеты. Знали бы люди на свободе, как жаждет любой, даже самой дебильной свежей информации мозг зека сидящего в четырех стенах, потому спрос на газеты был велик. Кроме того можно было записаться на личную встречу с отцом Милосердием.
Шурик больше утешался сгущенкой и газетами, их привозилось столько что даже «паханы» не могли съесть все сами, на духовное же, Шурика тянуло слабо.
Шурик не записывался так же потому, что боялся, боялся маленького сухого старичка отца Милосердия, потому что тот сам казался носителем самой, что ни на есть химически чистой святости. Посмотрит он на Шурочку, и убьет молниями из ясных глаз, и останется от Шурочки темное пятнышко на кафеле, и больше ничего.
Но однажды Бог видимо решил не дожидаться когда Шурочка соизволит записаться на прием, и конвоиры, что то, перепутав, сами привели молодого зека в молитвенную комнату.
Молитвенная комната была просто комнатой с иконами на стенах, посередине на единственном стуле сидел отец Милосердий, и читал книжку. Увидев незнакомое лицо, и мигом сообразив, что перед ним совсем не тот человек, которого должны были привести, отец Милосердий, сказал фразу в иных местах совершенно безобидную, но тут несколько пугающую, -Молодой человек, приготовьтесь к неожиданной встрече с Господом.
Шурик лихорадочно стал соображать, дали ему только пять лет, и вот так просто переквалифицировать его дело в высшую меру наверняка нельзя. Да и вроде как действует мораторий.… Такие мысли пронеслись в его стриженой голове за доли секунды, лишь потому, что он, как впрочем, и большинство россиян, встречу с Господом представляют себе исключительно как посмертный опыт.
Сорока минут беседы с отцом Милосердием, хватило на два месяца раздумий. А через два месяца Шурика освободили по условно-досрочному освобождению, идти ему было некуда, и он стал шляться по монастырям.
То есть сначала он хотел честно поступить в монастырь, но со справкой об освобождении его старались не принимать надолго.
И ОТ СУМЫ…
В одном монастыре игумен был слишком строгим, в другом слишком мягким, в третьем была тяжелая работа, в четвертом наоборот, разъедающее душу безделье.
В монастырях он знакомился с «подвижниками», которые сменили по десять – пятнадцать монастырей. С ними и бродяжил по Руси матушке, побираясь «на восстановление храма» на вокзалах и в электричках, ночуя у сердобольных старушек, а кое где и подворовывая.
Со временем он обзавелся всеми атрибутами бродячего послушника «Шаталовой пустыни», коротковатым грязным подрясником, длинными засаленными волосами, и выражением бескрайнего умиления на лице.
И однажды он постучался в ворота Причерноморского Стразо-Елеева мужского монастыря. Первым делом он попал к отцу Особистию, бывшему майору КГБ ( а может и актуальному СБУ), который в непринужденной беседе узнал у Шурочки все его прошлое, во всех деталях включая интимные. Конечно обо всем было доложено игумену.
СПАСИТЕЛЬНАЯ ГАВАНЬ.
Лето он прожил, копая траншеи под монастырский водопровод и укладывая плитку во дворе. Потом регент отец Вонмигласий взял его на клирос, где Шурочка проявил свой красивый голос и недурной слух.
И тут его и заметил игумен Гламуриан. Надо сказать, что игумен Гламуриан нуждался в туповатом и исполнительном помощнике.
Отец Особистий на это дело не подходил, потому что слишком много знал, и кто знает, как мог все это использовать. Шурочка показался Гламуриану именно туповатым и исполнительным. Кроме того, высокий блондин Гламуриану просто понравился. Эдакой Алеша Карамазов с огромными голубыми глазами, реденькой бородкой ипышными длинными волосами, видь именно такой инок и должен сопровождать игумена славной обители, а не сухой старичок с бегающими глазками отец Особистий.
Отец Особистий Шурочку невзлюбил и звал за глаза «Дольчегабана», но пакостей никаких не творил, хотя и мог бы.
Шурочка стал секретарем и наперсником настоятеля, а это должность никогда скудной не была. Как говаривал еще в тюрьме старый зек по кличке Кубырь, - «главное в жизни, притереться к правильному пахану, вопрос где его найти».
Не известно как Кубырь, но Шурочка «правильного пахана» нашел.
Словом Стразо-Елеев монастырь оказался первым монастырем, где Шурочка почувствовал себя в «своей тарелке». Он бегом исполнял для игумена все мелкие услуги и поручения. Накрывал на стол, убирался в спальне, носил за ним его толстый портфель с документами,а на торжественных богослужениях, посох и край мантии. Со временем его музыкальный талант стали эксплуатировать записывая диски с «бардовскими» песнями про православие. Что случилось с этими дисками, читатель уже в курсе.
КНИГИ ТОЖЕ ХРАНЯТ ТАЙНЫ
Антуанетта сидела потрясенная. Как она могла подозревать такого доброго, практически святого человека со сложной судьбой в дурных намерениях? Отец Гламуриан на неё не злился. Это было видно. Он встал, прошелся по кабинету, и пошевелил кочергой дрова в камине. Ошарашенная собственной недогадливостью Антуанетта рассматривала антикварный письменный стол настоятеля, с множеством финтифлюшек, и бронзовой чернильницей.
Брать вещи с чужого стола нехорошо. Не просто нехорошо, а именно неприлично. Но видимо об этом правиле Антуанетта и забыла.
Она потянулась рукой к маленькой коричневой книжице и взяла её. Трепетная дрожь охватила её когда она открывала маленький томик в потрескавшемся картонном переплете. Это был сборник стихов Мариенгофа, переданный ей своему сыну, которого она оставила в Одесском детском доме почти сорок лет назад. Когда она дочитала собственной рукой написанное посвящение сыну, то просто упала в обморок.
***
А ведь он был так похож на турецкого аристократа Ипполита Матвеевича, оказавшегося Мехмедом Казы Оглы. Тот же гордый профиль, высоко поднятые крылья черных бровей, и нос массивный и значительный как клюв орла. Живот, такой же внушительный как у своего папочки.
Все эти годы она боялась встречи с ним, ожидала увидеть портового биндюжника, алкаша или наркомана. А оно вот как повернулось, её сын не погиб на войне за Родину. Он к слову и вовсе смог избежать службы в армии. Зато он стал настоятелем монастыря. И какого!
От бывшего архимандрита Орастия, ныне ставшего епископом Байкало Амурским и всея Магистрали, сразу после запрещенного Динамида, отец Гламуриан принял кучу камней четырнадцатого –пятнадцатого веков, и превратил это в процветающий VIP монастырь. Множество чудотворных икон и мощей привлекали паломников. Отличная гостиница и прекрасная кухня, - спонсоров и архиереев.
А все потому что был боец по натуре. Как только ему стало восемнадцать, он бросил пчеловодческий совхоз имени пастора Гуслина, и уехал в Киев, поступил в театральный институт имени Шевченко. Но через какое то время бросил учёбу и поступил в монастырь, тогда как раз открылась Киево Печерская лавра, где он принял сразу Крещение и Постриг. Смог подружиться с экономом лавры Содомием (Гоморриным), который помог за два ящика крымской Массандры закончить духовную академию. И наконец стал игуменом такого замечательного монастыря.
Правда сначала, он подумал, что дамочка «поехала крышняком», и потому называет его сыном. Но томик стихов Мариенгофа, был верной приметой. Да её сбивчивый рассказ об отце тоже сходился с его детскими воспоминаниями.
МАХМЕД КАЗЫ ОГЛЫ.
Однажды когда Гавел работал на пасеке Гуслиных, он ощутил спиной тяжёлый «чужой» взгляд. Он верил, что если пристально смотреть на человека, то человек это непременно почувствует. Иногда он даже играл в такую игру, находил в толпе, в автобусе или на рынке человека который был к нему спиной и начинал пристально на него смотреть. В девяти случаях из десяти человек оборачивался, и смотрел именно на Гавела.
А тут он сам ощутил, что на него кто то смотрит. Когда он обернулся, то сквозь защитную сетку увидел за забором пасеки трех мужчин. Двое были низенькими корявыми алкашами, но один был высоким пузатым дядькой, по внешнему виду кавказцем.
Он сам стал нагло и не моргая глядеть прямо в лицо высокого дядьки, словно вызывая его на бой. Мужик тоже глядел. Матч в «гляделки» длился не более минуты. И мужик подняв руку сказал своим спутникам, -«Мой».
После чего все трое развернулись и ушли.
В последствии Гавел узнал, что это был Махмед Казы Оглы, известный на всю Пересыпь вор-щипач, недавно в очередной раз «откинувшийся» с зоны.
МУРОЧКА.
До самого утра, они осмысляли происходившее. Плакали от счастья, пили лучший французский коньяк. Когда послушник Шурочка заглянул, плеснули коньячку и ему. К пяти утра оба уже смеялись над своими приключениями, а Шурочка спал на полу около камина, и Антуанетта расчесывала его длинные волосы, сидя радом на медвежьей шкуре.
На следующий день после обеда все трое пошли на VIP пляжик.
Сидя в шезлонге Антуанетта чувствовала себя счастливой как никогда. Рядом в таком же шезлонге, в роскошных «стасусных" бермудах за тысячу баксов, сидел сын, столь много вдохновения принесший заочно, а в волнах плескался загорелый длинноволосый красавец – внук? Во внуки ей Шурочка точно годился, двадцать три года, как раз если бы Гавел женился в восемнадцать... Но она решила принять Шурочку, как.. второго сына. В конце концов, два лучше чем один.
Отца Гламуриана, она стала звать «Мурочка», именно такое сокращение громозкого имени Гламуриан, ей показалось подходящим. "Шурочка и Мурочка"- звала она их в общении.
Вечером после скромного, но обильного обеда,(Семга с креветками под пикантным соусом, омары и шампанское) Сумасбродова села к стоящему в трапезной роялю, и исполнила романс на стихи Есенина, «ты жива еще моя старушка».
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
На этих словах Шурочка оживился (видимо принял Есенина за шансон), подойдя к Антуанетте Маврикиевне, и гляда в лицо своми бездонными голубыми глазами попросил, - Мама, а можно Мурку сбацать.
-Что вы, фи, -вскинулась Сумасбродова, но не гневно, а как-то по доброму.
-Ну мамулечка, - запричитал послушник Шурочка , и положил свою голову ей на плечо.
-Да вряд ли это, тут уместно, - попыталась возражать Антуанетта.
-Мамуленька, очень просим,- проговорил Шурочка вставая на колени, и целуя её украшенную разнообразыми кольцами и перстнями ручку.
Антуанетта сдалась, рояль отозвался своим звучным нутром, и под первые аккорды, Шурочка вскочил на ноги и необычайно чистым голосом запел:
Прибыла в Одессу банда из Амура
В банде были урки шулера
Банда занималась тёмными делами
И за ней следила ГУБЧЕКА
Игумен Гламуриан, уже порядком захмелевший от обильной еды и шампанского, сидел в кресле, и умилялся картине. Он долго мечтал о встрече с матерью. Где то после двадцати пяти лет он устал мечтать. И кто же думал, что эта импозантная старушка, тексты которой он случайно нашел в интернете и решил издать, его мать? А песня звучала, Шурочка почти плясал под удалую одесскую песенку:
Слушай, в чем же дело? Что ты не имела,
Разве я тебя не одевал?
Кольца и браслеты, юбки и жакеты
Разве я тебе не добывал?
Слова "Мурки" и разухабистое её настроение разносилось в открытое окно над морским берегом с заднего двора двухэтажной игуменской келии. А на балконе гостиничного корпуса стоял отец Особистий Энкаведешников, и поглядывая в бинокль на покои настоятеля , напевал:
А ми наших братів-українців визволимо,
А ми нашу славну Україну, гей, гей, розвеселимо!
И только Черное море, как всегда шумело прибоем, напоминая толи звуки большой дороги, то ли шум далекой битвы.
(с)иллюстрация предоставлена одним злобным антиклерикалом.