КРИСТИНА РОЗЕНТАЛЬ
Christina Rosenthal
Джеффри АРЧЕР
Перевод с английского - Ал.Алгер
Ребе знал, что бесполезно пытаться готовиться к проповеди, пока он не прочитает письмо. Уже более часа он сидел за столом, перед ним лежал чистый лист бумаги, а он все еще не мог написать первой фразы. В последнее время он был не в состоянии сосредоточиться на обязанностях, которые исполнял на протяжении последних тридцати лет. Должно быть, теперь всем стало ясно, что ему с этим уже не справиться. Горестно вздохнув, он водрузил на переносицу очки полулунной формы, и стал читать.
Дорогой мой Отец,
«Жи-де-нок, жи-де-нок, жи-де-нок», - это были первые слова, произнесенные ею в мой адрес, и услышанные мною, когда я пробегал мимо нее на первом круге забега. Она стояла за ограждением, отделяющим зрительскую трибуну от беговой дорожки, округлив руки рупором вокруг рта, чтобы я не мог не услышать ее скандирование. Судя по всему, она была из другой школы, во всяком случае, раньше мне ее видеть не доводилось, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что рядом с ней был никто иной, как Грег Рейнолдс.
Пять лет в школе я вынужден был слушать его омерзительный вздор, и единственное, что приходило мне на ум для ответа, было: «на-цист, на-цист, на-цист», но ты всегда учил меня, быть выше всяческих провокаций.
Я пытался выбросить из головы их обоих, когда пошел на второй круг. Я столько лет мечтал, выиграть забег на милю на чемпионате средних школ Вест-Маунта, и внушал себе, что не позволю им помешать мне.
Во второй раз, миновав вираж, я разглядел ее более внимательно. Она стояла в окружении приятелей, на них были шарфы графства Марианополис. Было ей лет шестнадцать, и она была тоненькая и гибкая, как ива. Меня искушал соблазн, прокричать: «плос-ко-грудая, плос-ко-грудая»,- что, по крайней мере, могло спровоцировать стоявшего рядом на драку. Тогда, с чистым сердцем, я мог бы сказать, что он ударил первым. Если бы к тому времени ты лучше знал, что такое Грег Рейнолдс, ты бы понимал, как мало нужно было, чтобы спровоцировать его.
По мере приближения к виражу, я стал готовить себя к новому скандированию. Скандирование на соревнованиях по легкой атлетике вошло в моду в конце пятидесятых, когда стадионы всего мира ревели: «За-то-пек, За-то-пек, За-то-пек» в честь великого чемпиона из Чехии.
Хотел бы я, чтобы в моих ушах звучало: «Ро-зен-таль, Ро-зен-таль, Ро-зен-таль».
«Жи-де-нок, жи-де-нок, жи-де-нок», - кричала она подобно граммофонной пластинке, которую «заело». Ее приятель Грег, выглядевший, как и подобает студенту дорогого частного заведения, начал смеяться. Я знал, что это он подбивает ее на мерзкие выкрики.
О, как бы я хотел сорвать гаденькую ухмылку с его физиономии!
Я пробежал отметку «полмили» за 2 минуты, 17 секунд, заняв удобную позицию в середине группы, думая о побитии рекорда школы и чувствуя, что это был бы наилучший способ, поставить на место надсмехавшуюся девчонку и этого фашиста Рейнолдса. Мысль о том, насколько несправедливо все происходящее, была нестерпимой. Я был настоящим канадцем, а она была всего лишь иммигранткой. Ведь ты, Отец, бежал из Гамбурга в 1937-м, и начал здесь все с нуля. Ее родители появились здесь в 1949-м. К этому времени ты стал уважаемым человеком в общине.
Сжав зубы, я старался сконцентрироваться. Эмиль Затопек писал в своей автобиографии, что ни один бегун не может позволить себе, утратить концентрацию в течение всего забега.
Когда я пробегал по прямой, вдоль трибуны для болельщиков-гостей, невыносимое скандирование возобновилось, но к этому моменту, оно лишь заставило меня увеличить темп и еще решительнее настроиться на побитие рекорда. Будучи вне зоны слышимости их трибуны, я мог различить возгласы моих товарищей: «Давай, Бенджамин, ты можешь это сделать!», а хронометрист перед последним кругом выкрикивал: «3.23, 3.24, 3.25…
Я чувствовал, что рекорд – 4.32 – в моих руках, осознав при этом всю ценность тренировок темными зимними вечерами. На втором вираже я вышел в лидеры с ощущением того, что очередная «встреча» с этой девчонкой мне нипочем. Я собирался с силами для решающего рывка. Бросив взгляд через плечо, я удостоверился, что отрыв от ближайшего соперника не менее ярда, так что оставалось бороться лишь со временем. Но тут-то я и услышал скандирование еще более громкое, чем прежде: «жи-де-нок, жи-де-нок, жи-де-нок». А громче стало потому, что те двое теперь кричали в унисон, а когда я поравнялся с Рейнолдсом, он вскинул руку в нацистском приветствии.
Мне бы вытерпеть еще каких-нибудь двадцать ярдов, и я стал бы и победителем, и рекордсменом. Но они разозлили меня до такой степени, что я потерял контроль над собой. Я выбежал за пределы беговой дорожки, пересек травяной газон, яму для прыжков в длину, и помчался прямо на них. Мой безумный поступок, по крайней мере, прекратил их скандирование, Рейнолдс опустил свою руку и стоял, вызывающе уставясь на меня. Я перепрыгнул через ограждение беговой дорожки и очутился прямо перед своим врагом. Весь сгусток энергии, которую я берег для финишного рывка, оказался в сокрушительном свинге, пришедшемся на дюйм ниже его левого глаза, он обмяк и рухнул рядом с ней. Она быстро опустилась на колени, а затем посмотрела на меня, и в этом взгляде была такая ненависть, которую трудно описать словами. Убедившись, что Грег не собирается подниматься, я медленно двинулся к беговой дорожке, в то время как аутсайдеры забега выходили на последний вираж.
И еще раз «жиденок» - услышал я ее выкрик, пробегая трусцой финишную прямую, на таком расстоянии от самых отставших участников забега, что хронометристы даже не удосужились зафиксировать мое время.
Как часто ты внушал мне: с рождения смиренно страдать – удел нашего племени. Конечно же, ты был прав. Но тогда мне было лишь семнадцать, к тому же, когда я узнал правду об отце Кристины, тем более, не мог понять, как кто бы то ни был, прибывший из поверженной Германии, Германии, осужденной всем миром за ее отношение к евреям, мог вести себя подобным образом. В те дни я искренне считал всех членов ее семьи нацистами, но я помню твои терпеливые разъяснения, что ее отец был адмиралом флота Германии и получил Железный Крест за потопление кораблей союзников. Помнишь ли ты мой вопрос о том, как ты мог быть терпимым к такому человеку, и как ему было позволено обосноваться в нашей стране?
Ты продолжал разубеждать меня: адмирал фон Браумер происходил из древнего римского католического рода и, возможно, презирал нацистов не меньше, чем мы, оставаясь при этом заложником чести германского морского офицера и джентльмена. Но я все же не мог или не хотел принять твоего отношения к этому.
Несмотря ни на что, Отец, ты всегда считался с воззрениями другого человека, ты сумел простить даже тех подонков, по вине которых преждевременно ушла из жизни Мама.
Если бы ты родился христианином, наверное, тебя бы возвели в ранг святого.
Ребе положил письмо, потер свои усталые глаза, прежде чем перевернуть страницу, исписанную красивым почерком, которому он научил своего единственного сына много лет назад. Бенджамин все схватывал легко и быстро, все – от древнеиудейской письменности до премудростей алгебры. Старик стал даже надеяться, что мальчик сможет стать раввином.
Помнишь, как я спрашивал тебя в тот вечер, почему люди не могут понять, что мир изменился? Неужели эта девушка не может осознать, что она не лучше нас? Мне никогда не забыть твоего ответа: она намного лучше нас лишь потому, что единственный способ, которым ты хотел доказать сое превосходство, был удар в лицо ее друга.
Я ушел в свою комнату, негодуя по поводу твоей слабости. Это было за много лет до того, как я понял, насколько ты силен.
После того злополучного забега я полностью переключился на учебу ради права, продолжить образование в Мак-Гилл*, и для меня было настоящим сюрпризом то, что наши пути пересеклись, и довольно скоро. Примерно через неделю, я увидел ее в плавательном бассейне. Она стояла у глубокого конца бассейна, под вышкой для прыжков. Ее длинные белокурые волосы рассыпались по плечам, ее сияющие глаза завораживали. Грег был рядом. Мне было приятно видеть багровое напоминание под его левым глазом, которое невозможно было скрыть от окружающих. Я также помню, как усмехнулся про себя, потому что более плоскогрудой шестнадцатилетней девчонки мне видеть не доводилось, но я вынужден был признать, что ноги у нее были фантастические. Похоже, она взбалмошная особа, подумалось мне.
Повернувшись в направлении раздевалки, я через секунду оказался в воде. Когда, хватая воздух, я вынырнул, то не увидел ни малейших признаков, указывавших на того, кто толкнул меня в воду – лишь ухмылки на совершенно невинных лицах. Не нужно было иметь степень доктора права, чтобы дознаться, кто это мог быть, но как постоянно ты напоминал мне, Отец, без улик нет доказательств. Я бы не придал всему этому особого значения, если бы не был одет в мой лучший и, сказать по правде, единственный костюм, который я надевал для посещения синагоги.
Я выбрался из воды, но не стал терять времени на поиски обидчика. Я знал, что Грег к этому времени был уже далеко отсюда. Я шел домой задворками, не сев в автобус, чтобы никто не заметил меня в таком жутком виде. Добравшись до дому, я прошмыгнул мимо твоего кабинета, поднялся по лестнице в мою комнату и переоделся до того, как у тебя была бы возможность, узнать о случившемся.
Старый Исаак Коген взглянул на меня с явным неодобрением, когда я появился в синагоге в блейзере и джинсах, да еще опоздав на час
Я отнес костюм в чистку на следующее утро. Чтобы ты не узнал о том, что произошло в бассейне, я потратил все карманные деньги, предназначенные на мои расходы в течение трех недель.
Ребе взял фотографию своего семнадцатилетнего сына в том самом костюме. Он хорошо помнил появление Бенджамина на службе в блейзере и джинсах и возмущение, высказанное Исааком Когеном в этой связи. Ребе был признателен мистеру Аткинсу, инструктору по плаванию, позвонившему ему и рассказавшему о происшествии в тот полдень, и он ничего не добавил от себя к резким высказываниям мистера Когена. Он долго всматривался в фотографию, прежде чем вернулся к чтению письма.
Следующий случай, когда я увидел Кристину – к тому времени я знал ее имя – был танцевальный вечер в спортзале по случаю окончания семестра. Наверное, выглядел я довольно убого в своем тщательно выглаженном костюме, тогда как Грег, стоявший с ней рядом, был в новом смокинге. Помню, мне подумалось тогда, а мог ли бы я позволить себе смокинг? Грег уже получил предложение учиться в Мак-Гилл*, и это было широко известным фактом, а для меня это означало, приложить еще больше усилий, чтобы получить это право на следующий год.
Я смотрел на Кристину. На ней было длинное красное платье, полностью скрывавшее ее восхитительные ноги. Изящный золотой пояс подчеркивал ее тонкую талию, а единственным ювелирным украшением была простая золотая цепочка у нее на шее. Стиснув кулаки, я подошел к ним и, как ты всегда учил меня, Отец, слегка поклонившись, спросил: «Вы доставите мне удовольствие, пригласить вас на танец?»
Она смотрела мне прямо в глаза. Готов поклясться, если бы она сказала мне, пойти и убить тысячу мужчин ради этого одного танца с ней, я бы сделал это.
Она не успела заговорить, но Грег, обнимая ее за плечи, сказал: «Почему бы тебе, не подыскать для себя какую-нибудь смазливую еврейку?»
Мне хотелось думать, что я не ошибаюсь в том, что увидел: в ответ на его реплику она нахмурилась. А я так покраснел, как некто, застигнутый за тем, что сунул руку в жаровню с мясным рагу.
В тот вечер, не потанцевав ни с кем, я вышел из спортзала и убежал домой.
Тогда я был уверен, что ненавижу ее. В ту последнюю неделю семестра я побил рекорд школы в беге на милю. Ты, Отец, пришел посмотреть на меня, но ее, слава Всевышнему, не было в тот день.
На каникулы мы с тобой отправились в Оттаву, провести летний отдых у тети Ребекки. Товарищи по школе сказали мне, что Кристина на время каникул уехала в Ванкувер в одну немецкую семью. Грега с ней не было, уверяли меня друзья.
Ты продолжал напоминать мне о важности хорошего образования, но в этом не было необходимости, поскольку всякий раз, когда я видел Грега, это было как еще одно «пришпоривание», и укрепляло меня в решимости, во что бы то ни стало добиться университетской стипендии.
Я трудился еще прилежнее тем летом 65-го, когда ты объяснял мне, что для канадца, учиться в университете Мак-Гилл – то же самое, что и в Гарварде или Оксфорде, и что это открывает блестящую перспективу для всей дальнейшей жизни.
Впервые за многие годы, бег ушел на второй план.
Хотя я не часто видел Кристину в том семестре, думал я о ней почти постоянно. Одноклассник рассказал мне, что с Грегом она больше не встречается, о причинах разрыва я мог только строить догадки. В то время у меня была, так сказать, подружка, которая всегда в синагоге садилась рядом со мной – Найоми Гольдблатц, ты должен помнить ее, это с ней у меня был «роман».
Экзамены приближались, и я с благодарностью вспоминаю, как ты всегда находил время, проверить мои рефераты и то, насколько я готов к тестированию. Ты не мог знать о том, что, вернувшись в свою комнату, я неукоснительно проходил все по третьему разу. Частенько я засыпал за письменным столом, а когда пробуждался, возобновлял чтение страницы, на которой меня застиг сон.
Даже ты, Отец, в ком не было ни на йоту тщеславия, не мог скрыть от прихожан своей гордости за мои восемь «отлично» и первенство среди всех претендентов на стипендию в Мак-Гилл. Знала ли Кристина об этом? Должно быть, знала. Мое имя было написано золотым тиснением на Доске Славы, так что кто-нибудь мог сообщить ей об этом.
Прошли три месяца моего первого семестра в Мак-Гилл, когда произошла наша следующая встреча. Ты помнишь, мы пошли с тобой на «Святого Иоанна» в театре «Кентавр»? Она сидела в нескольких рядах впереди нас с родителями и второкурсником Бобом Ричардсом. Адмирал и его супруга выглядели чопорно, но не отталкивающе. В антракте я наблюдал, как она хохочет, шутит, она была в прекрасном настроении. Я почти не воспринимал спектакль, неотрывно глядел на Кристину, но она не замечала меня. Я бы желал очутиться на сцене в роли, скажем, дофина, ради того, чтобы она взглянула на меня.
Когда занавес опустился, она с Бобом Ричардсом покинула родителей и направилась к выходу. Я последовал за ними через фойе, затем к автостоянке и видел, как они вошли в «Тандерберд»*. «Тандерберд»! Помню, я подумал тогда, что наступит день, и я смогу позволить себе иметь смокинг, но «Тандерберд» - никогда!
С этого момента она жила в моем сознании, когда я тренировался, был на занятиях в классе, и даже во сне. Я разузнал все, что возможно, о Бобе Ричардсе, и все отзывались о нем хорошо.
Впервые в жизни я возненавидел свою принадлежность к евреям.
В следующий раз, когда я увидел Кристину, я страшился того, что уже однажды пережил. Я стартовал в забеге на милю в матче с университетом Ванкувера, и был счастлив, что, будучи новичком, был отобран в состав команды университета Мак-Гилл. Когда я вышел на беговую дорожку для разминки, то увидел ее сидящей в третьем ряду с Ричардсом. Они держались за руки.
Я «засиделся» на старте, но, уже выходя на прямую, бежал пятым. Мне никогда не приходилось бегать при таком стечении публики, и когда я пробегал мимо трибун, готовился услышать скандирование: «жи-де-нок, жи-де-нок, жи-де-нок», но этого не произошло. Знала ли она, что я участвую в забеге? Да, она заметила меня, потому что, когда я проходил вираж, то ясно слышал ее голос: «Давай, Бенджамин, ты должен победить!» - кричала она. Мне хотелось обернуться назад, чтобы убедиться в том, что именно Кристина произнесла эти слова. Только через четверть мили я буду пробегать мимо нее снова. К тому времени я выдвинулся на третью позицию и услышал ее отчетливо: «Жми, Бенджамин, ты можешь сделать это!» Я тотчас вышел в лидеры, потому что все, чего я желал, это поскорее вернуться к ней. Я налегал вовсю, не думая о тех, кто у меня за спиной, и когда пробегал мимо нее в третий раз, я был уже в нескольких ярдах от основной группы.
«Ты выигрываешь! – кричала она, когда колокол возвестил о начале последнего круга, мое время на этом отрезке дистанции было 3 минуты, 8 секунд – на 11 секунд лучше моего личного рекорда. Помню, я подумал: тренировки тренировками, а влюбленность дает 2-3 секунды выигрыша на каждом круге.
Я наблюдал за ней, пробегая предпоследнюю прямую, а когда вошел в последний вираж, зрители вскочили на ноги. Я повернулся, чтобы разглядеть ее. Она подпрыгивала, крича: «Не прозевай!» Я понял, что она имела в виду, когда первый номер ванкуверцев обошел меня, а ведь тренер предупреждал, что он славится мощным финишированием.
Я пересек финишную линию вторым, и не останавливался пока не добежал до спасительной раздевалки. Я долго сидел возле своего шкафчика. 4 минуты, 17 секунд – сказал кто-то мне, на 6 секунд лучше моего личного рекорда. Я воспринял это спокойно, затем долго стоял под душем, пытаясь понять, что могло изменить ее отношение ко мне.
Когда я вышел из раздевалки, на стадионе оставался лишь технический персонал. Взглянув напоследок на финишную линию, я отправился в библиотеку. Не испытывая ни малейшего желания присутствовать на общем собрании команды, я сосредоточился на реферате о правах на собственность женщин, состоящих в браке.
В тот субботний вечер библиотека была почти пуста, и я уже заканчивал третью страницу своего эссе, когда услышал: «Надеюсь, я не слишком помешаю, но ведь ты не пришел к Джо, а тебя все ждали». Подняв взор, я увидел Кристину, стоявшую у моего стола. Отец, я не знал, что сказать! Я лишь уставился на это восхитительное создание в модной мини-юбке и облегающем свитере, выделявшем изумительный бюст, и молчал.
«Я была одной из тех, кто орал жиденок, когда ты учился в школе, мне до сих пор стыдно. Я прошу прощения за тот танцевальный вечер, но тогда я не осмелилась поставить Грега на место».
Я, Отец, кивал головой в знак понимания, но на ум не приходило ничего путного, что бы я мог сказать в ответ.
С тех пор я ни разу не заговорила с ним», - сказала она. – Да и к тому же, - продолжала Кристина, - я полагаю, что ты едва ли помнишь Грега.
Я лишь усмехнулся, спросив: - Как насчет кофе? – стремясь к тому, чтобы это прозвучало таким образом, что я не допускаю ответа типа: - К сожалению, меня ждет Боб.
-С огромным удовольствием, - сказала она.
Мы пошли в кофейню при библиотеке - все, что я мог себе позволить в то время. Она не сочла нужным объяснять, что произошло с Бобом Ричардсом, я же не стал расспрашивать.
Похоже, что Кристина была информирована обо мне настолько хорошо, что я стал испытывать некоторую неловкость. Она просила простить ее за то, что она кричала на стадионе тогда, два года назад. Она не оправдывалась, ни на кого не перекладывала вину, а лишь просила о прощении.
Кристина, рассказывая о своих планах, высказала надежду, что она присоединится ко мне в Мак-Гилл в сентябре, ее основной специальностью будет немецкий язык. – Надеюсь, я с этим справлюсь, ведь как-никак, это – мой родной язык, - сказала она с игривым лукавством.
Мы провели остаток того лета единой маленькой командой. Мы вместе посмотрели «Святого Иоанна», выстояв длинную очередь, попали на кинофильм «Доктор Нет», от которого все сходили с ума в то время. Мы готовились к занятиям вместе, занимались спортом вместе, ели вместе. Но спали мы врозь.
Я мало говорил с тобой о Кристине, но готов поклясться, что ты прекрасно знал о том, как сильно я любил ее. Мне всегда было непросто, скрывать что-либо от тебя. Но после твоих наставлений о ценности умения понимать и прощать, ты вряд ли бы выразил неодобрение.
Ребе прервал чтение. Его сердце заныло от всего того, что он узнал, но он не мог предугадать, чем все могло закончиться. Он никогда прежде не допускал мысли о том, что когда-либо будет сожалеть о своем ортодоксальном воспитании. Но когда миссис Гольдблатц первой рассказала ему о Кристине, он был не в силах скрыть неодобрения. «Со временем все пройдет, здравый смысл возобладает над порывами молодости», - сказал он.
Когда бы я ни приходил домой к Кристине, ко мне относились вежливо, но ее семья не могла крыть своей неприязни. На словах, они пытались показать, что они вовсе не антисемиты. Когда я затрагивал эту тему с Кристиной, она говорила, что я слишком мнителен. Но мы оба знали, что это не так.
Они просто-напросто считали меня недостойным их дочери. Они были правы, ничего не поделаешь – ведь я был еврей.
Мне никогда не забыть, как мы впервые познали друг друга. Это случилось в тот день, когда Кристина узнала о своем зачислении в Мак-Гилл.
Мы зашли ко мне в комнату, чтобы переодеться для партии в теннис. Я обнял ее, думая лишь на миг, и мы не расставались до утра следующего дня. Все произошло внезапно. Но как еще могло все случиться, если это было впервые для каждого из нас?
Я сказал, что женюсь на ней – разве не так должен поступать порядочный человек?
Когда, спустя несколько недель, у нее не случилось того, что бывает у женщин ежемесячно, я умолял ее не паниковать, и мы ждали еще один месяц, так как она была в ужасе от перспективы визита к врачу здесь, в Монреале.
Если бы я тогда все рассказал тебе, Отец, возможно, моя жизнь сложилась бы иначе. Но я этого не сделал, и должен во всем винить только себя.
Я планировал брак, который и семья Кристины, и ты считали неприемлемым, но нам с Кристиной не было до этого дела. Любовь не считается ни с родителями, ни с обычаями,
ни с религией. Когда и второй месяц не оправдал ожиданий Кристины, я согласился с тем, чтобы она поговорила со своей матерью. Я спросил, хочет ли она, чтобы я был с ней при этом разговоре, но она лишь покачала головой и сказала, что в состоянии справиться сама.
Я буду ждать тебя, пока ты не вернешься. Она улыбнулась: - Я вернусь даже раньше, чем ты передумаешь жениться на мне.
Я сидел в своей комнате в кампусе*, читал, мерил комнату шагами по периметру, по диагоналям, но она все не возвращалась, я продолжал ждать, пока не стемнело. Я направился к ее дому, пытаясь убедить себя, что она не вернулась по причинам банального свойства.
Когда я вышел на дорогу, ведущую непосредственно к ее дому, то увидел, что свет горит лишь в окне ее спальни, и подумал, что она там одна. Миновав ворота, я поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
Сначала я услышал голос ее отца из-за двери, потом дверь отворилась.
- Что вам угодно? – спросил он, буравя меня своим взглядом.
- Я люблю вашу дочь и хочу жениться на ней.
- Она никогда не выйдет замуж за еврея, - сказал он и закрыл дверь. Именно закрыл, а не захлопнул, что в тот момент впечатляло еще больше.
Я стоял на дороге, глядя на ее окно больше часа, пока свет в ее комнате не погас. Я побрел домой. Та ночь была довольно светлой, на улицах встречались люди. Я пытался придумать, что делать, хотя ситуация выглядела безнадежной.
Я лег в постель, надеясь на чудо. Я забыл, что чудеса существуют для христиан, но не для евреев.
К утру я придумал план. Я позвонил Кристине в 8.00, и едва не выронил трубку, когда услышал на другом конце провода: «Миссис фон Браумер».
- Кристина дома? – спросил я шепотом.
- Ее нет, - последовал ответ, в котором чувствовалась сдерживаемая неприязнь.
- А когда вы ожидаете ее возвращения?
- Через некоторое время.
«Некоторое время» длилось больше года. Я писал, звонил по телефону, расспрашивал друзей по школе и университету, но никак не мог узнать, куда ее упрятали.
Наконец, однажды без предварительного уведомления кого бы то ни было, она вернулась в Монреаль в сопровождении мужа и моего ребенка. Эти горькие подробности я узнал от этого резервуара слухов, Найоми Гольдблатц, которая уже умудрилась повидать всех троих.
Неделю спустя, я получил короткую записку от Кристины, умолявшей меня, не пытаться искать встречи с ней.
Я был студентом последнего года обучения в престижном университете Мак-Гилл и, как подобало джентльмену, воспитанному в традициях восемнадцатого века, обязан был с уважением отнестись к желанию дамы сердца, высказанному в письме, поэтому всю свою энергию я обратил на выпускные экзамены. Она по-прежнему оставалась властительницей моих дум, поэтому я считал себя счастливчиком, когда в конце года мне было предложено место на юридическом факультете Гарварда.
12 сентября 1968 года я уехал из Монреаля в Бостон. Ты, наверняка, задавался вопросом, почему я ни разу не появился дома за целых три года. Знаю, что тебя это огорчало. Благодаря миссис Гольдблатц, каждому было известно, кто отец ребенка Кристины, и мне казалось, что мое отсутствие, по крайней мере, не обостряло ситуацию.
Ребе сделал паузу в чтении, вспоминая, как миссис Гольдблатц сообщила ему то, что считала своим долгом рассказать ему.
«Вы беспардонная старая сплетница», - сказал он ей.
В ближайшую субботу она перешла в другую синагогу, дав знать, кому только могла, почему она это сделала.
Он негодовал больше на себя самого, чем на Бенджамина. Ему следовало бы поехать в Гарвард, чтобы сын знал, что любовь отца к нему неизменна. Ведь его сила была в способности прощать. Он снова взялся за письмо.
За годы, проведенные на юридическом факультете, у меня была куча друзей обоего пола, но Кристина за все время была вне моего сознания лишь каких-нибудь несколько часов. Пока я был в Бостоне, я написал ей более сорока писем, но ни одно не отправил. Я даже звонил по телефону, но ни разу не услышал ее голоса. Не уверен, сказал ли бы я что-нибудь, но я так хотел услышать ее.
Были ли женщины в моей жизни? У меня была связь с одной красивой девушкой из Редклиффа, которая запоем читала о законах, истории науки, а однажды – с продавщицей, которая не читала вовсе. Ты можешь себе представить, когда всякий раз, занимаясь любовью, думаешь о другой женщине? Учился я, как бы, на автопилоте и даже мое страстное увлечение легкой атлетикой сменилось пробежкой раз в день.
Задолго до окончания моего последнего года в Гарварде, ведущие фирмы Нью-Йорка, Чикаго и Торонто начали интервьюировать нас. Гарвардские тамтамы гремели на весь мир, но все же я был удивлен визитом старшего партнера адвокатской конторы «Грэхем , Дуглас и Уилкинс» из Торонто. Ранее эта фирма в партнерстве с евреями замечена не была, и мне было бы лестно прочитать в один прекрасный день ее название «Грэхем, Дуглас, Уилкинс и Розенталь». Это должно было бы произвести впечатление даже на ее отца.
По крайней мере, уговаривал я себя, живя и работая в Торонто, я буду достаточно далеко, чтобы забыть ее, а если повезет, встречу кого-нибудь, кто поможет мне преуспеть в этом.
«Грэхем, Дуглас и Уилкинс» сняли для меня просторные апартаменты с видом на парк и для начала дали более чем солидное жалование. Я отвечал тем, что справлялся с любыми делами, разве что птичьего молока не добывал. Я не роптал. Работа была увлекательная, а зарплата превосходила все мои ожидания. Только теперь, когда я мог себе позволить «Тандерберд», мне это было ни к чему.
Новые подружки приходили и уходили, стоило им лишь заикнуться о браке. Еврейки, обычно, затрагивали эту тему в течение недели, гойки были менее нетерпеливыми. Я даже начал жить с одной такой – Ребеккой Вертц, но это продлилось лишь до четверга.
В то утро я ехал в своей машине в офис, было начало девятого – необычайно поздно для меня - когда увидел Кристину на запруженном машинами хайвэе, нас отделял друг от друга барьер. Она стояла на автобусной остановке, держа за руку мальчика лет пяти – моего сына.
Медленное движение автомобилей позволило подольше поглядеть на них, я не верил своим глазам. На ней было легкое пальто, позволявшее увидеть, что фигуру она не потеряла. Лицо ее было безмятежным, и лишний раз напомнило мне, почему мысли о ней редко покидали меня. Ее сын, наш сын, был в пальто, которое было ему великовато, на голове – бейсболка, по которой я узнал, что он болельщик «Торонтских Дельфинов». В тоске я смотрел на него и видел, как он похож на меня.
«Ты ведь должна быть в Монреале, ты намеревалась быть в Монреале», - думал я. Через боковое стекло я пронаблюдал, как они оба сели в автобус. В тот знаменательный день я, должно быть, привел в ужас клиентов, приходивших ко мне за советом.
Всю следующую неделю каждое утро я проезжал мимо автобусной остановки именно в то время, когда я заметил их, но тщетно. Я уже подумывал, не была ли вся та сцена игрой моего воображения. Снова я увидел Кристину, когда проезжал через центр города, возвращаясь со встречи с клиентом. Резко затормозив, я успел заметить, как она входила в магазин на Блуур-стрит. Поставив машину на стоянку, я быстро перебежал улицу, испытывая чувство, подобное тому, что ощущает частный детектив, вынюхивающий секреты частной жизни людей.
Увиденное мною крайне удивило меня – не тем, что я нашел ее в магазине эксклюзивной одежды, а тем, что она в нем работала. Недолго понаблюдав, как она обслуживает посетителя, я поспешил к своей машине. В офисе я спросил свою секретаршу, знает ли она магазин под названием «Уиллинг». Секретарша расмеялась: «Вы произнесли название на немецкий манер. «Дабл`ю» превратилось в «Ви», так что правильно говорить «Виллинг». Если бы вы были женаты, то знали бы, что это самый дорогой магазин в городе.
- Что вам еще известно? – спросил я нарочито индифферентным тоном.
- Не так уж много, - ответила она. – Только то, что его владелица богатая немецкая леди по имени миссис Клаус Уиллинг, о ней часто пишут в журналах для женщин.
Того, что рассказала мне секретарша, было вполне достаточно, и тебя, Отец, не хочу утомлять описанием моих действий в качестве сыщика. Обладая этой информацией, я без особых усилий сумел узнать, где жила Кристина, что ее муж был региональным директором «БМВ», и что у них был ребенок, один ребенок.
Старый ребе глубоко вздохнул, посмотрев на настольные часы, больше по привычке, нежели из желания, узнать который час. Он помедлил немного, прежде чем вернуться к чтению письма. Он так гордился своим сыном-адвокатом. Почему бы ему, не сделать первый шаг к примирению? А как же ему хотелось увидеть своего внука!
Ультимативность моего решения не требовала изощренности ума юриста, вполне достаточно было просто здравого смысла. Впрочем, адвокат, который дает безапелляционные указания своему клиенту к прямолинейным действиям, оказывает последнему медвежью услугу. Контакт, решил я, должен быть прямым, а письмо – лишь способ для его осуществления.
В тот понедельник утром простую записку я переписывал несколько раз, прежде чем позвонил в бюро доставок и поручил им, доставить лично адресату. Когда молодой рассыльный уходил с письмом, мне хотелось последовать за ним, дабы убедиться, что письмо вручено тому, кому следовало. Текст я могу повторить слово в слово.
«Дорогая Кристина,
Полагаю, тебе известно, что я живу и работаю в Торонто. Не могли бы мы увидеться?
Я буду ждать тебя в вестибюле “Ройял Йорк отеля” каждый вечер всю эту неделю с 18.00 до 19.00. Если ты не придешь, даю слово, что никогда впредь тебя не побеспокою.
Бенджамин».
В тот вечер я пришел на полчаса раньше срока. Помню, как сел в большом безликом холле, и заказал кофе.
-К вам кто-нибудь присоединится, сэр? – спросил официант.
-Не уверен, - ответил я.
Никто ко мне не присоединился, хотя я прождал до 19.40.
Во вторник официант задал тот же вопрос, так как я сидел в одиночестве, и уже вторая чашка кофе успела остыть. Каждые пять минут я смотрел на часы. Всякий раз, когда входила блондинка, сердце мое замирало, и всякий раз то была не та, которую я ждал.
Это произошло около 19.00. в пятницу, когда я наконец-то увидел Кристину, стоявшую у входа. Она была в изысканном голубом костюме с застежками до самой шеи, и в белой блузе, и выглядела она как дама, которой предстоит деловая встреча. Ее длинные белокурые волосы были зачесаны за уши, что придавало строгости ее имиджу, но что бы она ни делала со своим обликом, главное в нем было то, что она была прекрасна. Я встал и поднял руку. Она быстро подошла и села рядом. Мы не поцеловались и не пожали руки, и какое-то время молчали.
- Спасибо, что пришла.
- Я не должна была этого делать, это глупо.
Повисла долгая пауза.
- Могу я предложить тебе кофе?
- Да, благодарю.
- Черный?
- Да.
- Ты не изменилась.
Я чувствовал, что говорил банальными фразами. Она отхлебнула кофе.
Мне бы обнять ее сразу же, но я не был уверен, что она этого хочет. Несколько минут мы проговорили о всяких пустяках, избегая смотреть друг другу в глаза, прежде чем я сказал: «Знаешь ли ты, что я по-прежнему люблю тебя?» Слезы наполнили ее глаза, когда она отвечала: «Конечно, знаю. И я испытываю к тебе то же самое с того самого дня, как мы расстались. И, к тому же, мне приходится видеть тебя каждый день в Николасе».
Она наклонилась вперед, и говорила почти шепотом. Она рассказала о разговоре с родителями тогда, пять лет назад. Ее отец не выказал гнева, узнав, что она беременна, просто на следующее же утро их семья уехала в Ванкувер. Там они остановились у Уиллингов, они тоже были из Мюнхена и были старинными приятелями фон Браумеров. Их сын Клаус всегда был без ума от Кристины, и ему было безразлично, что она носит чужого ребенка. Он был уверен, что со временем все уладится наилучшим образом.
Но этого не произошло, потому что не могло произойти. Кристина знала, что ничего из этой затеи не выйдет, как бы Клаус ни старался. Они даже уехали из Монреаля, Клаус купил ей магазин в Торонто, окружил ее такой роскошью, какую только можно покупать за деньги, но ничего не менялось. Их брак был фальшивкой. Чтобы не огорчать свои семьи разводом, они лишь создавали видимость брака, живя каждый сам по себе с самого начала.
Когда Кристина закончила свое повествование, я прикоснулся к ее щеке, а она взяла мою руку и поцеловала ее. С этого мгновенья мы встречались каждую свободную минуту дня и ночи. Это был счастливейший год моей жизни, и я не мог скрыть от окружающих своего состояния, своих чувств.
Наши встречи, с неизбежностью, стали достоянием гласности. Какими бы осмотрительными и благоразумными мы ни старались быть, Торонто, как выяснилось, был слишком мал для того, чтобы избежать тех, для кого распространение сплетен было смыслом жизни. Особенно смаковался факт, что мы вдвоем выходили из моего дома ранним утром.
Вскоре мы оказались в ситуации, не оставлявшей выбора: Кристина сообщила мне, что она забеременела, и мы оба не могли сдержать слез.
После того, как она все рассказала Клаусу, проблема была решена настолько быстро, насколько это мог сделать лучший адвокат моей фирмы, специализировавшийся на бракоразводных процессах. Мы поженились, несколько дней спустя, после того, как были подписаны последние бумаги. Мы оба сожалели о том, что родители Кристины не сочли для себя приемлемым, быть на нашей свадьбе. Но ты-то, почему не приехал? Этого я понять не мог.
Ребе все еще не мог поверить в собственную нетерпимость и недальновидность. Как ортодоксальный еврей, он должен был отказаться от своего единственного сына. Он скрупулезно исследовал Талмуд, ища лазейку, которая позволила бы ему нарушить древние догмы. Тщетно.
Процедуру развода омрачало требование Клауса, чтобы он оставался опекуном нашего ребенка. В обмен на скорый развод он поставил еще одно условие: до достижения Николасом двадцатиоднолетнего возраста, нам запрещалось видеться с ним и сообщить, кто его настоящий отец. Это была непомерная плата даже за такое счастье. Но мы оба знали, что нам не остается ничего иного, как согласиться на его условия.
Я, бывало, поражался, как каждый последующий день мог быть еще лучше предыдущего. Если я был без Кристины более чем несколько часов, то неизменно начинал скучать по ней. Если дела требовали отъезда из города, я звонил ей два, три, четыре раза, а уж если поездка занимала более одной ночи, она ехала со мной. Я помню, как ты описывал свою любовь к моей матери, и тогда я задавался вопросом, суждено ли мне, изведать такое счастье?
Мы начали строить планы, связанные с рождением нашего ребенка, выбирали имя. Уильям – если будет мальчик – ее выбор, если девочка – Дебора – таково было мое решение. Я выкрасил свободную комнату в розовый цвет, уверенный в том, что мой прогноз оправдается. Кристине приходилось сдерживать меня – я покупал слишком много детской одежды, но я уверял ее, что все делаю правильно, так как у нас будет добрая дюжина детей. Евреи, напоминал я ей, сильны династиями.
Она регулярно посещала занятия для будущих матерей, делала специальные упражнения, соблюдала диету и режим дня. В шутку, я говорил, что даже для матери моего будущего ребенка, она уж слишком усердна. Когда я спросил, будет ли мне дозволено, присутствовать при рождении нашего ребенка, ее гинеколог неохотно, но все же дал согласие. По мере приближения срока, я так суетился, как будто ожидалось рождение наследника престола.
В минувший вторник, по дороге на работу, я доставил Кристину в женскую клинику колледжа. И, хоть я и приехал в офис, сосредоточиться на делах не мог. В полдень позвонили из клиники и сообщили, что ребенок, судя по всему, родится под вечер, очевидно, Кристина старалась не нарушить рабочий ритм «Грэхем, Дуглас и Уилкинс». И, тем не менее, усидеть в офисе я был не в силах, и поехал в госпиталь раньше прогнозировавшегося момента родов. Я сидел на краешке кровати Кристины, пока схватки не стали ежеминутными, после чего, к моему удивлению, меня попросили выйти.
Они вынуждены были сделать надрезы на промежности, объяснила медсестра. Я попросил напомнить акушерке, что хочу присутствовать при рождении ребенка.
Я вышел в коридор и стал расхаживать взад-вперед, как показывают в кинофильмах будущих отцов. Гинеколог прибыл через полчаса и ободряюще улыбнулся мне. Я заметил сигару в его нагрудном кармане, очевидно, приготовленную заранее для счастливого отца. «Такое бывает», - вот все что он сказал.
Через несколько минут пришел второй врач, которого я никогда прежде не видел. Он лишь кивнул мне и быстро прошел в ее комнату. Я чувствовал себя как подсудимый в ожидании вердикта жюри присяжных.
Прошло не менее четверти часа, когда я увидел группу из трех молодых интернов, мчавшихся по коридору. Даже не взглянув в мою сторону, они исчезли в комнате Кристины.
Я услышал стоны, которые внезапно превратились в протяжный крик новорожденного. Я благодарил своего и ее богов. Когда доктор вышел, я заметил, что сигара исчезла.
- Девочка, - сказал он ровным голосом.
Я был преисполнен радости: не нужно срочно перекрашивать стены детской, мелькнуло у меня в голове.
- Могу я теперь видеть Кристину?
Он взял меня под руку и повел в свой кабинет.
- Не угодно ли сесть? – предложил он. – Боюсь, что у меня печальное известие.
- С ней все в порядке?
- Мне жаль, мне очень жаль говорить такое, но ваша жена умерла.
Поначалу я не поверил ему, я отказывался верить.
- Но как, почему?! – мне хотелось завыть.
- Мы предостерегали ее.
- Предостерегали от чего?
- Что проблемы с ее артериальным давлением могут быть еще серьезнее во второй раз.
Кристина никогда не говорила мне о том, что продолжал разъяснять доктор: роды нашего первого ребенка прошли с осложнениями, и врачи советовали ей, не беременеть повторно.
- Но почему она не сказала мне об этом?
И тут я понял, почему. Она рисковала всем ради меня – глупца, эгоиста, безмозглого типа, и в результате, я убил ее, единственного человека, которого так любил!
Мне позволили подержать на руках Дебору, лишь несколько мгновений, прежде чем поместить ее в инкубатор, и сказали, что через сутки ее состояние не будет вызывать опасений.
Ты и представить себе не мог, Отец, как много значило для меня, что ты приехал в госпиталь так быстро. Родители Кристины приехали позже, вечером. О, они были великолепны. Он молил меня о прощении, молил о прощении! Он все повторял, что ничего бы этого не случилось, если бы он не был таким тупицей во власти предрассудков.
Его жена, держа меня за руку, спрашивала, будет ли ей позволено, время от времени навещать Дебору. Разумеется, я дал согласие. Они оставались до полуночи. Я сидел, ходил, дремал в том коридоре в течение следующих суток, пока мне не сообщили, что моя дочь вне опасности. Ее еще надо будет оставить в госпитале на несколько дней, но уже сейчас она в состоянии сосать молоко из бутылки.
Отец Кристины благородно взял на себя все приготовления к похоронам.
Наверняка, ты задавался вопросом, почему я так и не появился? Я решил заскочить в госпиталь до похорон, чтобы несколько мгновений побыть с Деборой, ибо моя любовь уже трансформировалась.
Доктор был не в силах вымолвить слово. Потребовался другой, более решительный, который и сказал, что за несколько минут до моего прихода ее сердце перестало биться. Даже старший хирург был в слезах. Когда я уходил из госпиталя, коридор был пуст.
Я хочу, чтобы ты знал, Отец, что я люблю тебя всем сердцем, но у меня нет ни малейшего желания, провести остаток жизни без Кристины и Деборы.
Я хочу только одного – чтобы меня похоронили рядом с моими женой и дочерью, и указать, что это их муж и отец. Так легкомысленные и праздные люди смогут узнать о нашей любви. А когда ты прочтешь это письмо, помни лишь о том, что я был настолько всепоглощающе счастлив с нею, что смерть не внушает мне страха.
Твой сын, Бенджамин.
Старый ребе положил письмо перед собой на стол. Он читал его каждый день за прошедшие десять лет.
Примечания:
Стр. *Мак-Гилл – престижный университет в Канаде.
Стр. * «Тандерберд» - дорогой, фешенебельный автомобиль.
Стр. *кампус – студенческое общежитие.