Часть первая.
1.
Технарь от бога, Яша Глюк (в миру Яков Глюкштейн) слыл среди сослуживцев гением со странностями. Чем-то вроде фрикоподобного Эйнштейна, невесть как проросшего своим нетривиальным талантом на ниве местной учёной ботвы.
Его всегда можно было отличить среди институтской сволочи по хрупкой фигуре, по огромной, похожей на вызревший одуванчик, голове на тонкой гуманоидной шейке, торчащей из ворота хемингуэевского свитерка крупнокалиберной вязки. Он рассеянно шагал по жизни чуть прихрамывающей походкой, с полуулыбкой Будды, будто смотрясь в какой-то неведомый колодец своей просветлённой души.
Имея кандидатский мимнимум, Глюкштейн карлачил за мизерный оклад простым инженером НИИ, стараясь особо не отсвечивать. Однако подлинный талант не скроешь и слава о нём простиралась далеко за пределы его конторы, в которой он честно вносил свои пять копеек в науку. Дело в том, что не было на свете ни одного механизма, ни одной суперсовременной электроники, которую не смогли бы оживить волшебные семитские руки Яши. Ему несли всё, что жаль выбросить на свалку, и то, что не в силах починить в сервисах по просроченной гарантии: старые ламповые приёмники, телевизоры, первобытные мобильники, или занесённые окисью медного купороса материнские платы первых пещерных компьютеров. И всё это Глюк принимал, с улыбкой чинил, или оставлял на память, если хозяева забывали забрать.
Его рабочая каморка, гордо именуемая «лабораторией», была до потолка завалена каким-то техническим хламом, допотопными приборами неизвестного происхождения, вперемежку с лохматыми пожелтевшими справочниками, пухнущими от непонятных цифр. Иногда казалось, обвались всё это в один момент на Яшу – откапывать бедолагу из-под завала полдня, причём всем отделом. Но, к счастью, всё каким-то чудом держалось на своих местах и даже оставалось немного места для некого творческого манёвра.
За таким низкобюджетным феноменом как Яша хищно охотились все местные научные и околонаучные шаражки, суля ему потолочные оклады и профсоюзные путёвки в санатории. Однако он каким-то загадочным образом прикипел к своему месту и на материальные посулы не клевал. Не то чтобы Глюк презирал деньги, нет. Он не видел в стяжательстве особого смысла. Конечно, для еврея это довольно странная жизненная позиция, но на скромное житьё Яше вполне хватало и даже кое-что оставалось на книги.
Жил он один, в однокомнатной хрущёвке, доставшейся ему по наследству от родителей. На службу добирался пешком, благо идти всего два квартала. На шмотки тратился редко – зачем? Ведь до работы пять минут ходьбы, пускай в затрапезной рванине, а там накинул халат и порядок. Ты такой же как все: белый и безликий.
Чем конкретно занимался Яша, мало кто ведал, но его не трогали по двум причинам. Первая: в институте Глюк был незаменим, как практикующий технарь высшей пробы. Вторая: Яша был фигурой приближённой к императору.
Статус «неприкосновенного» он обрёл после того, как за полчаса открыл отказавший директорский сейф с биометрическим замком. Мало того, он в сжатые сроки нашёл и устранил сбой системы этой железяки, при этом наотрез отказавшись от бутылки «Хенесси» из барских погребов. Этим-то по-настоящему и изумил презентующую сторону, ибо директор давно и тяжко страдал от научного алкоголизма.
Что тут попишешь? – свой парень!
Так и жил гений Яша, окруженный пыльным ореолом некой таинственности, на которую было всем наплевать, лишь до того момента, пока у кого-то что-то не начинало барахлить либо по работе, либо по хозяйству.
2.
Все свои выходные Яша проводил дома, много читал, думал. Но всё-таки львиную долю всего свободного времени отнимала Машина, над которой он не уставал трудиться. На ней изобретатель мечтал однажды унестись куда-нибудь подальше от всех – за миллионы лет назад, или вперёд, – неважно. Просто унестись. Туда, где только Он и Бог.
Если бы кто-то сторонний имел возможность понаблюдать за работой Глюка , то непременно бы отметил, что учёному больше приносит удовольствие само создание Машины, нежели та дикая мечта, ради которой он её конструирует. Перспектива головокружительных скитаний во времени всегда носила у Яши лишь прилагательный характер, как бы служа только оправданием сути его безумной идеи.
Работа над аппаратом шла тяжело, в натяг. Яша вложил в своё детище столько энергии и воли, что, сгенерируй он это в электричество, то вполне можно было бы отапливать им всю зиму какой-нибудь строительный вагончик с шабашниками.
И, слава науке, конец уже был не за горами.
Агрегат занимал больше половины комнаты и выглядел несколько неказисто. Составляющими этого чудного механизма служили самые разные и, на первый взгляд, несовместимые вещи: сообщающаяся батарея колб с какой-то ядовито дымящейся закисью, хищно извивающиеся между них провода, напоминающие клубки змей во время брачных игр. Провода эти разноцветным плющом поднимались вверх, оплетая реликтовые слои электронных плат. Машина завораживала своим нелепым видом, ибо был там самым неведомым способом введён в общую схему и ножной привод швейной машинки «Зингер», и самоварная труба коряво смотрящая куда-то вниз и вбок. А в эпицентре этого нано хаоса покоился корпус ржавого холодильника «Зил», положенный горизонтально, выпуклой дверцей вверх, на манер египетского саркофага, в котором Яша иногда пытался спать по ночам – «привыкал к капсуле».
Однако по неписанному закону вселенской подлости, в последний решающий миг, когда до завершения оставалась только финишная прямая, случился непоправимый форс-мажор амурного плана: Яша тяжело и болезненно влюбился. Тяжело потому что первый раз в жизни, а болезненно потому что не мог теперь в полную мощь сосредоточиться на Машине. Все его мысли заняла женщина.
3.
Однажды, возвращаясь с работы, Глюкштейн глубоко увязнув в думах о своём кибердетище, совсем не заметил, что где-то свернул не туда и теперь стоял упёршись лбом в какую-то алюминиевую дверь. Сквозь узкую отдушину Яшу обдавало чем-то кислым и вместе с тем зовущим заглянуть внутрь. В этом сложносочинённом запахе читался и табачный перегар, обручённый то ли с квашенной капустой то ли с винегретом, и алкоголь, тяжёлый, как неумолимые вальцы дорожного катка, и тепло вчерашних чебуреков, реинкарнированное в духовке. Яков медленно поднял голову и ознакомился с вывеской над входом – «Чайная». Тут же вспомнил что ничего сегодня не ел, проковырявшись весь день паяльником в чьём-то барахле, и решительно потянул дверь на себя. Навстречу ему, оттуда, выпал пьяный детина, который уже не держась на ногах, сгрёб тщедушного Яшу в охапку и вместе с ним бухнулся в осеннюю слякоть. Упав, Глюк больно приложился затылком об асфальт и, кажется, на мгновение потерял сознание. Очнувшись, он разлепил свинцовые веки, и с болью повернув голову, увидел, что свалившему его мужику худо вдвойне – сильно разбито лицо и сломан нос. Тут же, рядом, валялись отторгнутые организмом при падении осколки зубов. Бедолага захлёбываялся кровью, выхрюкивая окровавленным ртом что-то вроде мольбы о помощи. Яше стало невыносимо дурно от этого зрелища и он кое-как поднявшись, ввалился в прокуренный зал забегаловки.
– Зааакрыыыто, молодой человек – пропел кто-то из самого дальнего угла пошлым, но довольно приятным женским голосом. И Яша двинулся сквозь полумрак на этот голос, словно мотылёк на свет фонаря.
– Говорю же, закрыто. Или не понятно? Милицию что ли вызвать?
Яша подковылял к кассе, стоящей пирамидой на барной стойке и, близоруко щурясь, бегло взглянул на женщину. Симпатичная. Большая. Не то что институтские грымзы…
– Да, милицию надо бы вызвать и скорую…там человеку плохо! – начал сбивчиво лепетать Яша.
– Здесь каждый день кому-то плохо, а потом резко становится хорошо. Надоели синяки, нажрутся, а потом валяются как боровы в грязи. Чего пришёл? Говорю же зак-ры-то. Ещё раз повторить?
– Но там…человек в крови!
– Все мы тут человеки, блять! Если бы вы знали, алкоты поганые, сколько вы крови из меня повыпили…дракулы ****ые!
Глюк обычно старался избегать вне работы общения с женщинами, специально ограничивая свою речь междометиями вроде «да-нет…отнюдь» но тут, столкнувшись с бетонной стеной непонимания и неуместного хамства он впервые взорвался гневной тирадой:
– Так, милейшая, я сюда зашёл не по своей прихоти, а потому что там, у ваших дверей, лежит человек, истекает кровью и ему экстренно требуется медицинская помощь! Где тут у вас телефон, мне нужно срочно позвонить…в скорую!
Последнюю фразу про телефон он, слышал в каком-то кино и решил, не задумываясь, воспользоваться готовым штампом. Сейчас была дорога каждая секунда.
– А мобильник свой ты что, уже пропил? Телефон ему подавай! Щаас, разбежалась! – яростно контратаковала Яшу буфетчица.
– Ах, да…мобильник…совсем, право, забыл про него…извините. – смешался было Глюк, но не желая быть вот так просто униженным какой-то там воинствующей плебейкой, достал из кармана своего грязного пальто обшарпанную «нокию», и, судорожно тыча пальцами в кнопки, будто для себя, вполголоса пробормотал:
– Конечно. Конечно, позвоним. И в милицию, и в скорую, и в МЧС! Они – люди, они помогут но, будьте добры, ответьте мне на один вопрос: вы женщина, или…тварь?
– Чивоооо? – разъярённо вскинулась общепитовская фурия и подняла боковую крышку буфета, чтобы расправиться с мятежником. – Твааарь? Я те, блять, щас устрою гоп со смыком, гондон штопаный. Смотри-ка козлина какой, а? …
Яша уже смекнул, что взболтнул чуток лишнего и ожидал неминуемой расправы. Пытаясь ничем не выдать своей нервной тряски, он набрал 09 и отчаянно блефовал, пытаясь перекричать короткие гудки в трубке:
– Алло! Алло, милиция? Тут человеку худо… где? – В чебуречной! Да-да в чебуречной…улица? – Минуточку, сейчас уточню…
– Да погоди ты ментам семафорить, чо блажишь-то, ну? Давай сначала выйдем, поглядим чего там, да как... – быстро сменила гнев на милость буфетчица.
Яша принял это внезапное перемирие с благодарностью небу, ведь его Ангел-Хранитель великодушно дал ему шанс на спасение. «Сейчас выйдем на улицу, и я тут же сбегу!» – решил он, отбивая вызов на мобильнике.
– А ты ничего…боевой. Люблю таких. – неожиданно польстила женщина Яше.
Глюк не ожидал такого исхода конфликта и впервые за всё это время отважился рассмотреть в упор своего склочного оппонента.
Первое что он увидел – были океанской глубины серые глаза, пусть жирно и пошловато оттенённые дешёвой косметикой, но бездонные и зовущие в себя. Это были самые прекрасные женские глаза, в которые он когда-либо заглядывал. Она была чуть выше его и по-кустодиевски крепка в бёдрах. То был абсолютно противоположный тип женщины, с которым ему приходилось общаться в последние годы. Глюкштейн моментально вспомнил, что и он, чёрт подери, мужчина, и даже ощутил некое подобие пробуждающейся эрекции. В его вспыхнувшем мозгу будто кто-то раскрыл бесконечным веером срамные картинки его глянцевого гарема, из залапаной подшивки «Пентхауса», на которую он неистово мастурбировал в туалете, в минуты подступившей слабости. И Яша устыдился: эта дама с лёгкостью перечёркивала все женские прелести, доселе будоражившие его воображение. Она полностью заменяла их собою.
– Ну чего встал, как столб, там вроде человеку было плохо, или уже нет? – с бабьей ехидцей, спросила буфетчица у замечтавшегося Яши.
– Да-да, конечно идёмте... – пробормотал Глюк и решительно двинулся к выходу.
Когда они вышли на улицу, перед чайной уже никого не было. Только мутная осенняя лужа, кровью заплёванный след до ближайшего угла, да затоптанный блин Глюковской кепки на краю тротуара.
Женщина насмешливо посмотрела на понурившего голову Яшу и спросила:
– Ну что, где же «тот, которому было плохо»? ( Пауза.) Эх ты, дурень. Чуть мусоров сюда не нагнал. Сейчас бы за ложный вызов и соответствующий прикид получил бы по батареям, почём зря, или, того хуже, пятнадцать суток. Сегодня ж пятница, банный день. Жатва. Нельзя их сегодня отвлекать. Ну, что делать дальше-то будем?
Глюкштейн затравленным хомячком посмотрел сначала на буфетчицу, потом на погружающуюся в вечерние сумерки улицу, и вдруг, будто воспрянув духом, выдохнул:
– Сейчас, у меня есть вещественное доказательство…
Он рванулся вперёд, принёс свою кепку и, сунув её под нос женщине, гордо выдохнул:
– Вот.
– Что «вот»? Это просто затоптанная бомжацкая пидорка, всего-то. Тоже мне, Доспехи Бога… – женщину начал немного забавлять лепет этого ещё не стреляного воробья.
– Эта, как вы выражаетесь пидорка, слетела не с чьей-то, а с моей головы, когда меня повалил вооон в ту лужу пьяный мужчина, прямо на выходе из вашего заведения, что в конечном итоге доказывает правоту моих слов…
– Ну, а где свидетели, свидетели-то есть? – буфетчица с лёгкостью срезала Яшу любимым вопросом участкового.
Глюк тут же смешался и, осознав свою правовую наивность, начал невразумительно мямлить:
– Свидетелей конечно нет. Был один непосредственный свидетель, он же и пострадавший. Но вот эта кепка…
– Этой кепкой тебе бы менты рот заткнули, чтобы потише плакал, когда на «ласточку» поставят, – отрезала ушлая буфетчица.
– На ласточку? Это как?
Женщина посмотрела на Яшу, словно на ребёнка, принявшего презерватив за воздушный шарик. Потом криво усмехнулась, отчего стала похожа на обаятельную разбойничью атаманшу из «Бременских музыкантов» и примирительно сказала:
– Ладно уж, пойду я, а то продрогла тут с тобой. Звать-то тебя как?
– Яша. Ох, простите, Яков Моисеевич Глюкштейн. Инженер. – с готовностью отчеканил Яша.
– Оно и видно…что инженер. А я – Наташа. Будем знакомы. Здорово как в рифму выходит: Яша-Наташа. Не зря видимо я тебя сегодня повстречала. Идём выпьем, а то я что-то перенервничала с тобой. За счёт заведения, будешь?
– Я вообще-то не пью. Знаете, очень быстро пьянею, а потом несу всякую околесицу. Но от горячего чая с бутербродом, конечно, не отказался бы. Но у вас, кажется, рабочий день уже закончился?
– Ничего, мне ещё кассу подбить надо. Пошли, – Наташа пропустила вперёд своего нового приятеля, вошла следом и повесила на входе табличку «закрыто»
4.
– А ты ничего, мастеровой. Я-то сначала подумала, что размазня интеллигентская. Орёл! Золото – не мужик! Вон, микроволновка-то как новенькая теперь греет, я ж её уже выбрасывать собиралась, думала трындец пришёл. И касса больше не заедает, кнопка «8», веришь – нет, весь мозг выклевала, один раз жмёшь, а она «88» выбивает, ****ина! А щас – порядок в танковых войсках!
Короче, Яша, с меня сегодня ужин! Да-да, ты сегодня поужинаешь у меня. И никаких возражений! – радостно прощебетала, глядя на Глюка, Наташа.
– Ну, я даже и не знаю, что сказать… – зарделся Яша, ковыряясь отвёрткой в розетке.
– Ничего и не нужно говорить, я так решила, а моё слово – закон! Знаешь, как меня бухарики местные боятся? За глаза Овчаркой кличут, хе-хе! Ну, алкаши, хер ли с них возьмёшь…
Буфетчица немного выпила, согрелась душой и поняла, что ей по душе этот парень. «Немного, конечно, тюфяковат и гуммозен, не то что Славка Лютый. Но Лютому ещё два года на зону топтать, а этот здесь, под боком. Вон, всего час как знакомы, а уже всё, что можно, отремонтировал. И съел-то всего-ничего: три чебурека, да стакан кофе выдул. Другой бы за это бутылку стребовал, да за жопу хвататься начал, мол, давай Наташка в коечку, а наутро ему и раком дай и на опохмелку…» – пьяно забродив светлой радостью, думала женщина.
Когда они покинули чайную, было уже совсем темно. Холодно и безлюдно. И только пронизывающий октябрьский ветер временами вальсировал на тротуаре с опавшими листьями.
Наташа взяла кейс Глюка и всю дорогу без умолку болтала. Яша волок две здоровенные сумки, набитые какой-то снедью и делал вид, что таскать такие тяжести ему совсем не в диковинку. Он пытался непринуждённо поддерживать сдавленным голосом беседу и изображал на лице бледное подобие улыбки. На самом же деле, его руки сильно затекли. Кисти нещадно ломило, а пальцы сводило какой-то электрической судорогой. Мысленно проклиная себя за нелюбовь к физкультуре он, собрав последнюю волю в кулак, тягостно размышлял: «Вот, получу расчёт и сразу же куплю гантели! – Нет, лучше уж сразу гирю, потяжелее – чего мелочиться? Женщины ведь предпочитают только сильных мужчин!»
Этим вечером в Яше совершенно негаданно проснулся самец, доселе дремавший в нём лет десять (ежевоскресная мастурбация в ванной с видом на засранный кафель, конечно же, не в счёт). Ему вдруг просто по-человечески захотелось обладать этой женщиной, которая идёт сейчас рядом, по этому сумрачному городу, и о чем-то непринуждённо с ним беседует.
Первый сексуальный опыт Яши со слабым полом был крайне неудачен, и о нём он старался не вспоминать. Случилось это ещё на втором курсе института, осенью, в колхозе. Тогда они нехило усугубили плодово-ягодного и двинули в клуб «подёргаться». Яша пил без закуски и его развезло больше остальных. Но, к удивлению однокашников, Глюк, болтаясь из стороны в сторону, как атаманская сабля, поимел нахальство пригласить на белый танец не кого-то, а первую красавицу на курсе – Аньку Свистунову. То ли потехи ради, то ли ради будущих дивидендов (Яша был единственным отличником в группе) девушка согласилась. Юноша, приняв это за зелёный свет, приступил к действию и начал грязно до неё домогаться прямо в клубе. Что было потом, Яша помнил смутно, однако ему каким-то образом удалось уболтать Аньку прогуляться по ночным окрестностям, где еле вяжущий лыко студент пустил в наступление весь свой имевшийся небогатый опыт обольщения. Он тщетно пробовал взять девушку силой, уговорами, и даже стоял перед ней на коленях, но Анька была непреклонна. И только под утро, будто утомившись от неуклюжести своего кавалера, она сказала, что уступит его сексуальным желаниям, если он вылижет её «там». Яйца Глюкштейна к тому времени так нещадно ломило, будто какой-то незримый изверг зажал их в тиски. Обратной дороги не было, и Яша пошёл ва-банк. Затравленно оглянувшись по сторонам, он повалил Свистунову в седую полынь и страстно приник лицом к её волосатому солёному чуду, пахнущему лунной похотью и сухими грибами. Проникая занемевшим языком в корчащуюся от подступающего оргазма девушку, Глюкштейн до того возбудился сам, что когда наступил его черёд, он, едва соприкоснувшись раскалённым удом с мокрым влагалищем, тут же забрызгал всё вокруг предательским семенем. С тем моментально протрезвел, устыдился своего фиаско и позорно бежал. Наутро Анька с хохотом рассказала обо всём подругам, а те сарафанным радио раструбили по всему курсу. Так Яша из Глюка превратился в ****олиза, до самого окончания ВУЗа.
Глюкштейн хорошо запомнил тот гнусный бесконечно-длинный день, когда он, мутный с похмелья и тёмный от душевных мук, дал себе зарок: больше никаких женщин, и никакого вина! – Только чистая наука без границ и грязная мастурбация в пределах разумного.
Но сейчас он отчётливо понял, что в его жизни наступил тот перломный момент, когда он без сожаления готов нарушить данное себе слово. Тем более, что его Машина уже почти готова – имеет право!
5.
– Ну, наконец-то доковыляли. Ты не уморился, Яков? – бодро щёлкнув выключателем в прихожей поинтересовалсь Наташа.
– Нет, нормально. Я вынослив, как верблюд. Куда поставить сумки?
– Волоки на кухню, щас разденусь, разгребу. Кухня там. – Наташа неопределённо кивнула головой в густую тьму коридора.
Яша, с готовым открыться вторым дыханием, похромал в указанном направлении.
Он был счастлив, что его мытарства наконец-то закончились, и он может заняться чем-то по существу. Допустим, что-нибудь починить по хозяйству. А дальше видно будет.
Через секунду Глюк вернулся и, тяжело дыша, залихватски сбросил пальто с плеч. По прихожей наваристой волной прошёл запах ядовитого пота. Наташа с улыбкой поморщилась и, глядя в распаренное, пунцовое от пота лицо Яши, попыталась схохмить:
– Что, укатали сивку воровские сумки? А говоришь, не уморился.
Веришь – нет, я такую страсть через день домой волоку, как ломовая лошадь. Дочка-то в институте учится, замуж её недавно выдала. Вот помогаю им как могу. Одно радует, что жених с хатой попался.
Яш, а давай так: ты сходи в душ, и не торопясь помойся, а я тем временем ужин смастырю. Идёт?
– Идёт... – Глюк заметно смутился и будто сжался в размерах, словно нагадивший по недоразумению котёнок. Ему вдруг стало стыдно за свой неряшливый холостяцкий образ жизни. Но кто ж знал, что сегодня он попадёт в такое приключение?
Женщина хватким взглядом торговки заметила Яшин дискомфорт и мудро заполировала возникшую неловкость:
– Слушай, вонять рабочим потом для мужика нормально, и нефиг по этому поводу спускать баллоны. Не киксуй, Яшка – прорвёмся!
– Да? А я думал вам неприятно…
– Ещё раз скажешь мне «вы» – обижусь! А то я так себя совсем старухой чувствую, – внезапно вспылила Наташа.
– Больше не буду, простите…ой, прости! – пробормотал Глюк и юркнул в ванну.
– То-то же. Полотенце там свежее, утром только повесила. Всё. Мойся.
Это была самая безумная и вместе счастливая ночь в жизни Глюкштена. Никогда ему ещё не было так тепло и хорошо с женщиной. Он много съел, много выпил и был ненасытен в постели, будто навёрстывая упущенное, за всю свою бесцветную жизнь бобыля. Наташа отвечала взаимностью, будто предвосхищая его тайные желания и мысли. Они порядком захмелели и в короткие промежутки времени между соитиями снова пили вино и, перебивая друг друга, рассказывали о себе, делясь самым наболевшим. Яшу всё время подрывало рассказать о своей Машине, но он очень боялся, что возлюбленная примет его за сумасшедшего. Где-то в глубине души, интуитивно, он знал, что с этим пока нужно повременить.
Они заснули только утром, допив последнюю бутылку коньяка, довольные собой, и с пьяной мыслью, что любовь и счастье наверное существуют.
Глюк проснулся с лёгкой похмельной тошнотой и головной болью, но впервые за многие годы, с чистой, будто выстиранной добела, душою. Примерно такие же ощущения испытывают дети, после длинной новогодней ночи, когда всё пережитое вчера кажется волшебным и неземным, о чём наглядно кричат яркими обёртками подарки, притаившиеся под ёлкой, и только запах папиной блевотины посреди комнаты всегда неумолимо возвращает их в суровую реальность.
Яша взглянул на часы и понял, что проспал около десяти часов. Вольготно закинув руки за голову, он стал разглядывать спящую рядом Наташку. Она была старше его лет на восемь, находясь на том, последнем излёте женского цветения, когда с каждым годом слой штукатурки на лице становится толще, а мысли о подступающем климаксе ярче и невыносимее. Женщина спала, театрально раскрыв рот, напоминая мимикой кающуюся Магдалину Эль Греко, только с закрытыми глазами. Яше почему-то вспомнилась боянистая шутка, о том, что некрасивых женщин в природе не бывает, бывает мало выпивки. И отметил, что доля правды в этом, несомненно, присутствует. Но Наташа нравилась ему не внешней, а внутренней красотою. Образованием и начитанностью она не блистала, однако в ней была та житейская мудрость, которую можно было бы смело отнести к божьему дару. Наташка больше не казалась ему неотёсанной прилавочной хабалкой, и он прекрасно понимал, что это только примитивная защита от чёрствости внешнего мира. «Доспехи Бога» – снова кольнула мозг вчерашняя случайно обронённая ею фраза. – «Мне бы такой характер, я бы нобелевку давно уже получил.» – подумал Яша и пошлёпал босыми ногами на кухню, готовить завтрак.
Через пятнадцать минут с кухни потянуло чем-то горелым. – Яков, после того как схоронил мать, так и не научился прилично готовить. Старался, но ничего не получалось. Дома ему постоянно приходилось питаться китайской лапшой, или покупными пельменями. А что? Дёшево и сердито.
– А ну-ка подъём, сейчас будем завтракать! – заголосил Яша нарисовавшись в дверях с подносом. – Наташка, у меня впервые в жизни не так сильно подгорели гренки! Это великая удача! Но кофе я завариваю прилично. Вставай, милая!
Женщина открыла глаза и посмотрела на Глюка как на совершенно чужого ей человека. Как будто и не было этих сумасшедших часов проведённых вместе.
– Не кричи так, пожалуйста, башка и без того пухнет, уж лучше бы за пивом сбегал. И вообще, я не завтракаю с похмелья. – промычала бесцветным голосом Наташа из-под одеяла.
Яша сник. Опустив поднос на журнальный столик, он присел рядом с ней на кровать, посмотрел в её заспанное отёкшее лицо и тихо спросил:
– Что-то не так?
– Да всё так, Яша. Ты, конечно, классный чувак, но у меня есть другой мужчина и он мне небезразличен. Он сейчас… далеко и вернётся не скоро. Вот скажи, что ты, учёный, такого интересного во мне нашёл? У тебя же вся жизнь впереди, зачем я тебе?
– Ты мне…очень нужна. Знаешь, я кажется люблю тебя. – смело сказал Яша глядя в глаза своей женщине.
– В том-то и дело, Яша, что «кажется». Знаешь, всё у нас как-то глупо вышло, ты уж меня прости, дуру пьяную. Я в таком состоянии дюже на передок слабая.
– Не говори глупостей, Наташ. Я очень скоро встряхну этот мир. У нас будет всё, что пожелаем. Останься со мной, и тебе больше не придётся таскать эти сумки по вечерам. Нас ждёт совсем иная жизнь…
– Какая иная жизнь, милый? – женщина горько усмехнулась и добавила:
– Что ты можешь мне предложить, стать растолстевшей женой кандидата наук? Яша, я фартовых люблю мужиков, а ты какой-то домашний что ли…
– Я очень скоро смогу быть таким, каким ты хочешь меня видеть, уж поверь на слово, дорогая. Скажи честно, ведь до этой ночи, когда я, обливаясь потом, пёр твои сумки сюда у тебя ведь кроме жалости ко мне ничего больше не возникало, так? А в постели мы стали единым целым и были счастливы. Мы были настоящими!
– Сказать по правде, да. Давно я так самозабвенно не трахалась.
– Вот! – радостно, будто поймав Наташу в ловко расставленную ловушку, воскликнул Глюк. – Точно так же я удивлю тебя через месяц. Дай мне всего лишь месяц, и я в корне изменю наши с тобой жизни. Мы больше не будем грустить, у нас просто не будет на это времени. Сейчас я прошу только одного: когда я приду к тебе снова, ты меня внимательно выслушаешь и уж потом примешь решение, обещаешь?
– Ну, хорошо, обещаю. – успокоила его женщина, которую начал утомлять этот пустой разговор. И, натянув одеяло на голову, она безразлично добавила:
– А теперь, пожалуйста, дай мне поспать – чайник просто ****ец как раскалывается. И это… когда будешь уходить, захлопни получше дверь. Там замок барахлит.
Возвращаясь домой от Наташи, Глюк испытывал двоякое чувство: мальчишескую гордость и вместе с тем какое-то приятное опустошение. Ему казалось, что мир за истёкшие сутки несколько изменился. Обыденные краски, в которые он до этого был выкрашен, теперь наполнились объёмом и глубиной. Окружающие звуки стали сочнее и ярче. И даже сумерки приятно обдавали душу какой-то таинственностью и необъяснимым волнением.
Яша понимал, откуда растут ноги у всех этих метаморфоз – он впервые в жизни по-настоящему влюбился. В его сердце сладкой болью пела занозистая тоска, и он буквально каждой клеткой организма ощущал вселенское одиночество.
Глюкштейн брёл вперёд, не замечая луж, восстанавливая в памяти до мелочей пережитые сутки.
Теперь он твёрдо знал, что путешествовать во времени будет не один – со спутницей. Но сначала нужно закончить Машину.