Сколько она знает себя: они всегда завтракали именно в этом кафе. Уютном. Теплом и таком знакомом. Маленькие деревянные квадратные столики заставляли ее дышать полной грудью, а когда лучи солнца попадали сквозь огромные окна внутрь, ей хотелось улыбаться так, будто весь мир вокруг нее счастлив.
Она пробралась к нему сквозь столики, разматывая длинный шарф по пути, и плюхнулась напротив в мягкое кресло.
- Фух! Ты бы только знал, как я устала, - воскликнула Эмми. – Еще день-то не начался, а я хочу уже обратно в теплую кровать и спать, спать, спать!
Он сидел напротив нее с таким важным и деловым видом, что Эм уже почувствовала неладное.
- И добрым утром, родная, - задумчиво процедил он, переворачивая страницу New York Times, и посмотрел на нее. Его теплый, но такой просверливающий взгляд жадно впился в ее лицо, он чуть прищурился, и маленькие морщинки легли вокруг его глаз цвета теплого топаза. – Ты помнишь, какой сегодня день?
Эм застыла в недоумении, снимая красный шарф и расстегивая пальто. Он никогда не задавал ей подобных вопросов, хотя знали друг друга они чуть ли не с пеленок. Всегда был весел, улыбчив и изредка серьезен. К таким минутам она могла лишь отнести завязывание галстука и открывание пачки орешек перед просмотром фильма. А здесь. В голове ее прокрутилось несколько дат, но, не найдя подходящей, она вымолвила:
- Нет, а что? Что-то очень серьезное? День рождения Сэмми только в июле, а остальные все даты я помню наизусть… Неужели я что-то все-таки забыла? – в недоумении и с каким-то разочарованием в себе, девушка подняла на собеседника глаза. Ее длинные, пушистые ресницы дрогнули: она будто вспомнила что-то, но потом глубоко вздохнула и отвернулась от молодого человека. – Я не помню. – Расстроено проконстатировала факт она и вздохнула.
- О, глупая женщина! – воскликнул Аллан и улыбнулся во все зубы. Эмми смущенно покосилась в его сторону, чуть сжалась в кресле, и краешки ее губ дернулись в одобрительной улыбке.
- Продолжай, мне уже нравится начало, - улыбаясь еще шире, попросила она.
– Сегодня двадцать лет, как мы дружим! - Складывая газету, продолжил Аллан. – У меня деловое предложение к тебе: давай-ка отметим это как следует. Вино, хороший ужин. Ты же знаешь, как Джулия готовит. И Сэмми будет рад видеть тебя и этого, как его… - он чуть нахмурился, приложив указательный палец к нижней губе, и замолчал…
- С Адамом, - обиженно дополнила Эмми.
- Ну, да, с ним!
Аллан снова засиял от счастья и, вытащив из кошелька нужное количество купюр, положил их на стол.
- Закажи себе чего-нибудь вкусненького и торопись на работу, - встав и целовав девушку в лоб, заботливо попросил он. – А мне сегодня еще разбирать статьи. – И он, как-то быстро оторвав губы от ее кожи, развернулся и вышел из кафе.
Эта нежность всегда оставалась печатью на ней. Будто она все еще его маленькая девочка, а он ей старший брат. Будто они играют во дворе или он проверяет ее домашнее задание, потому что Аллан всегда учился лучше нее.
За большими прозрачными стеклами, вставленными в огромные рамы, падал снег. Мелкий и такой противный. Эмми попросила кофе и счет.
У нее как-то подозрительно тряслись руки, но она подумала, что это нервы и чуть вжавшись в теплое кресло, закурила первую сигарету за три года.
«Возможно ли стереть воспоминания о человеке, если их нет? – медленно затягиваясь, думала Эм. – Можно ли забыть то, чего не было, ведь самое страшное - это воспоминания. Но… выходит, что страшнее всего быть рядом с теми, кого любишь, потому что даже самые маленькие кусочки их счастья заставляют тебя страдать. Точнее заставляют страдать меня. – Она запрокинула голову и выпустила дым. – Мы так часто живем прошлым и его переживаниями, что не замечаем, как сыпется между нашими пальцами настоящее, будто песок. Сколько раз забывала, а в сердце все равно сверлит буравчик, когда, опаздывая на встречу, я сажусь напротив него. И у моего организма начинается медленный процесс анабиоза. Сердце стучит реже, глаза совсем не бегают, и руки слушаются меня. Кожа на них похожа на чешую от этих морозов: в нашем городке никогда не было так холодно, как в Нью-Йорке, и маленькие белые полосочки разлиновывают руки и пальцы, будто холод ставит на мне клеймо. – Подняв руки и растопырив пальцы, она присмотрелась к ним, и поправив прядь волос продолжила самокопание. – Я всегда закрываю глаза рядом с ним и представляю, что мое небьющееся сердце закрыто в банке, а крышка плотно закручена. Оно не задыхается, потому что задохнулось в тот день, когда он одел кольцо ей на безымянный палец левой руки в нашей местной церкви. В тот день светило солнце, как сейчас помню. В тот день нить моей жизни оборвалась. Я долго готовилась к этому дню, что бы пережить его достойно. Пережила: плакала, когда плакали его родители и гости, смеялась тогда, когда кто-то шутил. Я вообще предпочитаю делать вид, что я сильная. – Рассказывала она сама себе. – И улыбаюсь исключительно тогда, когда мне больно. Мне уже тридцать и я до сих пор не вышла замуж. Из уважения к своим чувствам. Глупая, глупая, курица».
Она вдруг открыла глаза, ровно села. И облизнув губы, уставилась взглядом в поверхность стола. Дотлевающая сигарета в пепельнице перестала дымить. Эмми показалось, что она бы отдала все на свете, лишь бы этот день больше никогда не повторился. Она бы сидела вот так. Здесь. И просто думала о своей жизни. О том времени, которое потеряла и о тех словах, что когда-то не смогла вымолвить на выпускном, когда они танцевали с ним. Она не жалела ни о чем. Ей просто хотелось замереть здесь и больше никогда не двигаться. Больше никогда не делать вид, что она безумно рада видеть его с женой и маленьким Сэмми. Больше никогда не делать вид, что у нее есть дела, лишь бы не пить изредка с ним по вечерам. Больше никогда не делать вид, что они просто друзья.
Солнце все так же светило. Легкий морозец пробирался под куртки прохожих. Все куда-то спешили. Бежали, летели. Машины шли плотным скоростным потоком, люди задевали друг друга на тротуарах. Мужчина пролил кофе из пластмассового стаканчика на шинель, а женщина побежала на высокой шпильке за маленькой собачкой, спрыгнувшей с ее рук.
Невысокая брюнетка в красном шарфе выбежала из кафе напротив и, обернувшись в последний раз на знакомые окна с коричневыми занавесками, неаккуратно шагнула на проезжую часть.
Это Нью-Йорк.
Это холодное утро января.
Это двадцать лет их дружбы.
Это она, очерченная белым мелом на асфальте и обнесенная европейской желтой лентой.
Это таксист, плачущий рядом с полицейским, и толпа зевак, выглядывающих друг из-за друга.
А вот это фотограф New York Times, делающий именно этот кадр.
Аллан, ты прочтешь об этом только завтра.