Мария Семёновна была та женщина,о которых говорят—красавица.
Среднего роста,с истинно женской статью,несмотря на то, что родила двоих девчонок,смуглое ,слегка вытянутое лицо,изящный курносенький нос,тёмно-карие миндалевидные глаза,красиво очерченный рот,иссиня чёрные пышные ,заплетённые в косу и по тогдашней моде уложенные вокруг головы—вот неумелый портрет моей учительницы.
Молодая Элина Быстрицкая в “Тихом Доне”очень похожа на Марию Семёновну—вот это гораздо точнее о портрете.
Не могу сказать,откуда она была родом,но позже,повзрослев,я встречал женщин такого типа на Рязанщине, в Подмосковье и на Дальнем Востоке,а вот на Орловщине,как ни странно,нет.
Голос у неё был какой-то странный,хрустально-мелодичный,сейчас я бы сказал—с французским прононсом.
Дочери Марии Семёновны,близнецы Валя и Лида,были моложе меня года на два.Близнецы были непохожи друг на друга:Валя вся в отца, пухленькая,круглолицая;Лида и лицом,и сложением удалась в мать,смуглая,худенькая.Но обе были черноглазы и черноволосы—это в мать однозначно,так как отец их,Виктор Николаевич,был русоголов и сероглаз.
Первый класс наш находился в большом,светлом помещении деревянной школы,срубленной из толстых брёвен ещё во времена царизма.
Удивительно,как такое здание уцелело после гражданской и Отечественной войн.
Единственным новшеством в школе была соломенная крыша.
Куда делась железная,как в другом здании школы,остаётся только предполагать.Может быть,её сняли до войны и употребили на другие нужды,например,на покрытие сельсовета в Калинеево;может быть,она всё-таки была разрушена в войну.Я тогда этим вопросом не интересовался,а теперь спросить некого.
Знаю точно,что соломой школу крыли Василий
Яковлевич Матвеев,Сергей Павлович Кузнецов.
А солому наверх им подавали их жёны и ещё две женщины из Слободки,которая находилась в полукилометре от Касьяново.
Эти мужчины имели опыт таких работ.
Было это в августе 45-го,по рассказам матери.
Я потом видел,как отец с дедом перекрывали соломой наш дом.
По годами отработанной технологии мужчины находились наверху с вилами и граблями,а женщины,бабушка Марфа,её сестра бабка Мотя,тётя Зина и мама,на земле вязали солому в небольшие снопы и подавали на вожжах наверх.
Мужчины укладывали эти снопы на обрешётку крыши,начиная снизу,и закрепляли солому за обрешётку,чтобы не ползла.В конце на солому укладывали слеги,заготовленные заранее,и прибивали их к толстой слеге,уложенной на коньке
вдоль всей крыши.
Слеги готовили,срубая высокие,не слишком толстые,прямые берёзы.Обрубали сучки,шкурили.Готовые слеги укладывались через сантиметров тридцать-сорок толстым комлем вниз.
Затем вновь уложенная солома как бы причёсывалась граблями сверху вниз,чтобы по соломинам стекала дождевая вода.Такая соломенная крыша исправно служила
не менее десятка лет,пока не загнивала и не давала течь солома.
Плотно подогнанные доски потолка между лагами обмазывали тонким слоем
глины,сушили,утепляли землёй,утрамбовывая её;на зиму на потолок ещё
набивали сено или солому,так,чтобы это не касалось печной трубы.
Соломенная крыша,безусловно,пожароопасна,особенно летом.
Поэтому тщательно следили за состоянием печной трубы на потолке и на самой
крыше,время от времени ремонтируя трубу,и,главное,вовремя очищая её
от осевшей сажи.
Летом отец,а когда ещё был здоров,дед Миша чистили трубу. «Плохо тянет,надо трубу прочистить»,--обыкновенно говорил дед и лез на крышу,стараясь не повредить соломенный покров,для чего он возле трубы укладывал специально сбитый дощатый настил.
Ему наверх подавали длинный шест с метлой,и он начинал чистку.А бабушка или
мать в это время выгребали из специально сделанной в печке пазухи,закрывавшейся чугунной дверцей,рыхлую чёрную сажу.
Итак,в сентябре 1956-го года я пошёл в первый класс.
Наш класс делился на два: первый и третий.
Мария Семёновна,занимаясь с первым классом,на это время третьему давала письменную работу,например,списать какое-либо упражнение из книги или решить примеры.
Затем учительница давала задание нам,первоклашкам.Мы выводили крючки или палочки,а она вновь занималась третьим классом.И так попеременно четыре-пять уроков.
В классе в четыре ряда стояли наклонные парты с откидывающейся крышкой,под
которой находился ящик для портфелей.
На парте сидели два ученика,обычно мальчиков сажали с девочками.
На двух рядах ,по десять парт в каждом,установленных вдоль окон с небольшими проходами между рядами и окнами,сидели третьеклассники.Вдоль внутренней стены с дверью,где было потеплее зимой,таким же образом стояли парты первоклассников.
Между рядами первого и третьего классов проход был шире,и по нему в течение
всего урока медленно проходила Мария Семёновна с указкой в руке.
Справа от двери на стене висела чёрная письменная доска,на нижней полочке
которой всегда лежали кусочки мела и влажная тряпочка.
В центре каждой парты,на горизонтальной её части,в просверленном не насквозь отверстии,стояла пластмассовая чернильница,по обе стороны от неё—желобки для
письменных ручек.
Парты были выкрашены в тёмно-коричневый цвет,пол из широких обработанных досок был чуть-чуть светлее парт.
На стенах,побеленных известью,висели портреты писателей,а над доской—обязательный портрет Ленина.
Через стену было точно такое же помещение,где учились второй и четвёртый классы;тех учила моя мать.
Портфель мне купили,когда я пошёл в третий класс,а до того книжки-тетрадки почти все,и я в том числе,носили в холщовых сумках на ремне через плечо.
Как уже говорил,я был на год почти старше своих одноклассников.
Учился легко и охотно,тем более,что уже умел читать и писать.Делать уроки дома меня не заставляли—в принципе,если бы было можно,первый класс я мог бы и пропустить.
Я очень удивлялся,когда утром мой дружок Вовка Ермаков просил подсказать ответ на какой-либо вопрос(кстати,все восемь лет,что мы учились вместе).
В первом классе были,можно сказать,одногодки,а в третьем и в следующих классах(я застал ещё)сидели почти взрослые ребята и девушки—те,кому вовремя учиться не дала война…Не удивительно,что ребята постарше на переменах вовсю курили в туалете.
Меня Мария Семёновна посадила на первую парту с худенькой белокурой девочкой из Азарово,Валей Сухачёвой.Её мать,болезненного вида худощавая ,невысокая женщина,тоже была учительницей,преподавала в пятых-седьмых классах арифметику.
Что-то ненормальное,кажется,было в их семье:то ли умер,то ли ушёл от них Валин отец.Недолго прожила и её мать.Кажется,ей оперировали желудок,после чего она немного пожила дома и умерла.
Валя дальше жила с бабкой,жила бедно,так,что после восьмого класса ей пришлось поступать не в девятый класс,а в ПТУ,учиться на повара.Но училась она хорошо;жаль,что ничего не могу сказать о её дальнейшей судьбе…
Сестра Галина в этом году уже была в пятом классе,в соседнем длинном,похожем на барак,одноэтажном здании.
Помню,в третьем классе в это время училась Зина Полунина,наша,
касьяновская девушка.Уже тогда она была здоровенная,толстая бабища,тупая,как колун.В третьем классе она училась второй год и явно тянула на
третий срок.Кажется,я её обогнал ,или она ушла из школы по возрасту,точно не помню.
А уж в старших классах учились такие лбы,что им нужно было думать о женитьбе или замужестве,а не решать ,кто первый придёт из пункта А в пункт В.
В шестом классе,например,был такой парень,Витя Ёлкин.Ростом под два метра,худой(тогда толстые ребята вообще были редкостью),подвижный,хулиганистый,вечно с кем-нибудь скандалящий,
он был persona non grata для всех учителей школы.
Не знаю,чего стоило директору Андрею Изотовичу дотянуть Витю до выпуска,но аттестат о семилетнем образовании он получил,после чего учился в Ремесленном училище во Мценске на тракториста.
Чтобы закончить о Викторе Ёлкине,скажу,что со временем он стал отличным парнем,в училище освоил самбо,ухаживал за моей сестрой Галиной,когда у обеих были каникулы,но дальше у них не пошло—причину не знаю.Витя отслужил в армии,работал в совхозе,так и не женился,попивал горькую.
Когда мой младший брат Генка после армии начал работать в совхозе шофёром,его напарником стал как раз Витя Ёлкин,которого разжаловали из трактористов за зелёного змия.
Вместе они собирали молоко с ферм и отвозили его на молокозавод.
Витя был грузчиком в экипаже.Они сдружились;когда я приезжал к родителям в Тельчье,они с удовольствием принимали меня в свою компанию.
Именно тогда на Генкином ЗИЛе мы втроём приехали на солдатский Мемориал в Кривцово.
У нас было полчаса свободного времени,поллитра водки и немного самой простой закуски.
Пока Генка накрывал стол,резал закуску,я прошёл по рядам надгробий и обалдел...
Одни номера.
Дивизии,бригады,полки,отдельные батальоны,отдельные артдивизионы…Несколько рядов гранитных плит, на них бронзовые доски с надписями—и никаких имён.
Меня потрясла та степень лицемерия:»Никто не забыт,ничто не забыто!»
Денег или желания—чего не хватило тем,кто обязан был носом рыть землю,
но найти людей с именами,фамилиями?!
Пусть,не всех,но,мне кажется,честнее надпись»Неизвестный»,чем просто номер дивизии.
Что за этим скрывалось?
Боязнь правды,всегда лишь декларируемой коммунистами.
Другого я не вижу.
Галочка поставлена,наверх доложено,забота проявлена…Вот это было ещё одной каплей,ещё одним толчком к жгучей ненависти,презрению и,в конце концов,к уверенности в скором конце той сволочной системы,в которой мы жили тогда…
Но знал бы я,что нас всех ждало…
Как выяснилось гораздо позже,сведения о зимнем наступлении на Болхов в 1942 году были засекречены до 1993 года...
Хвастаться было нечем,а оповещать мир о тысячах погибших солдат непатриотично...
Мемориал соорудили в 1970 году,учитывая ходатайства ветеранов.
Со всей округи свезли останки павших,опросив местных жителей,переживших оккупацию,о захоронениях на скорую руку во время войны.Перезахоронили окрестные братские могилы…
В народе ,а потом и официально этот памятник стали называть «мемориал в Долине смерти».
Позже я привозил сюда уже больного отца.
И увидел на его глазах слёзы…
Если Бог даст мне сил и времени,съезжу туда ещё раз.Я слышал,что там «поработали» старатели--всю бронзу ободрали.
Какая гнида только принимала у них этот цветной металл?!
Нет,это надо увидеть и описать…
В это время я узнал Ёлкина ближе—и увидел совсем другого человека.
За напускной бравадой он скрывал добрый,чувствительный,отзывчивый
характер.
Я вспомнил,что он все те годы,что я его знал,жил вдвоём со старой своей матерью,и на женщин-то стал обращать большее внимание только после её смерти…Нашёл себе “даму сердца”на Тулянском и захаживал к ней,будучи под хмельком.Тулянский—посёлок рядом с Тельчье,расположенный вдоль дороги Мценск—Тельчье—Болхов.
В двух шагах от дома своей подруги однажды и нашли Витю Ёлкина замёрзшим.
Дело было,как вы поняли,зимой,но виноват не столько мороз,сколько Витино сердечко…
Мороз только доделал то,что оно начало.
И ещё,по рассказу Генки,виновато пойло,которое он где-то достал.В то время,как,собственно,и сейчас,продавали самопал—подделку под водку.И не один Витя жертва этого самопала.
Так хочется найти того “доброжелателя”…Не дрогнула бы моя рука,когда
бы я вытягивал из него жилы по одной…Есть же сволочь,которая пользуется исконно русской слабостью к питию.
А Витьке—вечная память…
На нём закончилась фамилия Ёлкиных в наших касьяновских краях.
До четвёртого класса я учился играючи.
За это время в Касьянове построили новую,двухэтажную школу.
Директор Андрей Изотович Гулько уехал,кажется,на родину,на Украину.
Появилась новая директриса—Надежда Дмитриевна Селезнёва.Принимала новую школу уже она.
До этого она вела географию в старших классах,а её муж,Афанасий Никитович,работал в школе завхозом.
У них,как и у Марии Семёновны,были две дочери-погодки,Нина и Люся.Они –ровесницы Максимовым девочкам,но я с ними не дружил.
А вот с Валей и Лидой мы вместе до темноты катались на санках с горки на нижнем конце деревни,у колодца.Они как-то не дичились деревенских ребят,в отличие от Селезнёвых.
Бывало,так изваляемся в снегу,что,кажется,только в штанах нет снега.Придёшь домой—и начинаешь вытряхивать изо всех щелей:из карманов,валенок,варежек,из шапки,даже из-за пазухи.
Так же и девчонки.
И никто не болел!
Я не помню,что зимой кто-нибудь простудился,хотя прибегали домой потные,мокрые до трусов.
Не знаю,жив ли,и помнит ли кто-нибудь из той детворы наше деревенское послевоенное,полураздетое,полуголодное,но счастливое детство?
Да,так жили дети победителей!
Ведь не в войну же мы с бабушкой Марфой лазили по освободившемуся от снега огороду и собирали промёрзшую,оставшуюся с осени картошку.
Бабушка как-то умудрялась печь из этой чёрной массы вкусные блины.
Впрочем,о чём это я?
Уж она-то знала,что такое голод,и как можно его не утолить,нет,--обмануть!
Эту науку бабушка прошла ещё до войны…
Так получается,что пишу я эти воспоминания без плана,без различных
писательских выкрутасов,без выдумок,короче говоря.
Если есть среди перечисленных фактов отклонения,неточности,то это из-за памяти,но
никаких фантазий,вымысла,сочинительства нет и в помине.
Очень жалею,что не вёл дневника со школы,никак не думал,что это пригодится когда-то.
В пятом классе мы уже учились в новой школе.
Её построили в очень красивом уголке барского сада,чуть выше того места,где стоял
дом помещиков.Сразу за школой начиналась центральная липовая аллея,сохранившая следы брусчатки на дороге между молодыми липами.По этой аллее в школу приходили дети из Азарова и Мартемьянова.По этой аллее зимой прокладывали лыжню ,устраивали соревнования.По этой аллее можно было пройти в основной массив барского сада,в аллеи,окружавшие сад.Из аллеи и сада весною и летом струился аромат цветущих лип,вишен,яблонь,черёмухи. Запах родины...
Если вы шли со стороны Калинеево или Слободки,школа была видна издалека,с холма был виден блеск её больших окон.
Это было(сейчас школы нет)деревянное,обитое дранкой снаружи и изнутри,оштукатуренное двухэтажное здание с четырёхскатной шиферной крышей.Наверх вели деревянные же лестницы с двух крылечек—с левой и правой сторон.
С одной стороны лестница была закрыта,другая лестница была рабочей;по ней
сначала,по надобности и без,с удовольствием носились ученики,как малышня,так и взрослые.
По деревенским меркам школа была приличная.
На первом этаже четыре просторных класса,все на южной,солнечной стороне,на
втором этаже—точно так же.
Напротив каждого класса,на теневой стороне,коридоры,разделенные неширокими перегородками так,что при необходимости в коридоре выстраивалась вся школа,т.е.,школьная линейка.
Большие окна смотрели на две стороны—север и юг,торцевые стены были без окон.
Вход был с северной стороны,а на тёплой южной стороне был разбит
большой цветник с грядками и клумбами.
Каких только цветов там не было!Заботами учениц,преподавателя зоологии и ботаники
в большом палисаде школы всё лето и осень цвели буквально все цветы,растущие в нашей полосе...
Напротив школы был лес,называемый «орешником» из-за того,что в этом лесу ещё помещики Шеншины насадили ореховых деревьев,чтобы люди собирали для них орехи.
В лесу,который живописно окаймлял «барский» пруд(так называли пруд и сады с липовыми аллеями—памятники помещичьих благоустройств)ещё сохранились правильные квадраты,образованные тропинками,посыпавшимися песочком в своё время.
В конце августа орехи поспевали,и мы очень любили гурьбой ходить за орехами.Набирали их с за пазуху,в карманы.Потом шли на берег пруда чистить орехи—и начиналась игра «под орехи».
Ребята собирались вокруг просверленной в земле чей-нибудь пяткой круглой ямки,складывали в ямку по ореху с игрока,и по очереди «битком»(каждый выбирал наиболее крупный орех для него)выбивали орехи из гнезда.Выбитые орехи игрок забирал себе.
Доигрывались,обыкновенно,до драки—ребята понаглее лезли без очереди.
Возникала ссора,и справедливость всегда восстанавливалась кулаками,после чего игра заканчивалась.
Домой шли той же гурьбой,кто с синяком под глазом,кто с красными соплями,но все с орехами.Назавтра всё повторялось.
Ребята все примерно одного возраста,послевоенные,с разницей в два-три года.
Перечислю их.
Это братья Ермаковы,Вовка и Витька;их двоюродный брат Генка Кузнецов;Вовка Макаров ;Толик Гвоздовский,племянник моей бабушки Марфы;Толик Минаков;мы с Генкой;Вовка Бородин;братья Хвостовы,Колька и Витька;Колька Матвеев—вот мои касьяновские одногодки.
Были ещё ребята помоложе—наш Юрка,Витька Кузнецов,Валерка Ермаков,
но это уже гораздо позже,спустя лет восемь-десять.
Были ребята и старше нас лет на десять-двенадцать,довоенные.
Это Федя Бородин,наш однофамилец;Витька Бородин,Вовкин брат;братья Ерохины,Колька и Толик;Мишка Хвостов,Иван Пылаев.
Это глядя на них,мы научились курить,пить водку, сквернословить.
Иногда,развлекаясь,они просто заставляли нас проделывать
все это,и заставляли довольно жестоко.Не били,нет,но находили другие
способы довести попавшего под руку до слёз.
Однажды за огородами я попался в руки Мишки Хвостова и Анатолия Ерохина.Они зажали меня двумя жердями и давили до тех пор,пока я не начал задыхаться.
«Ну хватит с него.Будет знать,как с нам играли немцы»,--сказал Мишка и затем предложил покурить махорки.
Оказывается,война научила их жестокости.
Мы этого не понимали и подражали им…
Каждую перемену ребята бегали курить за угол школы.Учителя знали об этом и ничего не могли поделать—народ-то почти взрослый,некоторые сразу после семилетки шли в армию,а девчата—замуж.
Мы,малыши,тоже привыкали курить за углом школы,а дома потаскивали
табак или папиросы у отцов.
Мой отец курил папиросы.
Тогда это были «Север»,»Прибой»,реже «Беломорканал».Пачки папирос лежали в комнате,наверху печки-голландки.
Воровать у отца папиросы меня научил Витька Бородин.Они жили рядом с нами,и он частенько к отцу заходил за куревом.
Деда Мишу Витька стеснялся,потому что тот оговаривал «стрелка»,а отец давал.
Когда никого не было дома,Витька попросил меня открыть пачку и дать
ему пару папирос.Я отказался,тогда он показал мне,как сделать,чтобы
отец не заметил кражу.
Витька взял пачку папирос,сжал немного угол пачки со стороны мундштуков и обыкновенной иголкой легко вытащил одну за другой две папиросины.Проделал всё быстро и ловко—и пачка осталась невредимой.
Потом то же самое предложил сделать мне на другой пачке.У меня тоже получилось неплохо,хотя и не так быстро.
Не знаю,догадывался батя или нет,но мне не высказал ни разу.Только после восьмого класса отец сказал :»Хватит прятаться,дом спалишь.Давай,кури уж».
И я начал курить открыто.Мать давала деньги на папиросы,и в 9-10-х классах я прятался лишь от учителей—всё-таки было стыдно.