Мама никогда не заставляла меня есть. Я ела что хотела и оставляла сколько не хотела. Я удивленно взирала на родителей подружек, которые пытались всунуть оставшийся кусочек хлеба в абсолютно обожравшуюся дочь, объясняя сие издевательство тем, что «нельзя оставлять зло» или «красоту растеряешь». Мне было фиолетово на злобу, а тем более на красоту, мне было пять лет и главным для меня было то, чтобы мама вечером купила мне жвачку.
Весь мой детский сад ознаменовался пыткой за столом. Я хмуро водила ложкой по утренней каше «Дружба», разделяя в ней борозды и поливая слюной.
- Хоспадя! - нянечка беззлобно шлепала тряпкой по столу, - опять ты не ешь! Одни кожа да кости висять ужо! Куда родители смотрять, дитя совсем некормлено, помреть ведь скоро!
Я украдкой поднимала футболочку и осматривала живот. Висящих костей на коже видно не было. «Врет, - успокаивалась я, - мне еще жить да жить!»
- Хоть немного съешь! – визгливо умоляла меня Марьванна, - что за ребенок! На чем только душа держится!
Я вздыхала, сгребала кашу на одну сторону тарелки, имитируя половину порции, вставала, показывала Марьванне и шла выкидывать все в ведро.
Вторым по популярности в меню завтрака детского сада была белая пористая масса называемая омлетом. Он имел вид неправильной геометрической фигуры или небольшой горки, в зависимости от фантазии поваров и аккуратности нянечки. Если ткнуть в него ложечкой, он источал непрозрачную жидкость и подрагивал как обвисшая мышца похудевшей Марьванны.
- Спасибо нашим поварам, что вкусно так готовят нам! – орали выдрессированные соседи по горшку. В дни омлетов я молчала. Благодарить было не за что.
Завершала хит – парад моих ненавистных блюд на завтрак манная каша с комочками. Она подавалась исключительно холодной, с застывшем посредине маслом. Если поддеть её ложечкой, то можно было поднять её с тарелки сантиметра на три и взглянуть на абсолютно гладкую поверхность дна. Обычно я крошила на неё хлеб, имитируя посадку зерна и, поплевывая слюной, добивалась эффекта орошения моего урожая. Марьванна не оценивала моего старания, кричала, шлепала меня по попе и, к моему великому удовольствию, вышвыривала из-за стола.
Холодное молоко, покрытое желтоватой, тянущейся пенкой, натыканное скользкими макаронами и обозначенное в меню как «суп молочный с макаронами» вызывал отдельное отвращение в моем организме. Рот на него не открывался, желудок сопротивлялся, и при всем моем желании я не могла съесть ни ложки. Марьванна измазала все мое лицо, пытаясь втолкнуть в мой сопротивляющийся рот хоть ложечку. С детства имея обостренное чувство справедливости (значительно утерянное мною сейчас), я была ужасно возмущена действиями против свободы выбора ребенка, и, слизнув с ложки содержимое, плюнула в Марьванну. Макароны белыми червяками скользили по лицу Марьванны, когда она, плача молочными слезами, орала на меня непонятными словами что-то про маму.
Наверное, она кричала про мою маму, потому что моя мама долго разговаривала с Марьваной вечером, пока я пыхтела над алгоритмом завязывания шнурков на красных ботинках.
Больше меня есть не заставляли. Ну, может иногда. Но уже не так настойчиво. Марьванна злобно косилась на меня до конца детского сада. А привычка оставлять еду на тарелке до сих пор осталась, что неимоверно бесит многих близких мне людей. Специально для них я нашла решение этой проблемы – я просто беру маленькие порции и исключительно того, чего мне действительно хочется)))