На самом дне.
Глава 5.
"Постучи по дереву три раза..., может и поймешь, что мир состоит из кожи и бархата".
После аукциона Говорящему Стулу расхотелось говорить. Его носили, выносили, двигали, примеряли – всё бесполезно. Он молчал, даже не скрипел. Он вспоминал о ней, той далёкой в кружевных чулках, когда качала она его своею красивою ногою.
Но если тебе дана речь, то рано или поздно, заговоришь. Ты можешь только оставить в памяти прекрасные моменты жизни, а жить настоящим обязательно надо.
- Смотрю я на тебя снизу вверх. Пишешь ты всё, пишешь. А кто тебя читает? - не выдержав, однажды, спросил Стул Писателя, у которого очутился после аукциона.
- Не отвлекай! Мне надо закончить этот рассказ! – даже не спросив, кто его отвлекает, безразлично ответил Писатель.
- И тебе неинтересно, кто под тобой находится? – снова спросил его Стул.
- Безразлично! Подумаешь, Стул!
- Как же ты можешь писать, если тебе безразлично?
- Как могу, так и пишу. Меня читают, меня любят, мне платят гонорары. Всё остальное мне… безразлично! – вспылил Писатель.
- А что ты написал? Как некая особа влюбилась в какого-то облезлого Кота и стала мяукать? Я бы ни за какие деньги такое не читал! – огрызнулся Стул.
- Тебя никто и не просит читать! Ты мой стул! Обязан молчать!
- Вот ещё, твоя гениальная строчка… Вот…, и свежие нереиды опустились на Рублёвское дно и принялись раскладывать его плоть по полочкам. Что за чушь ты написал? - спросил Стул Писателя.
- Кто ты такой? Чтобы учить меня правильно сочинять рассказы? Говорю тебе еще раз – меня читают, а значит, меня любят!
- И не важно, что ты после таких прочтений идёшь и напиваешься, как свинья? Ну, Дом Литераторов - помойка! Правильно, вас обозвали – Союзом! Только вот не указали, союзом кого? Помоишников?
- Будешь много болтать, вынесу тебя!
- Не пугай! Я спустился с таких верхов, что твоему перу и не снилось! Куда, куда ты вынесешь меня? Знаешь, я могу и возродиться из пепла, даже когда меня в огонь бросят. После пепел в ямку с семенем положат, а там и дерево вырастет. А там, уже и стул новый создадут. А твои рукописи? Сгорят в огне, и никто не вспомнит о тебе.
- Рукописи не горят, Табурет! – прокричал Писатель.
- Твои…сгорят! Не о том пишешь! Во, еще строчка твоя…., - ухмыльнулся Стул, - гениальная! «Женщине присущ оргазм. И поэтому, мы мужчины с Рублёвки, знаем толк в этом». Для кого ты это писал? Для евнухов что ли?
- Ты вообще, кто? Ты что, моя совесть или критик самый главный? Ты стоишь подо мной и обязан молчать! Ты не одухотворённый! - и Писатель грязно выругался.
И потекли бесконечные дни в этом доме, где вначале писали, потом, напивались, потом ругались, а после ходили к любовницам и снова ругались. Писать было не о чем. Всё уже было давным-давно написано, оставалось только «высасывать из пальца», придумывая чужую жизнь.
Стул совсем захандрил. Он читал отдельные главы из написанного, что-то пытаясь вставить своё- деревянное, но получал от Писателя или пинок в сидушку, или плевок на спинку.
Находится всегда в таком положении было нестерпимо обидно и больно. Он хотя и Стул, но имел тоже право, хотя бы на бережное отношение к вещи.
- Слушай, твой стул совсем дряхлым стал, - произнёс незваный гость, - Ты все же писатель большой величины. К тебе ходят знаменитости. И что они видят? Рухлядь! А знаешь, чтобы тебя любили, надо принимать гостей на мягком кожаном диване.
- Правильно говоришь. Надоел он мне. Толку нет от него. И тем более, я в зените славы, а значит, мне нужно поменять весь интерьер. Кругом поставлю бронзу, повешу бархатные занавеси, кожаную мебель, вон в том углу будет пальма расти. Фантастика!
«Стеклянный, оловянный, деревянный – слова исключения. Гениально! А то я все думал, почему это кожаный пишется с одной Н. Кожаный диван не может стоять рядом с деревянным стулом! - произнёс про себя Стул. – Какое же это счастье уйти от этого! Подальше. Чтобы больше не читать его правдивые рассказы о дне Рублёвки!»