Главный инженер-механик – второе лицо на атомном ледоколе, после капитана. А по причастности к управлению ядерной мощью судна – даже первое. На «Арктике» в мои годы был достаточно молодой, не больше сорока, главный механик, сухощавый, энергичный. Был в нем и педантизм, не лишний в его профессии и должности, но была и некоторая нудноватость, обидчивость, капризность – черты, прослеживающиеся у многих моряков.
Естественно, мы быстро познакомились, отношения были чисто рабочими. У нас были разные характеры, разные функции… Мне не очень нравилось, что он любил говорить о семье, о своей маленькой дочке, показывал фотокарточки, рассказывал в деталях о своем участии в профилактике мастита у жены после родов и т.д. Эта зона представлялась мне более личной.
Как-то в рейсе в медблок обратился один из электриков с ожогом глаза. В глаз попал электролит. Молодой человек был испуган, твердил о слепоте, о направлении к окулисту. После промывания глаза и обезболивания удалось произвести осмотр. На роговице был довольно большой дефект.
По телефону доложил о производственной травме главному механику, после чего в медблок зашел старший электромеханик. Он высказал претензии пострадавшему в связи с несоблюдением последним техники безопасности. На мой вопрос об освобождении от работы ничего внятного не ответил. А пострадавший потребовал официального оформления травмы и выдачи больничного листа. Что и было сделано. Руководство службы было проинформировано.
Прошло некоторое время, вскоре возвращались в Мурманск. На очередном капитанском совещании подводились итоги рейса. В своем докладе главный инженер-механик упомянул о том, что, к сожалению, есть зарегистрированная производственная травма, которой, впрочем, могло и не быть, так как ожог был мизерным, вызванным попаданием в глаз кислоты в концентрации, «с какой мы едим пельмени». Прямого упрека «доктору» не было высказано, но виновник был понятен. Правда, мудрый капитан (Василий Александрович Голохвастов) акцентировать внимание совещания на этом не стал.
Кстати, к концу рейса у пострадавшего не осталось ни малейшего следа от ожога. Так что главный механик был, в общем-то, прав, но «post factum».
А мне тогда вспоминался другой случай, с предыдущего рейса.
Буквально за день до выхода в море молодой трюмный машинист, только что пришедший на ледокол после демобилизации из армии, попал под струю пара из-за сорвавшегося клапана. Имя машиниста помню до сих пор – Гена, белорус. Когда его привели в медблок, было видно, что ему неловко, даже стыдно за случившееся. Был даже страх – не за свое здоровье, а за то, что он допустил такое. Возможно, он был в чем-то виноват. Возможно, и это скорее всего, его не проинструктировали должным образом. Но и злополучный клапан мог быть виной.
Ожог был серьезный: на правом бедре, на животе, на руке уже через час появились пузыри, некоторые – до пяти-шести сантиметров в диаметре. Сильная боль, но парень ее мужественно терпел. И молчал.
Благо, с судна еще не уехал хирург, который заканчивал медосмотр плавсостава. Но в Арктику он не шел – нас должен был догнать в рейсе штатный хирург Виталий Павлович.
Необходимая помощь пострадавшему была оказана. Осталось только решить вопрос о дальнейших действиях, вернее, об отправке его в бассейновую больницу. Но тут прибежал старший механик. Он поговорил с Геной, нам убедительно рассказал, что ни парень, ни клапан, ни он не виноваты. Стечение обстоятельств. Сергей Эдуардович сетовал на то, что Панчина задержит выход ледокола. Евгения Панчина – это грозный технический инспектор ЦК профсоюза, курирующая атомный флот. О ней были наслышаны и мы – медики.
В общем, никому мы не сообщили, пострадавшего трюмного никуда не отправили, а взяли в рейс. И много раз потом покаялись, так как уже на следующий день у него поднялась температура, пузыри не спадали, содержимое в них помутнело… Подключили сильные антибиотики, регулярно делали перевязки. Постоянно напоминали буфетчицам, чтобы не забыли его покормить, так как из лазарета он выйти не мог. Те ворчали, но кормили.
Только через месяц Гена смог приступить к работе. И за все это время ни старший механик, ни главный не поинтересовались состоянием парня, нашими действиями. Не услышали мы, естественно, и благодарности.
Судовой врач, даже если он громко называется начальником медсанчасти атомного ледокола, занимается массой вопросов, отдаленно связанных с медицинской деятельностью, в том числе контролирует санитарное состояние на судне, питание плавсостава.
В кают-компании у медиков был отдельный стол. Мы спокойно обедали. В тот раз на десерт подавали арбузы.
- Доктор, - послышался голос главного механика. – Подойдите.
Я подошел. Он протягивал тарелку с ломтями арбуза. На корке одного из них был виден комочек присохшей земли. Я смутился, не знал, что сказать, что делать дальше. Но уже подходила буфетчица, привлеченная происходящим. Молча передал ей тарелку и вернулся за свой стол. Продолжать трапезу не хотелось.
За капитанским столом все молчали, уткнувшись в свои тарелки, в том числе и старпом, ответственный за работу камбуза и буфетчиц.
Сразу после этого рейса, в отпуске поступило предложение возглавить медсанчасть Кольской АЭС. Я дал согласие.
Но есть и другие воспоминания о физиках. Один арктический рейс мне пришлось совершить на атомном ледоколе «Сибирь». Подменял ушедшего в отпуск легендарного судового врача Николая Степановича Лисицына. Легендарного хотя бы потому, что он был первым врачом, начальником медицинской службы атомного ледокола «Ленин». По каким-то причинам он перешел на Сибирь». Говорили, что не сработался с капитаном «Ленина» Соколовым Б.М.
Атомоход «Сибирь» по основным параметрам и качествам совсем не отличался от «Арктики», был новее, вторым из этой серии. Мне не понравилось, что внутри он обшит в основном пластиком серо-белого цвета, в отличие от «Арктики», где была имитация под дерево. В остальном все было таким же. Конечно, экипаж был другим. Но медиков я знал. Хирург Трифонов В.П. вообще был моим «крестным отцом», так как именно он сагитировал меня поработать на ледоколе. Мы перед этим встретились с ним на курсах по радиационной медицине в Институте биофизики. Я тогда был в ординатуре, а он приехал с ледокола, много рассказывал, демонстрировал слайды с видами Арктики, ледокола. В общем, уговорил.
Так вот, на «Сибири» главным инженером-механиком в ту пору был Александр Калинович Следзюк. Очень интересный, запоминающийся человек. Александр Калинович всю войну прошел страшим механиком на транспортном корабле, перевозившем военные грузы, потом продолжил морскую практику на торговом флоте в Одессе.
Еще до окончания высшего училища, в котором учился заочно, был отобран для подготовки к работе на атомном ледоколе, после чего и был назначен первым главным механиком строящегося первенца атомного ледокольного флота, на котором впоследствии и работал многие годы.
Потом его направили на достройку «Сибири». На ней он и остался, хотя было ему уже далеко за шестьдесят.
Александр Калинович не мог не обратить на себя внимание. Высокий, сухощавый, даже худой. Чрезвычайно вежливый и внимательный к собеседнику, к любому, с кем он встречался даже мимоходом. Спокойный голос. Говорит чуть медленно, как бы подбирая слова, чтобы ненароком не то, что не обидеть, а не смутить собеседника даже в малой степени. Ярчайший признак интеллигентности, на мой взгляд.
Тот арбуз он съел бы, не подав виду и никому не сказав ни слова. А вот если бы увидел пылинку в реакторном отсеке, сделал бы внушение, кому следовало, вежливо, спокойно, но запомнилось бы оно на всю жизнь.
Александр Калинович никогда не надевал форменную одежду. Даже в кают-компанию приходил в простенькой фланелевой рубашке, в скромненьком пиджачке. Ему это позволялось.
И еще он занимался йогой. Об этом говорили все. И он не скрывал. Учился этой «науке» даже в Индии. В чем состояли эти занятия, не знаю. Но своими глазами видел, что во время «капитанского часа» спит Следзюк на большом столе посреди салона своей просторной трехкомнатной каюты. Стол покрывался только простыней.
В спальне на кровати под простыней также был щит из многослойной фанеры, как говорили дневальные, убирающие помещение.
Кстати, наш главный механик, о котором я рассказывал выше, до «Арктики» много лет работал и учился под руководством Александра Калиновича на «Ленине». И стал высококлассным профессионалом.
У Следзюка он научился управлять ядерной установкой, машинами. Интеллигентности же учатся на факультативных началах.