Рассказ Михаила Александровича Тарковского «Таня» (так сам автор определил жанровую суть творения своего) не может при прочтении не вызвать недоумения, потому что назван он женским именем, а вот повествование ведёт литературный герой, которого тётя Надя поименовала, по его восторженному восприятию, «Миса». И вся закавыка даже не в том, кто выступает рассказчиком, а в том, что самой-то виновнице уделён такой махонький уголочек внимания, что она, на первый поверхностный взгляд, ну никак не может претендовать на роль героини данного произведения. Например, своей тёте Наде повествователь отводит в несколько раз больше места, чем Тане, с которой встречался три раза… При всём при том разнообразит рассказ своим воспоминанием, её сном и даже анекдотом-письмом «из славящегося непролазной грязью Верхнеимбатска». Себя, любимого, тоже не обижает в этом отношении и фактически в таких же повествовательных пропорциях отстоит от старушки-родственницы. И всё это вмещается в берега всего лишь четырёх страничек.
Сразу же заявляю, что эстетствующей гурманной братии здесь абсолютно делать нечего. Это не их поля ягодка, ибо рассказ написан в лучших традициях русской классической литературы. И если уж касаться жанра повествования, то это совсем не рассказ, а по своей сконцентрированной глубине философская поэма в прозе.
1.
«У Тани была чистая кожа, копёшка пушистых волос и щедрая улыбка, от которой прищуривались глаза и получалось выражение, будто она совершенно всё понимает» - вот так с первых же строк представлена нам героиня, о которой далее описательные скупые фрагменты разбросаны по всему тексту, и передаются Мисей через свой рассказ, сдобренный воспоминаниями и личными искренними ощущениями.
Их первая встреча происходит в тот момент, когда племянник, прибывший в Селиваниху заготовить на зиму дров для тёти, «ссадил палец и заматывал его изолентой». И тут «неизвестно откуда возникла вдруг стройная девушка в ярко-синей майке». Это и была Таня, которая, «увидев его занятие и не дав возразить, убежала и тут же вернулась с бинтом и пузырьком перекиси водорода».
Сразу же спотыкаешься о «вдруг», на наличие которых в текстах Фёдора Михайловича Достоевского обратил внимание Юрий Фёдорович Корякин, и о ту мгновенную реакцию, что проявила Таня, как будто бы спешила выполнить вековой сущностный женский долг, перед раненым своим защитником. Подтверждением служит описание повествователя: «…она старательно перевязывала мне палец, отфыркиваясь от комаров и болтая как со старым знакомым», тем самым как бы психологически успокаивая потерпевшего и вселяя в него уверенность, через свою речевую поддержку. Момент абстрагирования пройдёт несколько позже, когда она, обратив внимание на конкретику, пошутит: «С такими руками только к женщине и подходить». Это одновременно и комплимент, и намёк, и неизбывная тоска по ласке, любви, по сильному мужскому плечу…
Как же повёл себя в данной ситуации наш герой? Миса предельно честен в своих описаниях, в которых он всё же ближе не Льву Николаевичу Толстому, а Александру Сергеевичу Пушкину: «Вид у меня был не самый подходящий для знакомства: мокрый от пота чуб, засаленная куртка, сизые руки и полные опилок отвороты сапог…» Раз с эстетической стороны данная встреча не соответствует его представлениям, внутренним канонам, то и воспринимается она как проходной рядовой случай: «Я наблюдал за бирюзовым жучком, ползущим по её загорелому предплечью… пахло от неё какой-то ароматической комариной мазью…» Поэтому и шутка насчёт его рук пропускается мимо ушей, не запоминается им в точности и передается нам с уточнением «вроде».
Не найдя взаимных точек соприкосновения, Таня «убегает по своим экспедиционным делам» и возвращается, когда Миса закончил свою работу и отпихивался от берега, чтобы на моторке «поехать домой в Бахту». Она появилась на угоре и помахала ему рукой. Вот тут-то в нём проснулось позднее зажигание, и он, проявив браваду, свою романтическую суть, «отъезжая, заложил крутой вираж, вывернув из-под борта валик упругой воды с белым гребешком».
Всколыхнувшись, отозвалась Душа: «Пел за спиной мотор, нёсся мимо каменистый берег с островерхим ельником, светило солнце, и всю дорогу в серебристых брызгах у кормы стояла, как приятное воспоминание, маленькая радуга».
Михаил Александрович Тарковский на протяжении всего произведения не скупиться показать явную поэтичность натуры героя своего творения. И хотя он сам пишет стихи, но, следуя давней классической традиции, выразившейся в творчестве и Александра Сергеевича Грибоедова, и Александра Сергеевича Пушкина, и Михаила Юрьевича Лермонтова…, конкретно отстраняется от своего литературного героя тем, что он у него не Михаил, а всего лишь «Миса». И этим самым подчёркивает не только его наивность, инфантилизм, но и детскость.
2.
Вторая встреча фактически ничего нового не внесла, а лишь только усилила и отдалила нашу парочку друг от друга. Правда, всё это показано через одну сторону: сторону повествователя, который совершенно противоположного мнения: «…сидя в тракторе, я всё продолжал улыбаться, чувствуя, что не ошибся в своих предчувствиях, что наконец возникло между мной и этой почти незнакомой девушкой нечто необъяснимое, зыбкое, как те осинки в сизой струе выхлопа, но одновременно реальное и очень созвучное происходящему в природе и во мне…»
В действительности же трещина между ними только расширялась и углублялась. Вот, управляя трактором и увидев на крыльце Таню, Миса «щёгольски тормознул, вылез из кабины, поздоровался и спросил воды». Девушка протянула ковш и предложила пообедать. И, хотя у героя «вовсю колотилось сердце», но он сдержался и, кося под взрослого, ответил, что ему «шибко некогда, что, если угостят, попьёт чайку». На кухне они остались вдвоём.
Разговорились. И опять, как в первый раз, Миса свою собеседницу не слышал, потому что в его памяти осталось следующее: «Таня что-то спрашивала – об охоте, о моих друзьях, о Енисее», то есть о конкретной жизни, чтобы в ходе беседы поглубже узнать человека, с которым пришлось встретиться, и, естественно, не могла ведать, побудительного интереса противоположной стороны. А эта противоположная сторона просто-напросто «умилялась городской неточностью её речи, хотела её поправить и вытереть её локоть, который она испачкала в саже, возясь с печкой». Но ни того, ни другого не было сделано.
Михаил Александрович Тарковский очень скуп в средствах повествовательного выражения, но зато до предела точен и преподносит такую структурную организацию материала, что творение перерастает рамки своей жанровой заданности и обретает крылья высокой поэтической дерзновенности, где каждое слово через свою многогранную значимость высвечивает единую всеобъёмность симфонической архитектоники.
Согласитесь, что данное произведение вполне может сойти за развёрнутую дневниковую запись, может со спокойной совестью оставаться в своей заданной жанровости, то есть рассказом; стихотворением в прозе его делает специфическое «лица необщее выражение»… А что же заставляет говорить о философской составляющей и уже о поэме? Как раз вот эта городская неточность в речи Тани! Самый интересный момент во всём повествовании! Нет ни терминов, ни понятий, а наличествует такая философия, которая заставляет погрузиться в далёкие глубины исторического бытования.
По представлению Мисы дрова колят. И это действительно так. Но так в пределах появления металлического топора, при котором стало это возможно. До этого же их рубили. Рубили многие тысячелетия и каменными топорами, и металлическими. Кто здесь прав, а кто нет, ответить однозначно проблематично и сложно. Поэтому патологично выглядит эта правильность в том контексте, в котором она проявляется. Это для меня с первого прочтения было ясно, как белый день. Обратила же на себя внимание и заставила задуматься глубина исторической памяти деревенского жителя и городского, которая-то в этой правильности-неправильности проявилась с особой отчётливостью и заставила вспомнить и рассказ Василия Макаровича Шукшина «Срезал» и его знаменитых чудиков. Рассуждения привели к Толковому ЖИВОМУ Великорусскому словарю Владимира Ивановича Даля, богатство и значимость которого не удалось превзойти ещё никому и ничему. Удивляют здесь глубинные сущностные прозрения народной мудрости, в представлениях которой Вселенная – свет и одновременно мир. Мы к этому со всем своим уровнем познания только ещё начинаем подходить, а это уже за несколько веков было известно…
Это вершинное проявление, с которого и пошло скатывание вниз. И до чего же мы дошли, докатились? В Болотнинской районной газете «Путь Ильича» за 1948 год я нашёл интересную заметку, в которой руководство сельской школы просило у предприятия-шефа из города гвоздей для ремонта. Им ответили, что в данный момент в наличии оных нет, и предложили деньги, чтобы их купить, с соответственным предоставлением подотчётного документа. В ответ полетела критика о бюрократии, о том, что предприятию ничего не стоило запустить станок и произвести необходимое количество гвоздей, ведь для этого и создано оно.
По понятию деревенских жителей всё легко и просто. Предложи им в июле посеять пшеницу и вырастить урожай, они просто-напросто покрутят пальцем у виска и разговаривать не станут. А тут – бюрократия!.. То или иное предприятие создаётся не только для производства чего-либо, но и для получения прибыли, поэтому вопросы рентабельности, себестоимости товара, самоокупаемости… стоят во главе угла. Не будь этого, оно однозначно вылетит в трубу, и его труженики окажутся без работы и заработка. Поэтому и был предложен выгодный вариант. Шефы выполняли с наименьшими потерями свои обязательства, а школа получала необходимые гвозди. Тем самым бы и осуществлялась та реальная смычка деревни с городом…
Поверхностное же понимание, как с той, так и с другой стороны, законов бытования и привело как раз к тем диспропорциям, которые на данный момент и существуют не только в производственной сфере, но и в социальной, и в общественной…
Этому поспособствовала и мутация совкового пошиба, что «кухарка может управлять государством». Вот и вышло в реальности, что сегодня чуть ли не каждый – это великий политик, чуть ли не каждый президент, что, не учась, не познавая, можно легко и просто разрешать сложнейшие вопросы, которые ставит парадоксальная жизнь. Таким, например, способом: «Нет человека, нет проблемы…» Годы проходят, но оказывается, что миллионов угробленных людей действительно нет, а вот сами проблемы стали ещё острее, ещё неразрешимее, ещё парадоксальнее…
Об этом свидетельствует и наш современный язык: была Ладушка, а теперь чувырла, чувиха, тёлка…
Но вернёмся к нашим героям.
3.
К третьей встрече Миса готовился особенно тщательно. Во-первых, он заручился поддержкой потусторонних сил, то есть увидел благоприятный сон о том, что он тать. Тётя Надя из пересказанного видения вывела, «что значит будет «кака-то прибавка». Во вторых, после четвёртой рюмки спирта наш герой, наконец-то, «понял, что уже не сможет не попросить у Тани адреса». .. Прошло бы лет пятьдесят до него бы, наконец, дошло попросить что-нибудь посущественнее!
Если бы Николай Васильевич Гоголь или Михаил Ефграфович Салтыков-Щедрин были бы живы, они бы позавидовали той простоте, с какой Михаил Александрович Тарковский наполнил сарказмом и гротеском сцену подготовки к последней встрече!
Вот как описывает её повествователь:
«Адреса Таня не дала. Она посмотрела куда-то в сторону и сказала трезво-манерным голосом: «Зачем тебе адрес?» - и ещё что-то добавила насчёт флирта, который с ней «не пройдёт». Таня уже во второй встрече своим чутким сердцем всё уловила, поняла, распознала однополушарного эгоиста, эстета, праведника и теперь этому пустоцвету жизни дала сногсшибательный отпор всего лишь одним импортным словом «флирт». Это слово, несомненно, как бельмо на глазу, во всём контексте повествовании, но точно по своей смысловой нагрузке в выражении суетного, а значит пошлого.
Так инфантильный поэт, по выражению Александра Александровича Блока, «отнимающий аромат у живого цветка», не стал татем (Татьяна – тать Ян а?), а Таня (имя Татьяна (стар. Татиана) происходит от древнегреческого слова “татто” - устанавливать, определять и означает устроительница, учредительница, повелительница, устанавливающая, поставленная, назначенная): первая часть слога нас отсылает к слову «тата» - отец, а вторая – к слову «няня», не стала хозяйкой и одновременно нянькой для подвернувшегося великовозрастного дитяти.
Сам Михаил Александрович Тарковский всецело на стороне своей героини. Свою позицию он чётко выражает через название произведения. Но он не оставляет и без надежд своего литературного тёзки.
Мы не знаем, как воспитывался Миса, сколько ему лет, но зато явно видим те перекосы жизни, которые его сделали таким, каким он перед нами предстал со своим однополушарным мышлением и праведнической позицией романтика-рационалиста. Ведь он словесные ошибки тёти не замечает не только потому, что она родственница, но и потому что она романтический поэт-одиночка, и представительница старинного уклада жизни, которая, к тому же, признаёт его творчество: «Молодец, Миса, хоросо составил!» А значит воспринимает жизнь не во всей противоречивой полновесности, а выборочно, избирательно…
Что же вселяет надежду, что литературный герой, как более четырёх тысячелетий назад месопотамский Энкиду, познав блудницу (то есть изнанку жизни), совершил множество подвигов, пойдёт именно этой дорогой? Это его искреннее повествование, в котором он отстаивает суверенное право быть самим собой и поэтому предстаёт пред нами в своей голой сущности. И ещё то, что он «убедил себя, что САМ испортил всё своей жадностью».
Несомненно, романтик-мечтатель Михаила Александровича Тарковского свои корни берёт от петербургского мечтателя из «Белых ночей» Фёдора Михайловича Достоевского, у которого есть счастливый соперник. Соперник есть и у Мисы. Этим соперником является ЖИВАЯ жизнь. Вот почему «изнурительная красота Енисея», «одинокое существование» стремят его в Селиваниху, где начинается «свободная жизнь». Эта, правда, жизнь подействовала на него опьяняюще, но зато открыла «изредка сходящиеся створы, которые и ведут», кого для тяжкого пути познания её, а кого для возврата своего долга: того аромата цветка, который отнял или по своей неопытной торопливости, или по своему не знанию, или просто по глупым гримасам бытования.
8-10 февраля 2012 года.
Провинциальный Городок Болотное НОВОСИБИРСКОЙ ОБЛАСТИ России.
Ответ на отклик Тани Ковалевой 2.
Что может быть важней улыбки?
Ей улыбается Душа:
Она, как мостик, нежный, зыбкий...
Идем к друг другу не спеша,
Чтоб радугой наш день расцветить,
Понять восторг от жизни дней
И огорченья - не заметить:
Ведь радость грусти посильней.
Таня Ковалева 2.
Не знаю даже, что сказать,
Не знаю даже, что ответить...
По сердцу бродит благодать,
Что невозможно не заметить.
И улыбается Душа
На твой ответ прекрасный Таня,
Как будто вижу малыша
Я в распашонках на диване.
Да, радость грусти посильней!..
Ты угадала суть улыбки,
И глубина тоски моей
Вот в этой спрятана попытке.
8 июня 2011 года.
Баран, байбак и быдло
«Остроумный поворот жанра предложил член нашего клуба «Verbлюд» Валерий Буслов из Владивостока. Его акроверб одинаково читается как сверху вниз, так и снизу вверх. Получается акростих-перевертыш. А можно рассматривать его и как стихотворную «бескончалку» - наподобие сказки про белого бычка.»
… Вокруг барханы и пески…
Ему все так обрыдло!
Развалко носит он тюки –
Баран, байбак и быдло.
Лопух по пеклу держит путь:
Юлить, халтурить стыдно.
Добряк не может обмануть!
Юлить, халтурить стыдно.
Лопух по пеклу держит путь:
Баран, байбак и быдло.
Развалко носит он тюки –
Ему все так обрыдло!
Вокруг барханы и пески…
Человек из Владивостока
«Комсомольская правда», №58 от 30 марта 2000 года.
ВЛАДИВОСТОРГ