В то лето мы рыбачили на полуострове Кони, на речке со странным названием – Умары. Прямо у ее устья возвышался над волнами залива одноименный остров – тесанная со всех сторон каменная гро-мада. В туман остров был похож на линкор, полным ходом прущий на таран.
От материка остров отделяла узкая перемычка. В отлив она обнажалась досуха, зато в полную воду здесь мог спокойно пройти средней руки траулер. Как и многое на Севере, приливной перепад тут был необычайно большим – до десяти метров.
То ли мы приехали рано, то ли опыта не хватало, но рыбалка не клеилась. В закидной невод, ко-торый мы, обливаясь потом, тягали без передышки, горбуша почему-то не шла, а ставник мы нашли в таком виде, что на ремонт его требовались недели, да и вряд ли был среди нас специалист по такому тонкому делу.
Разве что бригадир, Старый Мангут, – бронзоволицый узкоглазый бурят. Но ему и так хватало хлопот. С раннего утра до темноты гонял он нас с неводом по берегу залива, сам, никому не доверяя, чинил засольные чаны, ремонтировал то и дело ломавшийся старенький ДТ-54.
Никто не видел, когда Старый Мангут отдыхал. Прикорнет на косе во время перекура минут па пятнадцать и тут же, сна ни в одном глазу, бодро вскакивает:
– Кончай ночевать, сон на ходу. Давай шлюпку – заводи.
– Это же зверь, – плевался Коляня, – я в лагерях и то таких не видел.
Из сил выбивались, с ног валились, а рыбы все равно не было...
С очередным рейсом катера, доставившего нам соль, продукты и бочки, появился в бригаде Во-вик. До нас он был здесь, на базе госпромхоза, сторожем, поранил руку и долго лежал в больнице – от-того и опоздал к началу рыбалки. Я уже слышал о нем – и слышал разное. И что он славно браконьер-ничал здесь зимой, и что трактор угробил, и что сам – как трактор – моторку один поднимает... Говори-ли даже, что необычайно удачлив в рыбалке Вовик и даже слово какое-то знает. И все Вовик да Вовик. Представлялся мальчишка, несерьезный и хулиганистый.
Старый Мангут как-то послушал и сказал:
– Моя с Вовиком вместе работал, только у нас его Нерпичий Король звали.
За что, почему? – ничего не объяснил Старый Мангут. Некогда, говорит.
Вовик оказался здоровенным мужиком, метра под два ростом, белесое безбровое лицо – и вдоба-вок говорлив и любопытен.
– Э, ребята,--оценил обстановку Вовик. – Без ставника мы каши не сварим.
Будто мы и сами не знали.
Но растерзанный вид невода Вовика не смутил. Трактором вытащил его из сарая, расстелил пря-мо на косе и начал латать. Бригадир посмотрел, как лихо, не уступая языку, летает его игла, и дал в по-мощь еще двоих. Впрочем, у меня до сих пор осталась уверенность, что Вовику нужны были не столько помощники, сколько слушатели.
Через пару часов я знал о Вовике, о его жизни, взглядах на природу, женщин и события в Латин-ской Америке все. Могучий фонтан красноречия извергался из Вовика вне зависимости от времени, места и обстоятельств. О каком-либо сопротивлении этому стихийному явлению не могло быть и речи.
– Жизнь пролетела, – начинал он очередную свою байку, – как птичка мимо окна. Жалею только, что много сил потратил на город и баб. Уж на что моя последняя вроде ничего была, а приехал с охоты и нашел в квартире только дырки от гвоздей, на каких ковры висели. С тех пор я на это дело плюнул – сам себе хозяин.
– Вовик,– спрашивали у него, узнав, что до рыбацкой своей жизни был художником на фабрике сувениров, – как же ты такую клевую работу бросил?
– Заболел,– серьезно рассказывал Вовик.– И как! Чувствую, что поправляться начал, затяжелел, как на сносях. В бане взвешусь – опять на три килограмма. Не верите – полтора центнера уже тянул, каждый месяц новый костюм шил, бабу чуть раз не задавил, она из-за этого и сбежала. Таксисты не брали – рессоры ломал. Пришлось к врачу идти. А тот молодой, но дока: только глянул – каменная бо-лезнь, говорит. Пыль на работе жрете, а она потом внутри оседает. Порошок мне давали, чтобы камень этот вынести. И точно, пуда три песка с меня вышло, дорожку потом возле больницы посыпали.
Мы гоготали. Довольный, улыбался и Вовик.
– А почему Нерпичий Король? – вспомнил я слова Мангута.
Тут Вовик неожиданно смутился и, пробормотав что-то вроде “брешут тут всякое, а ставник еще латать да латать”, углубился в работу.
Ставник был вскоре готов и установлен в маленькой, облюбованной бригадиром бухточке. И уже к вечеру, гляди на всполошенных чаек, снеговым облаком кружащихся над наплавами, Старый Мангут заторопился.
– Однако, рыба есть.
Он не ошибся. Отборная горбуша – настоящая серебрянка – заполнила тракторную тележку до краев, и до самых поздних звезд мы шкерили, мыли, солили нашу добычу.
Холодильника у нас не было и оставлять работу на утро было рискованно – рыба могла испортиться.
Наверное, мне было тяжелее всех. Нож, неудобный, тяжелый, то и дело выскальзывал из мокрых от рыбьей крови пальцев, надрезы шли вкривь и вкось... с каждой рыбиной я возился вдвое дольше, чем остальные.
В артели это опасно, засмеют и выгонят.
– Давай-ка махнем, – Вовик протянул мне свой ножик – обычный, магазинный. Изолентой к руч-ке со стороны, противоположной лезвию, была прикручена столовая ложка из нержавейки.
– Смотри, – он прижал горбушину носом к упору, одним точным движением располосовал ее, а вторым – обратным – ложкой выгреб внутренности и кровь. – И все дела! А если самка – ястык с икрой двумя пальцами подцепил и...
Пораженный изяществом и легкостью проделанного, я заторопился.
– А ну-ка, дай, я сам.
Вовик еще не раз подходил ко мне, поправлял и, убедившись, что я освоил эту нехитрую науку, похваливал:
– Ну молодец, Студент. Влет схватил.
Теперь мы вообще не разгибались днями, но настроение у всех поднялось. Рыба шла хорошо, пласт за пластом укладывали мы в чан и вскоре забили его доверху. Три чана – план. План – две с поло-виной тысячи на нос. Есть за что и пахать.
И вдруг что-то произошло. Не кружили уже чайки над ставником, рыбы попадалось в него все меньше и меньше, и все чаще обнаруживали мы в неводе большие – метр на метр – дыры. Спешно лата-ли, но дыры, словно кто смеялся над нами, на другой день появлялись вновь.
– Нерпы, – сплюнул после очередного просмотра бригадир. И погрозил кулаком в сторону моря, на спокойной глади которого круглыми поплавками качались десятки нерпичьих голов.
Словно со всего залива собрались к нам стаи этих глазастых тюленей. Я-то считал, что из любопытства.
С этого часа Старый Мангут распорядился охранять ставник. В шторм, в дождь, днем и ночью кто-то из нас, вооруженный дробовиком, в лодке, привязанной к ставнику, должен дежурить на море. Мы поворчали, но деваться некуда – да и прав оказался бригадир: опять наш невод был полон.
А потом Коляня застрелил молодую, слишком неосторожную нерпу и забагрил ее. Вечером на ужин повариха приготовила жаркое из нерпичьей печени.
Все ели и похваливали. Только Вовика почему-то за столом не было.
Нашел я его на косе... В редкую свободную минуту я любил побродить здесь. Море выкидывало на песок стеклянные шары наплавов, обрывки чьих-то сетей, доски, на которых еще заметны были не-ведомые разноязыкие надписи. Ночами морская вода странно горела голубоватым искристым пламенем – это светился планктон. И фантастический этот огонь, и вечный шум моря, и бесцельные мои шатания по тугой широкой полосе косы были после трудов и суеты дня как прохладная повязка на разгорячен-ный лоб, как прикосновение к чему-то, чего никогда не постичь нашему праздному уму.
Вовик сидел на перевернутой шлюпке, у самой воды. Легкие волны облизывали носы его рыбац-ких сапог.
– Т-ш,– прошипел он, заслышав мои шаги, и указал на лодку, – садись.
Я послушно сел.
Вовик приложил к губам какую-то травинку и засвистел. Слабая нежная мелодия родилась в ти-шине, дрогнула, выправилась и, набирая силу и высоту, пролетела над светящимся в ночи морем.
Ничего подобного я до сих пор не слышал – а от балагура, весельчака и тертого жизнью мужика Вовика – и не ожидал услышать
Была в этой мелодии печаль. И надежда. Будто до того человеку стало невмоготу, что крикнул он, призывая на помощь близкую душу, – так крикнул, что все, что в этом мире было: звезды, трава, волны и скалы, – дрогнуло на миг.
И откликнулось. Такой же слабый, будто вздох, донесся до меня ответный звук.
И еще, но уже значительно ближе, и еще.
– Нерпы, – прошептал Вовик. – Знаешь, как они музыку любят. Коляня их на транзистор и под-манивал...
Последние слова он произнес с такой болью, что мне стало стыдно – всего час назад я уплетал эту печенку так, что за ушами трещало, а сейчас разнюнился. Нарочно грубо сказал:
– Фигня все это. Так и рыб, и свиней – и все жалеть? Жить надо проще.
– Просто живет скот. Пожрал, на самку вскочил... что там еще – сортир да логово.
Ничего больше словоохотливый Вовик не сказал. Встал и ушел в палатку. На леске валялся лис-ток чозении – узкий и длинный, как лезвие ножа. Неужели этим он свистел?
Только полвоскресенья Старый Мангут дал нам передохнуть, и мы устроили баню.
Отмывшись и вдоволь напарившись, я решил познакомиться с островом Умары. Был час отлива, и широкая, ровная, как шоссе, перемычка соединила его с материком. Я неторопливо побрел к острову, мимо морских звезд и ракушек, широких листьев морской капусты.
А подойдя к острову, ахнул от изумления.
Глазам моим предстали огромные каменные валы, ярус за ярусом переходившие в широкую удивительно ровную площадку. Тысячи и тысячи лет неутомимое море шлифовало камень, и теперь он был гладким и сверкающим. Будто на лету остановленный, замер и обратился в камень гигантский водяной вал.
Над площадкой угрюмо возвышались утесы, и, поколебавшись мгновение, я начал карабкаться вверх. От старости узкие пластины сланца прямо под ногой ломались, как пересушенная бумага, и мел-кой крошкой осыпались вниз. Осторожно, тщательно выбирая площадку для следующего шага и зацепки, я медленно шел все выше и выше.
Вдруг огромная глыба, казавшаяся такой надежной, под моей ногой дрогнула и вначале со змеиным шипом, а потом с гулким грохотом обрушилась вниз. Падая, глыба, как ножом бульдозера, срезала на своем пути все островки и кустики, цепляясь за которые я поднимался сюда.
Затылок мой похолодел – назад дороги не было.
Но не было ее и вперед. Угрюмые каменные глыбы – прямые родственники рухнувшей – нависа-ли надо мной. Думаю, тут дрогнул бы и видавший виды альпинист. Я ткнулся влево, затем вправо и по-сле одного из отчаянных прыжков понял, что еще шаг и все – сорвусь. До земли не меньше пятидесяти метров: мне, чтобы разбиться, хватило бы и куда меньшей высоты.
Руки и ноги мелко дрожали, мысли путались. Еле-еле я заставил себя успокоиться, отдохнул и стал обдумывать ситуацию...
– Ий-йя, – в лихом вираже скользнула мимо чайка, и неощутимый для меня воздушный поток легко подкинул ее вверх, к облачку, безмятежно плывущему над заливом Одян.
С легким шорохом из-под моей ноги скатился камешек и улегся где-то там в россыпи.
Увы, я – не чайка, не облако и не камень. Никак не решалась моя задача. А время шло. Пробил час отлива, и волны с шипением наступали на землю. Полоска к берегу становилась все уже и уже.
Лагерь был не так уж и далеко, но кричать, звать на помощь мешали стыд и глупое самолюбие, да наверное, и не долетел бы мой крик, не пробил слитный шум моря, ветра и птиц.
Вдруг я заметил, как от палаток отделился человек, столкнул в воду лодку, через минуту синим дымком стрельнул мотор, и лодка, поставив перед собой белые усы, ринулась к острову. Я угадал в ней Вовика. Он что-то крикнул мне и повернул за остров.
Я растерялся. Неужели Вовик не сообразил, в какую ситуацию я попал?..
Вдруг услышал близкий голос:
– Эгей, Студент! Держи.
Вовик восседал на ближайшем гребешке, крепко оседлав его ногами, и – удивительное дело – ни один камешек не осыпался от его движений.
Шлепнулась рядом веревка, и через минуту я уже был возле Вовика, в безопасности.
– Я за ставником смотрел, – предварил мои расспросы Вовик. – Биноклем повел – дела! Надо было предупредить тебя, а я не допетрил. О, здесь горы коварные. Я раз за баранами пошел, тоже – как ты попал, пришлось до морозов сидеть.
– Почему до морозов? – не понял я.
– Осыпь смерзлась, – серьезно пояснил Вовик, – и я по льду, как в этом... бабслее... А еще, был случай...
Я даже и не помню – сказал тогда хоть “спасибо”, так Вовик заговорил меня...
В нашей разношерстной бригаде особо выделялся Коляня – профессиональный охотник и рыбак. Впрочем, насчет рыбака крепко сказано – для этого Коляня был слишком ленив, он постоянно увиливал от тяжелой работы. Вместо шкерки и заметов то помогал поварихе, то вызывался топить баню, то возился в цеху... Ребята ворчали, но больше за глаза – Коляню побаивались. От уголовника и психопата держаться лучше подальше.
На Умары Коляня прибыл с тремя собаками. Шустрые голосистые лайки целыми днями шастали по тайге вокруг лагеря, появляясь возле кухни точно в часы обеда и ужина. Собаками Коляня очень дорожил.
Из-за них вся эта история, собственно, и случилась.
В тот день я дошкеривал последнюю партию серебрянки, а все остальные работали на берегу.
Надвигался шторм, и надо было отодвинуть подальше от наката наши припасы – доски, бочки с горю-чим. Из-под навеса цеха я хорошо видел косу, суетящихся на ней рыбаков и тихое, как всегда в отлив, море, на глади которого то тут, то там показывались нерпы. В редкие перекуры я снимал с гвоздика би-нокль и с любопытством, пробудившимся во мне после рассказа Вовика, рассматривал их. Были в стае и седые, видно, старые самцы, эти старались держаться подальше. Беспечно резвился, посвистывая, мо-лодняк. А самые маленькие и любопытные подплывали совсем близко. Один из малышей и выбрался на перемычку. Заглазелся на странные двуногие существа на косе и не заметил, как стремительно отошла вода. Пока сообразил что к чему, пока развернулся нерпенок, его учуяли собаки и с громким лаем помчались по перемычке. Это были хорошие собаки, и бежали они, отсекая нерпенка от моря.
Малыш с тревожным писком заметался, и расправа была бы короткой и кровавой. Но тут подос-пел Вовик. Как он, немолодой уже, грузный, в тяжелых сапогах, угнался за лайками – ума не приложу.
С ходу, сапогом, он и подцепил передовую, самую злобную старую суку Дайну, прикрикнул на остальных и осторожно перенес нерпенка к воде.
И тут-то на него налетел Коляня.
Вопя “Собаки! Мои собаки!”, Коляня вдруг нагнулся и что-то поднял с земли. “Камень”, – понял я.
Вовик, защищаясь, поднял руки и громко, отчаянно крикнул:
– Не надо, Коляня! Не надо!
Но, похоже, Коляню это только подстегнуло. Беспомощность жертв всегда подхлестывает подлецов, и молить их о пощаде – пустое дело. Он, как-то странно подпрыгивая, чтобы достать, ударил Во-вика в лицо – раз, другой. И только когда Вовик, шатаясь, побежал от него, остановился, подозвал собак и стал осматривать их, демонстрируя свою заботу и любовь.
Все это произошло в минуты.
Никто не успел вмешаться. Старый Мангут как стоял, приподняв доску за один конец, так и за-стыл.
Широким шагом, прижимая ладонь к лицу, Вовик прошел через цех в нескольких метрах от ме-ня, и я услышал его задыхающийся, рвущийся болью голос:
– Да когда же это… когда подлая эта жизнь кончится?!
Меня он не заметил.
В этот же день Вовик ушел к сенокосчикам. Они давно звали его.
Подошел попрощаться.
– Ты все видел, Студент?
– Видел,– жестко ответил я. – Тряпка ты, а не мужик. Глянь на лопаты свои – разок бы двинул...
– Нет, Студент, – грустно покачал он головой. – Не могу я, да и не знаешь ты Коляни – он бы за ружье сразу, и в конторе у него родичи, и...
Он махнул рукой, поправил рюкзак и пошел по косе. Я глядел на его широкую, чуть сутулящуюся под рюкзаком спину, на старенькую шапку, вороньим гнездом черневшую на голове, на всю его маленькую на огромном пространстве моря фигурку, и чувство жалости к этому бездомному, безалаберному и беззащитному человеку все больше и больше захватывало меня.
Кому он нужен на этой земле?
И вдруг... Я глазам своим не поверил: все нерпы, до этого беззаботно кувыркавшиеся в волнах, большие и малые, и всякие, вдруг кинулись к берегу, туда, где шел Вовик. Они дюжинами выныривали из воды и, шустро перебирая ластами, выползали на песок, а сзади появлялись все новые и новые.
Это был мираж, сон... Неужели нервы вылезли прощаться с Вовиком, со своим защитником, а может быть и впрямь – Королем!!
Но тут Вовик повернулся, показал на море рукой и что-то прокричал. Я глянул.
Недалеко от берега черным парусом стремительно резал волну острый плавник касатки – самого страшного врага нерп. Это ее испугавшись, кинулись они на берег.
Хотелось думать – к своему защитнику.
Только какой уж из Вовика защитник, за себя постоять не смог.
...Когда на другой день Коляня как всегда с деловым видом пробегал мимо цеха, заваленного рыбой, – после шторма мы взяли хороший замет, – мимо нас, уже обалдевших от нудной и тяжелой работы, я остановил его.
– Кончай филонить, становись к станку.
– Пошел ты, бугор нашелся! – привычно огрызнулся Коляня.
Сам не понимаю откуда – наверное, злость прибавила – взялись во мне силы. Я сбил Коляню с ног, подтащил к бочке, куда мы сбрасывали рыбьи кишки и кровь, и несколько раз с головой окунул в нее.
Не знаю, что сделал бы Коляня, когда вырвался наконец из моих пальцев. Может быть, схватился за нож и впрямь побежал за ружьем. Но вокруг плотным кольцом встали рыбаки, и выражение их лиц было на редкость одинаковое.
Коляня ополоснул с себя рыбьи потроха и молча взялся за работу.
– Однако, – подвел итог Старый Мангут, – шибко ты нехороший человек, Коляня. Катер придет – уезжай в совхоз.
...Много воды утекло с той рыбалки на Умарах. Вовика я больше не встречал, а от рыбаков, которых иногда видел в городе, слышу разное. Кто говорит, что спился Нерпичий
Король, кто – замерз, кто – утонул. И это успокаивает: если говорят разное – значит, неправду. Значит, жив Вовик, жив Нерпичий Король.
И от этого у меня на душе хорошо.