Противный осенний дождь бил прямо в лицо, и Елена, как могла, отворачивалась от него. Но что тут сделаешь, если руки держат руль велосипеда, а капюшон куртки практически не защищает лица, зато упрямо ограничивает обзор? Да еще и брюки на коленях насквозь промокли. И это называется зима! За полтора десятка лет жизни в Германии Елена, конечно, привыкла к теплой европейской зиме, но чтобы беспрестанные дожди и лужи в декабре – такого еще не бывало. А на Урале сейчас уже снег лежит и морозец славный, наверное. Да, от морозов она уже отвыкла, а вот к постоянной сырости никак не привыкнет. Хотя, для этого района слякоть – обычное явление.
В общем, состояние погоды соответствовало и её настроению. Елена ехала с работы привычным маршрутом, а перед глазами всё стоял пациент, которого только что пришлось возвращать к жизни. Она проводила обычную процедуру обследования гипертоника – измеряла его давление в момент нагрузки на велотренажере. Мужчина весело улыбался, вращая педали, а когда она уже дала сигнал прекращать движение, что-то странное появилось в его взгляде, и она вмиг оказалась рядом, чтоб поддержать уже медленно падающее тело больного, а её громкий крик «Herr Doktor!» взорвал тишину праксиса. Все обошлось, мужчину привели в чувство, и, прощаясь, он с благодарностью смотрел в лицо Frau Helen (так её здесь зовут) и пожимал её руку. Пациенты любили её, она это чувствовала, многие стремились попасть именно в её смену.
Что их подкупало в ней: добрая улыбка, профессионализм или же то, что называется загадочной русской душой? И хотя по рождению она немка, душа её так и осталась русской, как ни крути, ведь лучшие годы её жизни прошли в России, лучшие воспоминания связаны с ней же, и самые лучшие её друзья остались там, а значит, и сердце её где-то там же.
Елена старалась жить, не сожалея о прошлом. Ну, какой, скажите, смысл – бередить едва затянувшиеся раны? Поэтому она не позволяла себе возвращаться к прожитому даже мысленно, оберегая душевное равновесие. Но не всегда это получалось. Порой такая тоска разбирала, хоть волком вой. Вот и сейчас, в эти несколько минут её единоборства с непогодой по пути от работы до дома, прошлое настойчиво стучалось во все двери.
Она была поздним и единственным ребенком в семье так называемых «ленинградских немцев», переселенных в годы войны на Урал, росла в любви и неге. Но в пору студенчества жизнь её омрачилась потерей матери, которую она горячо любила. Походы, сплавы, костры, песни под гитару, работа в комсомольском активе – всё, чем она заполняла свою жизнь, не спасало от острой боли и пустоты. Годы взяли своё, боль притупилась, свернувшись где-то в глубине её души и лишь изредка вспарывала сознание безжалостным клинком. Постепенно стал угасать и отец. Он ещё успел погулять на свадьбе дочери и даже подержать на руках её первенца Сашку, но ушёл и он.
Обреченность одиночества ощущалась с каждым днем все сильнее, несмотря на любовь и заботу мужа, на радость материнства. Тогда Елена решила, что в её семье будет много детей, чтоб во взрослой жизни они не чувствовали себя одинокими. Вскоре родился Пашка, и она растворилась в заботах о своей семье. Мальчишки росли живыми, подвижными, муж в них души не чаял, и в сердце её теплилось тихое женское счастье.
Погодки Сашка и Пашка уже приближались к школьному возрасту, когда жизнь сделала крутой поворот. Переехавшие в Германию родители мужа настойчиво звали их к себе. Перебрались туда и его братья. Елена стояла перед трудным выбором: здесь у неё нет больше родных людей, только могилы родителей держат, а у мужа там вся семья, следовательно, и её семья. Да и лихие девяностые давали о себе знать: жизнь становилась все труднее. Это тоже повлияло на судьбоносное решение – семья эмигрировала. Сейчас уже стираются из памяти бесконечные хлопоты с документами, сумасшедшие сборы в дорогу, сам переезд и первые разочарования, но по-прежнему живы и остры сцены прощания с друзьями, слезы на вокзале и обещания писать.
Первой большой проблемой явился языковой барьер. Сашка с Пашкой, в миг ставшие тут Алексом и Паулем, прекрасно с этим справились. К тому же многочисленные кузины и кузены взяли над ними шефство и ввели их в мир своих друзей, выполняя первое время роль переводчиков, так что к моменту поступления в школу мальчишки уже сносно говорили по-немецки, а теперь их вообще принимают за местных. Родители, конечно, тоже язык постепенно освоили, но по акценту в них до сих пор распознают приезжих. И отношение порой соответствующее: «Понаехали тут, наши рабочие места позанимали!» В общем, относятся примерно так же, как в России к гастарбайтерам. Не все, конечно. Многие к ним доброжелательны, ведь, как и во всякой стране, люди здесь тоже разные.
К тому же оказалось, что вся их прежняя жизнь здесь перечеркивается крест-накрест. Дипломы их недействительны, опыт работы никому не нужен. Муж Федор, теперь уже Фридрих, имея диплом инженера-механика, долго работал с метлой и лопатой. А сама Елена, будучи учителем, мыла полы в супермаркете. Мечты о большой семье пришлось оставить, а ей так хотелось родить дочечку. Но надо было как-то пробиваться в этой новой для них жизни. И тогда она решилась приобрести другую профессию, что не так-то просто сделать в зрелом возрасте, но она это осилила и поняла, что поступила верно. Сейчас работает в небольшом праксисе доктора Шульца, а должность её красиво называется "Аrzthelferin", то есть помощница врача, что-то равнозначное российской медсестре. Да и Федор теперь вполне удачно устроился на предприятии в соседнем городе, что при жуткой безработице в стране считается великой удачей.
Вроде, все сложилось хорошо. Мальчишки выросли, вылетели из гнезда, решив начать самостоятельную жизнь в мегаполисе, наскучил им их маленький северный городок. И живут теперь Елена с Фёдором вдвоем. Казалось бы, живи и радуйся, а на душе, как ни странно, кошки скребут. Федор в последнее время стал каким-то отстраненным, задумчивым, ушел в себя. Это пугает, ведь что-то подобное с ним уже происходило лет десять тому назад.
Он тогда вернулся из России, где гостил у друзей. В аэропорту обрадовался повисшим на нем сыновьям, с Еленой же держался слегка отстраненно и как будто прятал глаза. Она стала часто заставать его сидящим в кресле с отрешенным лицом. «Ностальгия», – удрученно отвечал он на все её вопросы. Она пыталась взбодрить его, тормошила, как могла. Вытаскивала на велосипедные прогулки то в лес, то на залив, везла его на выходные в Голландию, вместе с мальчишками устраивала веселые семейные праздники. Он делал вид, что радуется, а сам был где-то далеко. Часто Елена заставала его с телефонной трубкой в руке, но при её появлении он прекращал разговор, а чтобы она не видела счетов с телефонной станции, звонил обычно по карточке. И тогда она поняла, что у этой ностальгии есть конкретное имя. И она его узнала. Ругая себя за непозволительную бестактность и тут же оправдывая это благими намерениями, она залезла в его записную книжку. Уж лучше бы не залезала.
Луиза. Такого имени не было ни у кого из их знакомых и друзей, но так звали его первую любовь, о которой он когда-то с юморком поведал ей, вспоминая свои детские и школьные годы. Неужели? Боль железными когтями полоснула по сердцу, стало трудно дышать.
–Так, спокойно, ничего страшного пока не произошло, – говорила она себе. Но другой голос тут же возражал:
–Ещё как произошло! Это означает полный крах! Крах любви, крах семьи, крах всей нашей жизни! Эх, схватить бы сейчас парней в охапку да в Россию рвануть… Кому я здесь нужна? …А там? Где мы там жить будем? Квартиры-то больше нет! – и слезы хлынули горючей рекой. Ей казалось, что она в тупике, из которого уже не выбраться. Получалось, что он привез её сюда, вырвав из привычной жизни, для того, чтобы теперь бросить здесь? А ведь ей тогда совсем не хотелось уезжать. Она всем пожертвовала ради него, ради их семейного счастья. И где оно теперь? Да и парни уже привыкли к этой жизни, как их сейчас сорвать с места?
Несколько дней провела она в тяжких раздумьях, почернела, осунулась, но заговорить с мужем на эту тему так и не решилась. Заметив наконец перемены в жене, Федор первым начал разговор. И тогда она сказала ему все, что думает по этому поводу. Не просто сказала, выплеснула. Гневно, дерзко, отчаянно... Потом несколько дней они молчали. Это было невыносимо.
Федор заговорил первым:
– Понимаешь, все произошло, как будто в кино. Я много раз слышал о том, что первая любовь не забывается, но был уверен, что это не про меня. Встретились мы случайно… в компании одноклассников, – слова ему давались с трудом, голос звучал напряженно, речь прерывалась. Он периодически вытирал пот со лба и продолжал, – …это было похоже на безумие… жизнь вдруг превратилась в какой-то калейдоскоп, меня будто вихрем подхватило и понесло. Я до сих пор не могу понять, что же это было… Когда ты мне все высказала, я словно на землю опустился. Пойми, ты и сыновья – главное в моей жизни, я очень вас люблю. А все это – мираж, видение, мечта… Вроде как Птица Синяя: помаячила на горизонте и исчезла, и не поймаешь её никогда, …но и из сердца не вырвешь… Прости, родная, я знаю, что очень виноват перед тобой. Клянусь, больше такого никогда не повторится.
И она тогда поверила его клятве, простила. Но что же сейчас с ним происходит? Очередная ностальгия? Тонкая талия и ноги от ушей? Видимо, снова пришло время откровенного разговора.
Погруженная в эти размышления, Елена и не заметила, как добралась до дома, поставила велосипед. Машина на месте, значит, Федор уже вернулся. Полная решимости, вошла она в квартиру, а навстречу – сияющее лицо мужа:
– Дорогая, у меня для тебя сюрприз! Я не говорил тебе, пока не закончил всю бумажную волокиту. Мы покупаем дом! Я оформил ссуду! Хватит уже нам жить по чужим углам. Парни скоро женятся, будут с внучатами приезжать. Завтра поедем смотреть. Ты не рада? Почему ты плачешь? Ты не хочешь переезжать?
– С тобой – хоть на край света,– улыбаясь сквозь слезы, проговорила Елена и добавила про себя, – как хорошо, что у нынешней ностальгии оказалось такое теплое имя – ДОМ.