МОИ ЖЕНЩИНЫ. Июнь. 1962. На сеновале 2.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
В сарае на сеновале повисла неловкая тишина…
Фея красоты и страсти молча и значительно сидела вполоборота ко мне с гордо выпрямленной спинкой, тесно поджав сбоку под себя ножки и расправив плечи.
Её грудь в тесном пляжном лифчике бугрилась двумя крутыми полушариями, а живот под ними втянулся, напрягся и мягко переходил в талию, которая в свою очередь круто вздымалась зажатыми в пляжные трусики бёдрами.
Всё это я видел уже не своими глазами, а как бы уже нарисованным в моём альбоме. Как мне хотелось её нарисовать!
Фея красоты и страсти сидела с высоко поднятым и напряжённым лицом, не глядя на меня, с опущенными ресницами и плотно сжатыми серьёзными губами.
Мне показалось на секунду, что она чем-то рассержена и обдумывает, как бы меня побыстрее отсюда прогнать. Я мгновенно испугался и стал лихорадочно придумывать повод, чтобы остаться и не уходить от этого долгожданного чуда. Наше молчание затягивалось…
- Так ты рисуешь? – внезапно спросила фея.
Я от неожиданности вновь растерял все свои страхи, мысли и чувства…
- Да, - растерянно и тихо ответил я. – Пробую рисовать. Учусь. – слова давались мне опять с трудом, продираясь сквозь пересохший от волнения рот.
- Покажешь? – вновь спросила она, не глядя на меня.
- Покажу.
Фея красоты и страсти взяла лежащий рядом с нею мой альбом, открыла обложку и стала медленно его листать, задерживаясь на моих рисунках с натуры.
Её не заинтересовали мои рисунки про войну или школьные рисунки пирамид, конусов, шаров и всякой другой ерунды, но она внимательно разглядывала мои рисунки с натуры: моего заклятого друга-недруга-петуха, морду лошади дяди Максима, зарисовку нашей деревенской улицы и избы тёти Маруси, мой первый портрет моего отца и портрет-шарж моего брата.
Я с особым волнением ждал, когда она откроет листы в середине моего альбома, те, на которых я перерисовывал картинки из журналов, книг и учебников. Там, среди голов всяких аполлонов, гомеров и аристотелей, были рисунки обнаженных статуй – венер и афродит.
Когда фея красоты и страсти долистала альбом до рисунков греческих статуй, она вдруг опустила голову так, что её пышные каурые волосы совершенно скрыли её лицо.
Её спина округлилась и теперь она сидела естественно, мягко и расслабленно.
Я с жарким трепетным волнением следил, как она медленно листает страницы альбома с моими запретными рисунками обнаженных статуй, и ждал, когда она откроет последний лист с рисунком моей воображаемой феи красоты и страсти.
Я нарисовал мою Фею красоты и страсти перед тем, как лечь спать и перед появлением этой девушки…
Наконец она открыла лист с этим рисунком и наступила её очередь застыть в немом оцепенении. На рисунке была нарисована она – эта незнакомая девушка…
Я нарисовал её полностью обнажённой стоящей в лучах солнечного света в вырезе большого окна в бревенчатой стене и на фоне густой листвы яблони.
По обнажённому телу моей феи красоты и страсти, где резко и контрастно, а где мягко и светло, ложились тени, которые подчёркивали объём и формы изгибов тела, особенно груди.
Моя фея красоты и страсти на рисунке стояла на цыпочках левой ножки, упираясь руками в правый боковой вырез окна.
Правую ножку она согнула в колене, вытянула в струнку пальцы и чуть поджала под себя голень так, что её колено почти под прямым углом прикрывало её «сокровенное тайное место».
Зато открылись и округлились обе половинки её попки и обе ножки: одна полностью освещённая солнцем, а вторая в светлой тени. Эти ножки придали всей фигуре красивый объём и фактуру.
Руки феи я нарисовал выше её грудок, поэтому они полностью были обнажены и выступали двумя наполненными бугорками с острыми вершинами сосков.
Когда я их рисовал, едва-едва прикасаясь карандашом к бумаге, от волнения у меня дрожали пальцы, карандаш выпадал, и мне никак не удавалось точно одним движением нарисовать их изгиб. Поэтому грудки моей феи красоты и страсти оказались полупрозрачными, светлыми и светящимися в солнечных лучах.
Такими же прозрачными и еле-еле обозначенными на бумаге оказались белокурые волосы моей феи красоты и страсти.
Я подумал, что её волосы в солнечных лучах должны быть воздушными, как ореол или нимб света вокруг голов святых, только в форме крупных локонов. Так я и нарисовал.
Поэтому пышная копна жёлто-зеленых волос моей феи красоты и страсти получилась только штрихами затененных участков. Границы прически феи я только обозначил штрихами, имитирующими кончики волос.
Особенно трудно и напряжённо я рисовал лицо моей феи красоты и страсти. На рисунке она смотрела на меня поверх правого плеча сверху вниз и с выражением лица, как на картине Крамского «Незнакомка».
Её глаза, брови, ноздри и губы я нарисовал только как рельефные тени, без прорисовки линий и деталей.
В итоге получился весьма светлый и прозрачный рисунок, который я собирался закончить, когда проснусь.
Работая над рисунком моей воображаемой феи красоты и страсти, я очень устал и просто свалился на свою постель от перенапряжения. Вот почему я был обездвижен, когда, проснувшись, увидел живое воплощение моей нарисованной феи красоты и страсти.
- Кто это? – тихо спросила девушка, ещё ниже склоняя свои пушистые волосы над моим рисунком.
- Моя фея красоты и страсти, - вновь услышал я чей-то чужой и хриплый голос, раздирающий мой сухой рот.
- Фея?! – её волосы вопросительно всколыхнулись и я увидел мгновенный её взгляд сквозь облачко волос.
- Почему фея? – спросила Фея красоты и страсти.
- Не знаю, – ответил я, - Так повелось. Уже давно.
- Как давно? Сколько же тебе лет?
- Седьмого января мне было девять лет. Я ещё мальчик, – последние слова снова сказал кто-то чужой за меня и я горько пожалел, что никак не могу его поймать и заставить молчать.
Девушка вновь внимательно и быстро взглянула на меня и снова уставилась на рисунок феи красоты и страсти.
- Где ты мог меня видеть, когда я была блондинкой? - вдруг спросила она, – И как ты мог меня видеть в тот день?
- Я вас не видел ни разу. Я просто представил себе, как могла выглядеть фея красоты и страсти в этом вот окне.
Я указал на оконце в стене сарая.
Оконце было маленьким, для проветривания и выглядывания. В это оконце только я мог свободно по пояс высунуться и разглядывать всё интересное вокруг.
Если бы в этом оконце могла поместиться фея, то она должна была быть размером с кошку.
Кстати, листва яблони, на фоне которой я нарисовал мою фею красоты и страсти, подступала прямо к оконцу, и я рисовал листья с натуры.
Девушка медленно закрыла мой альбом и теперь сидела, свернувшись в комочек, опустив голову правой щекой на свои прижатые к груди колени, крепко обхватив ноги за лодыжки руками.
Теперь её лицо полностью было повёрнуто ко мне. Она внимательно по-доброму смотрела мне прямо в глаза, словно пыталась заглянуть в мою душу.
Её глаза в тени длинных пушистых ресниц, под сенью таких же пушистых и тонких бровей были почти чёрными. Только вокруг чёрных огромных зрачков влажно поблескивали белые уголки её глаз.
Её губы стали вдруг пухлыми и рельефными. Они были плотно и серьёзно сжаты, но уголки её рта чуть-чуть улыбались, и я понял, что она довольна моим рисунком.
- Ты очень хорошо рисуешь, - медленно и печально произнесла девушка, не сводя с меня своего внимательного и грустного взгляда. – Очень хорошо и душевно.
- Так меня ещё никто, - она мгновение помолчала и чуть дрогнувшим голосом продолжила, – не рисовал. Ты хороший мальчик и будешь хорошим человеком. Дай Бог тебе встретится добрая фея.
- Кстати, а почему твоя фея – фея красоты и страсти?! – девушка вскинула резко голову. – Что это значит?
- Сам не знаю, - ответил я, уже немного остывая и теряя интерес к её вопросам, - Где-то слышал, и сразу приклеилось.
- А ты хоть знаешь, что такое страсть?! – опять чуть весело и насмешливо спросила девушка. – Ты когда-нибудь, влюблялся?
- Да, – просто и серьёзно ответил я.
Девушка снова замолчала, прислонившись своей правой щекой к тесно прижатым к груди коленям.
Теперь мы оба молчали.
Мне почему-то не было ни неловко, ни стыдно за наше молчание, будто молчали мы об одном и том же. Молчали, будто разговаривали.
Так продолжалось несколько спокойных минут, но потом ароматную сенную тишину вдруг нарушил какой-то урчащий звук. У меня в животе одновременно вдруг что-то заурчало, засосало и засвербело.
- Ты есть хочешь, - встрепенулась девушка и её каурые волосы взметнулись точно так же, как грива лошади дяди Максима. – Да, давно пора обедать. Пойдём!
Девушка резво вскочила, подхватила меня под руки и мы, весело, с шутками и прибаутками скатились по крутой лестнице на холодный глиняный пол сарая-сеновала.
По пути девушка подхватила своё платье, а я свои штаны и рубашку.
Мы друг за другом почти бегом пересекли по дорожке наш сад и разросшийся огород.
Потом бегом вприпрыжку перебежали улицу и ворвались в дом тёти Маруси. На входе нас встретила рассерженная тётя Маруся. Она шла с хворостиной из берёзовой кухонной метлы, чтобы звать нас к застоявшемуся обеду.
За столом сидели уже пообедавшие, сытые и довольные дядя Максим, отец и мой брат.
При виде моей спутницы они ошарашено замолчали и вылупили свои глазищи на весёлую и хохотливую мою Фею красоты и страсти.
Особенно онемел и застыл мой брат. Я теперь мог со стороны увидеть самого себя с открытым ртом и застывшего при появлении моей феи на сеновале…
Весело переглядываясь друг с другом, беспричинно прыская в ложки смехом, мы вразнобой рассказывали присутствующим о хорошей погоде, о разросшемся огороде и засилье в нём сорняков, о волшебном душистом сене в сарае-сеновале, о жарком солнце, от которого девушка не просто вспотела, а взопрела.
Странно, но эти невинные весёлые признания моей феи оказывали удивительное воздействие на присутствующих мужчин и тётю Марусю.
Тётя Маруся то весело хохотала и поддакивала мне и своей столичной племяннице, то вдруг подскакивала и слегка шлёпала её по спине вафельным кухонным полотенцем.
При этом мужчины всё это время пытались выйти из взволнованного ступора молчания.
Особенно хотел что-то сказать мой старший брат. Хотел, но не мог. У него ничего не получалось и это веселило меня и мою Фею красоты и страсти ещё больше.
Наконец мы всё съели и что хотели, то рассказали.
Наступила та блаженная минутка, когда организм насытился и жаждал покоя и неги. Меня снова потянуло на сеновал, и я молча взглянул прямо в глаза моей новой подруги. Девушка понимающе ответила мне взглядом, и в этот миг я услышал голос моего отца…
- Вы так красиво рассказывали о душистом и мягком сене на сеновале, что мне тоже захотелось всё это попробовать и ощутить. Пойдём, сынок, покемарим часок другой? – спросил он моего старшего брата.
- Я вообще-то собирался с ребятами на пруд купаться и загорать, - ответил мой брат. - Но если Маша не хочет купаться с нами, то можно и на сеновал.
- Я хочу купаться и позагорать! - резво вскочила племянница тёти Маруси. – Я готова.
- Тогда мы с тобой пойдём, сынок – сказал папа, обращаясь ко мне и я понял, что мне сегодня купание со взрослыми ребятами и девчатами «не светит».
Молча, ни на кого не глядя, насупившись и пытаясь проглотить вдруг возникший комок в горле, я пошел вслед за отцом по знакомому пути к сараю-сеновалу…
Тяжело и медленно мы с отцом поднимались по крутой лестнице, потом долго возились, подгребая себе под бока свежего мягкого сенца, а потом всё пережитое сегодня нахлынуло на меня жаркими ощущениями воспоминаний, и я с удовольствием погрузился в блаженный сытый послеобеденный сон.
Сегодня сбылась моя мечта - я встретился с моей живой Феей красоты и страсти.
Она ожила из моего рисунка и возникла передо мной в живом облике столичной племянницы тёти Маруси.
На несколько часов она была моей, была рядом со мной и только со мной.
На сегодня этого было больше, чем достаточно.
Пока хватит, ещё не вечер…
Спи, Сашок… Спи…