МОИ ЖЕНЩИНЫ. Апрель. 1962. Фенечка.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
1 апреля 1962 года занятия во втором классе продолжались.
Я немного запоздал и появился в классе почти как «новенький». Все думали, что я отстал, но в детском санатории тоже были занятия по программе обучения в средней школе. Я даже больше и лучше знал материал, чем мои друзья и товарищи.
Всем интересно было знать, какие «приключения» я пережил в детском санатории.
Я рассказывал почти обо всем и обо всех, но ни словом не обмолвился о том, что видел ночью в душевой комнате мою аленькую фею «Глюку».
После моих рассказов многие очень захотели попасть в этот детский санаторий, но это оказалось не так просто. Туда теперь можно было попасть только по направлению врача и с разрешения каких-то «городских властей».
Слава о детском санатории широко распространилась по всей нашей области и на меня смотрели теперь как на «блатного», попавшего туда «по блату».
Выражение «по блату» было новым. Эти слова произносили все и всё чаще по любому поводу. Я ещё не знал, что оно означает, но очень хотел узнать…
Я думал, что слова «по блату» относятся к блатному языку или жаргону, как говорила моя мама…
Дома все было по-прежнему: папа с увлечением смотрел телевизионные новости и слушал передачи международных обозревателей, мама беззлобно шутила над его увлечением «политикой и международными делами, которые без него не делаются», брат переживал очередную влюбленность и ходил, «как в воду опущенный».
Я влился в этот процесс жизни с особой жаждой к переменам и событиям…
Мне хотелось действия, работы и заботы. Я стал усиленно помогать маме по хозяйству.
Мама несказанно удивилась такой перемене во мне. Она с удовольствием учила меня чистить картошку, резать овощи, варить супы, готовить винегрет, салаты, жарить яичницу, стирать и гладить белье.
Она даже показала мне, как надо штопать носки толстыми специальными нитками и иголками, надевая носки с дырками на перегоревшие лампочки.
Я хотел научиться всему, что могло пригодиться мне в жизни.
До этого я также усиленно учился у папы строгать, пились, отрезать, колоть, резать, сбивать, чинить и делать другие мужские домашние дела.
Маму только встревожило моё увлечение книгами. Она строго запретила мне читать её специальную медицинскую литературу и спрятала в свой шкаф в спальне свои медицинские справочники и пособия.
Наверно она даже не догадывалась, что мы с братом давным-давно уже от корки до корки пересмотрели все её медицинские книжки и перечитали все подписи к иллюстрациям и картинкам.
К этому времени я уже точно знал, как рождаются дети, какие бывают у рожениц патологии, какие бывают болезни и как их лечить…
Естественно меня не интересовали всякие сложные болезни, но как перевязать раны, как наложить шину на сломанную руку или ногу, я уже знал.
Пользоваться йодом, зеленкой, нашатырным и борным спиртом мама научила меня ещё в детстве.
Теперь меня больше всего интересовало общение между людьми разного пола.
Почему папа и мама живут вместе?
Почему брата неудержимо влекут к себе девушки?
Почему я вспыхнул от прикосновения прохладной ладони «Глюки» к моей щеке и у меня сладко заныло что-то внизу живота?
Почему я вдруг так взволновался, когда увидел в классе Валю Архипову?
Почему моя писка вдруг становится твёрдой?
Почему кожа писки натянулась? Почему из-под неё выглянула блестящая фиолетово-красная головка с маленькими розовыми губками на конце?
Почему я никак не могу сладить с отвердевшей пиской и мне приходится неудобно согнуться, чтобы никто не заметил, как она напряглась и торчит торчком под моими трусами и домашними шароварами?
Спросить у мамы я стеснялся, папа был занят, а брату было не до меня.
Я мучился неизвестностью и трогал пальцами свою периодически отвердевавшую писку.
От этих прикосновений мне становилось так хорошо внутри, что хотелось ещё и ещё продлить эти приятные ощущения…
Я несколько раз решался обратиться за советом к папе, но он всякий раз громко и без всякого понимания моих намеков с усмешкой задавал мне глупые вопросы типа «у тебя живот болит?» и отсылал меня к маме.
Брат, когда я его спросил «почему его тянет к девушкам», рассмеялся и заявил, что мне «ещё рано задавать такие вопросы и думать на такие темы».
Оставалась мама, но мне было очень стыдно и неловко обращаться к ней с подобными вопросами.
Я мучился, переживал и томился от нахлынувшего чувства одиночества.
Оставалось только одно средство, пойти на улицу к друзьям или школьным товарищам и спросить у них: «Как они справляются со своими проблемами и своими твердеющими писками?».
Первый раз я задал такой вопрос Кольке Азарову, среднему из трёх сыновей дяди Вани Азарова.
Колька был моложе моего брата, но старше меня на несколько лет. Он слыл хулиганом и был не по годам охоч до девчонок и девочек на нашей улице. Он не стал смеяться надо мной и отсылать меня к брату или куда подальше.
- Не бзди, - сказал Колька Азаров. - Это всё нормально и естественно.
- Так и должно быть. Скоро ты всё сам поймешь и научишься. Только не лазь в трусы и не трогай буй грязными руками.
- Занесёшь какую-нибудь заразу, потом хрен отмажешься. Придётся лечиться, уколы всякие делать. Оно тебе это надо? А так всё «ништяк».
- Все через это проходят и ты пройдешь. Главное все делай с умом.
- Ты же малый не дурак, ну а если дурак, то немалый. – последнюю фразу Колька повторил за моим отцом, который не раз эти слова говорил самому Кольке Азарову…
От этих слов, густо сдобренных матом, мне стало не легче, но главное я понял, - через «это» проходят все без исключения…
Я не считал себя дураком, не хотел быть дураком, поэтому я решил разузнать об «этом» все как можно подробнее. Тем более я не хотел «бздеть», то есть страшно бояться, трусить и жидко какать от страха.
Ещё я понял, что мне придется самому всё узнавать, что никто мне ничего об «этом» не расскажет.
Я успокоился, потому что знал, рано или поздно, но я найду книги, в которых прочитаю и увижу все, что мне нужно знать и прочитать.
Всему свое время…
Где-то я уже слышал эти слова…
Пока я был в детском санатории, в мире происходили разные важные события.
Отец вкратце ввёл меня в курс дела, брат при этом с юмором комментировал эти события, а мама неодобрительно качала головой и говорила папе, чтобы он не «дурил мальчику голову».
Однако я с интересом слушал отца и старался запомнить наиболее интересные события.
Так я узнал по секрету от отца, что в СССР сформирована группа женщин-космонавтов, и они готовятся полететь в космос.
Когда он сказал об этом маме, та не поверила, но начала включать радио у себя на кухне во время передачи новостей.
Все люди в городе обсуждали новый фильм режиссера Михаила Рома «Девять дней одного года» и папа сказал, что мы пойдем смотреть этот фильм всей семьей.
Этот кинофильм мне очень понравился необычайной новизной. Впервые я видел кино о работе советских физиков-атомщиков.
Алексей Баталов был в кино таким, каким, может быть, буду и я, добрым, надёжным, настоящим человеком и бойцом.
В Советском Союзе был запущен первый советский спутник «Космос-1» с космодрома со странным названием «Капустин Яр».
Советское правительство решило выделить для съемок фильма «Война и мир» 900 голов лошадей и отец с гордостью рассказал нам с братом как он в годы войны ездил в Монголию за лошадьми и привёз их в Москву.
По дороге он организовал охрану лошадей. Ни одна из них не пала от голода и не была украдена, хотя желающих заполучить этих лошадей было много. За эту операция отец получил от командования награду.
Впоследствии эти монгольские лошади стали основой для создания кавалерийского полка армии Белова.
Потом мы всей семьёй смотрели кинофильм «Когда деревья были большими». Отличный фильм и он очень всем понравился. Юрий Никулин классно сыграл жулика-неудачника.
У нас в городе было очень много таких «опустившихся» одиноких мужиков. Особенно много их появилось в последнее время.
Папа сказал, что это «несчастные «зеки» невинно пострадавшие в прошлые годы от излишней подозрительности наших органов».
Мама резко оборвала папу и запретила ему, мне и брату даже думать на эту тему. Она была при этом настолько сердитой и напряженной, что мы не стали перечить.
6 апреля 1962 года мы все вечером «прилипли» к телевизору. Показывали первую передачу «Телевизионное кафе».
С самого начала всем понравилось, что в этом «кафе» выступают самые модные советские артисты, певцы, музыканты и юмористы.
Потом эта передача будет называться «На огонек», затем «На голубой огонек» и, наконец, «Голубой огонек». Эта субботняя передача станет одной из самых любимых передач центрального телевидения.
9 апреля 1962 года Президиум Верховного Совета СССР объявил 12 апреля праздником «День Космонавтики».
Мы в школе готовились к этому дню, и я принял самое активное участие в подготовке праздника.
Я рисовал акварельные картинки в стенгазету.
Рисунок придумал сам: как будто мы ученики 2 «А» класса летим на космической ракете от планеты к планете и на каждой планете мы оставляем сообщение о наших достижениях в учёбе.
Конечно, я рисовал не один, а с десятком помощников во главе с учительницей. При этом каждый норовил указать и сунуть свой палец в самое мокрое место на рисунке…
11 апреля 1962 года наша страна открыто поддержала Фиделя Кастро на Кубе.
С этого момента герой-партизан и освободитель Кубы от гнёта американцев Фидель Кастро стал для меня героем, взрослым Мальчишем-Кибальчишем.
Одновременно во Франции премьер-министром стал мужик с чудным именем Жорж Помпиду. Таким именем прозвали одного мальчишку на соседней улице и дразнили его «голлистом».
Наверно у него были глисты…
Потом папа после новостей по телевизору заявил, что «советское правительство создало Государственный комитет по радиовещанию и телевидению и стало непосредственным руководителем средства массовой информации».
- До этого, - добавил папа, - наиважнейшим из советских искусств было кино. Теперь вся пропаганда будет по телевидению. Ну, держись обыватель!
Я ничего не понял, а мама опять его устало оборвала и сказала, чтобы он «держал язык за зубами» и что «никому не интересны его глупые замечания».
Папа опять промолчал и я тоже сделал вид, что мне совершенно не интересно…
Странное слово «пропаганда» меня немного пугало и коробило, от него веяло чем-то нехорошим, тяжелым, грязным и даже гадким.
К концу апреля 1962 года наша страна стала часто запускать космические аппараты серии «Космос» и папа сказал, что началась «фоторазведка».
- Скоро уже в космосе будут воевать, - добавил папа, и мама опять громыхнула вилками и ложками, заставляя его «заткнуться»…
Действительно отец последнее время стал более разговорчивый. К нему вернулась прежняя свобода и лёгкость общения, уверенность и важные манеры человека, который много знает и понимает.
Теперь он часто многозначительно хмыкал, говорил «ну-ну» или «вы так думаете?». Иногда он даже рассказывал на ухо маме свежий анекдот. Мама смущалась, но смеялась.
Я тоже знал от ребят разные анекдоты, но рассказывать их папе или маме не смел, многие из них были матерные…
Мат, матерные слова и выражения очень давно, ещё в детстве вошли в нашу речь, но только теперь, учась во втором классе, я понял всю разницу между литературным русским языком и матом.
Матом ругались практически все вокруг, кроме моей мамы. Даже отец иногда в отсутствие мамы позволял себе ругнуться матом. Он называл это «для связки слов и лучшего понимания ситуации».
С появлением в нашем городе массы бывших «зеков» мата и блатных выражений в общении между людьми стало гораздо больше.
Ребята вообще стали почти все играть в «блатных».
Походка у многих ребят изменилась на блатную, с «подковыркой».
Манера говорить стала блатной.
Модной среди уличной шпаны стала ватная телогрейка, ушитая в талии так, чтобы плечи были широкие, а талия узкая.
На голове обязательная кепка с пуговкой на макушке. На ногах сапоги с подвёрнутыми голенищами.
Все хулиганы стали усиленно делать себе финки…
Финка, воровской ножик, стала символом наивысшего авторитета.
Мой брат бредил финкой, рисовал финки в школьных тетрадях и заставлял меня нарисовать финку с ручкой и обязательно с хвостиком у лезвия, чтобы при ударе не поранить пальцы.
Потом все ребята повально увлеклись татуировкой.
Сопя и отдуваясь, корчась от боли, они кололи друг другу пучком связанных ниткой иголок разные картинки, буквы и слова на руках.
Особенно популярны были инициалы свои или «любимых» девчонок, а также слова: «Не забуду мать родную».
Брат очень хотел иметь наколку и однажды принёс с улицы новую песню Владимира Высоцкого «Татуировка».
Не делили мы тебя и не ласкали
А что любили - так это позади, -
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Алеша выколол твой образ на груди.
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал, -
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
«А я - тем более!» - мне Леша отвечал.
А теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней - попробуй разбери:
У него - твой профиль выколот снаружи,
А у меня - душа исколота внутри.
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, -
Пусть слова мои тебя не оскорбят, -
Я прошу, чтоб Леха расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Леши
И на грудь мою твой профиль наколол.
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя - верней, твоя – татуировка
Много лучше и красивей, чем его!
Эту песню мой брат пел с таким чувством и с такой особенной «блатной» манерой с надрывом, что я совершенно ясно представил себе Валю, Алешу, Володю и татуировку на их груди.
Песня мне очень понравилась. Я практически сразу запомнил наизусть эти стихи.
Мне нравилась этот приблатнённый надрыв. Я тоже пробовал перед зеркалом петь выпятив вперёд нижнюю челюсть:
У тебя глаза - как нож:
Если прямо ты взглянешь –
Я забываю, кто я есть и где мой дом;
А если косо ты взглянешь –
Как по сердцу полоснешь
Ты холодным, острым серым тесаком.
Я здоров - к чему скрывать, -
Я пятаки могу ломать,
А недавно головой быка убил, -
Но с тобой жизнь коротать –
Не подковы разгибать,
А прибить тебя - морально нету сил.
Вспомни, было ль, хоть разок,
Чтоб я из дому убег, -
Ну, когда же надоест тебе гулять!
С грабежу я прихожу –
Язык за спину завожу
И бегу тебя по городу шукать.
Я все ноги исходил –
Велосипед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была, -
Но налетел на самосвал –
К Склифосовскому попал, -
Навестить меня ты даже не пришла.
И хирург - седой старик –
Он весь обмяк и как-то сник:
Он шесть суток мою рану зашивал!
А когда кончился наркоз,
Стало больно мне до слез:
Для кого ж своей я жизнью рисковал!
Ты не радуйся, змея, -
Скоро выпишут меня –
Отомщу тебе тогда без всяких схем:
Я тебе точно говорю,
Востру бритву навострю –
И обрею тебя наголо совсем!
Конечно, я понимал, что эта песня Владимира Высоцкого шутливая, «юморная» и всё в ней «понарошку», но когда мама услышала краем уха некоторые куплеты из моих уст, она не в шутку встревожилась.
Вместе с папой они заставили меня пропеть речитативом эту песню от начала до конца. Я пропел…
Папа долго молчал, мама с тревогой вопросительно смотрела то на него, то на меня и тоже молчала.
Потом папа вздохнул и сказал, чтобы я «воспринимал эти песни, как юмор и сатиру, а не всерьез».
Мама стала ему возражать и требовала, чтобы он запретил мне «слушать и петь такие похабные песни».
Мама очень расстроилась и сама стала говорить нехорошие слова…
Отец стал успокаивать маму и сказал, что «запретами тут не поможешь, а вот растолковать что к чему сыновьям надо». При этом он добавил, что «пришла пора»…
Не знаю, о какой «поре» он говорил, но на улице была настоящая весна.
Почки на деревьях распустились, цвела верба, мальчишки собирали по капельке березовый сок в пивные бутылки, а женщины и девушки стали ходить в расстегнутых пальто.
Жизнь вокруг бурлила, как ручьи в колее на нашей улице.
Я с ребятами палками специально расчищал русло этих ручьев, чтобы лужи на улице быстрее высыхали и можно было гонять на велосипедах, бегать, играть в футбол, «догонялки», «прятки» и другие наши игры.
К этим играм традиционно весной добавлялись игры с девчонками.
Опять ребята девчонкам задирали подолы платьев, а девчонки скопом наваливались на кого-нибудь из мальчишек и стягивали с него штаны.
Только теперь это было не очень смешно и очень обидно. Мы взрослели…
Однажды Колька Азаров сообщил нам по секрету, что ходил «в гости» к некой Фенечке. Её наши женщины-соседки называли «женщиной доступного поведения».
Я и мой друг Колька, затаив дыхание, слушали залихватский рассказ среднего брата Азаровых о его походе к этой «проститутке»…
- Она баба клёвая, - «заливал» на блатном языке Колька Азаров. – Красивая баба. Кожа у неё розовая, глаза огромные, зубы белые, груди огромные, сама фартовая. Любого на лопатки уложит, грудями прихлопнет, собою накроет, - не пикнешь.
- Подмахивает так, что закачаешься. Я раза два кончал и еще хотелось. Не баба, а паровоз! До сих пор дрожу и с конца капает.
- Ох, ядрена Феня, мать твою! - Колька добавил такой расцветистый букет матерщины, что мы на миг онемели и перестали смеяться от его малопонятных слов…
Свою речь Колька всегда густо перемежал матерными словами и выражениями, от которых лично у меня внутри что-то протестовало, но в то же время, что-то восторгалось, трепетало и рвалось из груди.
Мне тоже хотелось испытать тот восторг, с которым Колька Азаров рассказывал о Фенечке.
Мне эта Фенечка почему-то представлялась моей Феей красоты и страсти.
Наверно потому, что когда я думал о ней и представлял, как с ней общаюсь, то у меня тоже кончик писки становился вдруг мокрым, как будто я начинал писаться.
Мой друг Колька тоже ощущал подобное, потому что мы с ним как-то вполголоса поделились своими секретами. Это сдружило нас еще больше.
Ему не с кем было поговорить об «этом», потому что его отец-шофер погиб в автомобильной катастрофе.
Не пойдет же он к старшей сестре, к матери или к старенькой бабке с вопросами о том, почему у него с конца капает что-то липкое и пахучее?
Мы не очень хорошо понимали, что имел в виду Колька Азаров, когда говорил о том, что «он кончил», но догадывались, что речь едёт о том процессе в отношениях между мужчинами и женщинами, о котором в наших уличных разговорах говорилось почти всегда в матерных выражениях.
Я был ещё очень маленький, но помню, как мой брат, а также Сашка Азаров, старший брат Азаровых, Ваня Изотин, Шурик Сидоров и другие старшие ребята заставляли меня и других картавых малышей говорить как можно быстрее фразу: «Под столом коньки и бутсы».
У меня тогда получалось: «Под столом коньки ибутсы».
Ребята дружно гоготали и одобрительно хлопали меня по спине, как будто я сказал или сделал что-то очень важное.
Слово, похожее на слово «ибутсы», было очень запретным словом, его нельзя было произносить вслух при взрослых, особенно в присутствии мамы и папы.
Хотя в разных вариантах его произносили практически все и очень часто. Оно обозначало то таинственное действие, которое соединяло мужчин и женщин во что-то единое, целое.
В результате этого действия получались и рождались дети, а также люди могли заболеть очень опасными и страшными болезнями.
Об этом я знал точно, потому что мы с моим старшим братом тайком всё же просмотрели мамины медицинские книжки и справочники. В этих книгах такие болезни назывались «венерическими». Они передавались «половым путем»…
Я долго не мог понять, почему пол, по которому мы ходим дома, относится к болезням и к пискам, мужским и женским.
Потом отец как-то сказал мне, что словом «пол» учёные просто обозначают принадлежность к мужскому или женскому миру. Мужчины относятся к мужскому полу, а женщины – к женскому. Просто учёные как договорились между собой, так и пошло…
- Отсюда и все остальные слова и понятия, - разъяснил мне отец. - Половая жизнь это не жизнь на полу, а специфические отношения между полами, то есть между мужчинами и женщинами.
Отец не стал мне разъяснять, что значит «специфические» половые отношения, но я уже сам догадался, что в этих отношениях наши писки принимают непосредственное участие. Только пока не знал какое…
Теперь Колька Азаров, счастливо ухмыляясь, довольно разглагольствовал перед нами о том, как он «е..ался» с Фенечкой. При этом он не рассказывал, как именно он это делал, а только расписывал свои ощущения и то, как Фенечка ему «подмахивала»…
Сгорая от стыда и смущения, я всё же спросил Кольку Азарова: «Что значит е..ался?». Колька Азаров опешил, потом даже немного смутился, потом обидно заржал, потом недоуменно нахмурился и неуверенно заявил:
- Ну, как тебе сказать? Это значит «сношался» или как это… занимался любовью, или нет, как это… совершал половой акт. Вот как! Короче мочил конец, понял?
- Не приставай с дурацкими вопросами! – нарочито возмущённо заорал на меня Колька. – Хочешь слушать – слушай, не хочешь – вали отсюда, пока не накостылял!
Колька ещё немного яростно поругался на меня, потом перевел дух и снова стал живописно с матерком рассказывать о том, как они «сношались» с Фенечкой.
Я не хотел «сношаться» так, как об этом рассказывал Колька Азаров. Мне было стыдно, неловко и страшно, но я очень хотел хоть глазком глянуть, как это делается.
Мне очень хотелось увидеть Фенечку. Того же хотел и мой друг Колька. Мы сразу загорелись этим желанием и немедленно стали обсуждать возможность его исполнения…
- Давай попросим Кольку Азарова сводить нас к Фенечке? – предложил мой друг. – Если она всем «даёт», может и нам разрешит глянуть что и как?
- Ты что, совсем чокнутый или только чуть-чуть?! – горячо возразил я. – Кто ж такое разрешит?! Потом если родители узнают, знаешь, что будет?
- Мне ничего не будет, - авторитетно заявил Колька. – Мои дела матери до лампочки, а сестра сама каждый вечер по ребятам сохнет. Им до меня дела нет, живу, как хочу.
Мой друг хоть и хвастался, но в его словах я почувствовал не гордость, а горечь.
Всякий раз, когда он приходил ко мне в гости я не узнавал его. Он сидел с нами за столом, кушал вкусный мамин суп или котлеты, смотрел с нами телевизор и был при этом удивительно тихим, послушным, молчаливым, совсем не таким быстрым, ловким и озорным, как на улице или у себя дома.
На улице он всегда хорохорился, в любой момент готов был огрызнуться, дать сдачи, вскочить и бежать.
Он постоянно жаждал приключений и часто в них попадал, как нечаянно вляпывался в лужу или грязь.
Вместе с ним вляпывался в «приключения» и я.
Идея пойти к Фенечке была таким «приключением»…
- Вы что, дураки набитые? – спросил нас Колька Азаров в ответ на нашу просьбу привести нас к Фенечке. – Она же за «это» деньги берет!
Слово «это» Колька произнес так важно и отдельно, что мы поняли его значение и догадались, что оно означает.
- Тем более вы же маленькие ещё. – Колька насмешливо и дружелюбно треснул ладонью мне и моему другу по затылкам. – У вас ещё «женилки» не выросли! Вы же утоните у нее в «гнезде»!
Колька Азаров захохотал так, что мы немного обиделись.
Я захотел тут же бежать отсюда куда глаза глядя. Но мой друг был настойчивый. Он терпеливо переждал пока Колька Азаров отсмеётся, потом просительным тоном продолжил нашу просьбу…
- Да мы не для того, чтобы сношаться, - с запинкой говорил Колька. - Мы просто хотим поглядеть…
- Поглядеть на что? На то, как сношаются другие?! – Колька Азаров ещё больше загоготал, завертелся на месте и стал чуть ли не падать на землю от хохота. При этом он ругал нас последними словами, поливал нас матом, как из шланга, не переставая.
- Мы тебе денег за это дадим, - робко вставил Колька и смех среднего брата Азаровых стих.
- Сколько? – коротко и уже по-деловому спросил Колька Азаров.
- Рубль, - также коротко ответил мой друг.
- Мало. Пять рублей, – категорически заявил его тезка. – Три рубля Фене, два – мне. Она по «трешке» берёт за сеанс. Иначе «кина» не будет.
Я не знал, что говорить. У меня в моей «заначке» с моими сокровищами были деньги и даже много денег, но отдавать их неизвестно за что я не хотел. Я молчал. Мой друг Колька насупился и коротко посматривал на меня.
- Пять, так пять, - не дождавшись моей ответной реакции, решительно заявил Колька.
- Деньги вперед! – скомандовал наш старший товарищ. – Утром деньги, вечером Фенечка, вечером деньги – утром Фенечка. Ясно?!
Нам было предельно ясно, как платятся в наших уличных делах деньги. Неясно было только, за что мы будем платить аж пять рублей и получим ли мы то, за что заплатим?
- Ты нам даешь возможность прийти к Фене, увидеть её голой и говорить с нею минут пять. Пять рублей – пять минут. Наверно этого хватит. Сам не мешаешь, уходишь в сторонку. После этого мы тоже уходим так, чтобы нас никто не видел. Если этого не будет, ты возвращаешь нам наши деньги.
Мой друг говорил теперь очень уверенно, по-деловому и Колька Азаров с недоумением молча его слушал и только кивал головой. Потом он с уважением поглядел на него, длинно и смачно по блатному сплюнул и авторитетно произнес: «Заметано! Готовьте деньги, через день-два я вам скажу, куда и когда идти».
Эти обещанные день-два прошли для меня и моего друга в жутком нетерпеливом волнении и страхе.
Мы поровну поделили нашу плату за то, чтобы увидеть знаменитую Феню, отдали пять рублей Кольке Азарову и ждали его команды.
Наконец, вечером он свистнул нам с улицы, молча кивнул головой и мы пошли вразвалочку по блатному за ним по улицам нашего города.
Ещё по-апрельски было прохладно. Вечер быстро превращался почти в ночные сумерки.
Колька Азаров явно запутывал нас, водя по каким-то дворам, протискиваясь между гаражами и сараями, ныряя в какие-то пролазы, дырки в стенах и заборах. Часто его путь проходил мимо уборных, от которых остро пахло мочой, говном и карболкой.
Мы давно уже пожалели, что согласились и пошли вслед за Колькой. Казалось, что он ведет нас в воровской притон, где нам будет очень плохо…
Наконец Колька остановился. Мы с другом поочередно наткнулись на его спину. Колька шёпотом нас выматерил и сказал, чтобы мы никуда не уходили, а ждали его свиста.
- Когда я свистну, нужно сразу, не оглядываясь, идти вон в ту дальнюю дверь, затем подняться по лестнице на второй этаж и постучать три раза в дверь без дверной ручки. Ясно!? – грозно спросил нас Колька.
Мы молча кивнули.
Сердце у меня стучало так сильно, что казалось, все вокруг слышат его биение о ребра грудной клетки.
Мой друг тоже трусил. Мы стояли напряжённые, напружиненные, готовые в любой момент немедленно рвануть куда глаза глядят и бежать пока хватит сил…
Через минуту ожидания послышался свист. Подталкивая друг друга, мы двинулись к входной двери небольшого старого кирпичного дома.
На втором этаже сквозь закрытые ставни пробивался свет, даже слышалась какая-то музыка. Остальные окна были темны. Темнота стремительно накрывала весь дом, двор, сараи вокруг и нам стало по-настоящему жутко…
В прихожей света не было и мы на ощупь, преодолевая страх и нахлынувшую тяжесть в ногах, стали подниматься по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж.
Впереди послышались чьи-то приглушенные голоса. Мы немного приободрились.
Как будто беседовали двое. Беседовали мирно, буднично и даже изредка хлопали в ладоши. Мы с любопытством прислушались.
- Ну, чего ты упрямишься, - спокойно говорил один голос, и мы услышали, как он хлопнул в ладоши. – Видишь, что бывает с теми, кто упрямится? Их наказывают, шлепают, лишают всяческих привилегий. Ты же не хочешь, чтобы тебя тоже шлепали, наказывали и лишали привилегий? Не хочешь? И правильно, что не хочешь. Кто же этого хочет? Тогда не упрямься…
Видимо кто-то всё же упрямился, потому что вдруг послышался совсем другой голос, грубый, властный, злой:
- Харэ лыбиться, мудозвон! Колись давай! Куда ты навар курканул?! Говори, падла, пришью, как суку!
Опять послышались хлопки в ладоши и мы с Колькой с ужасом поняли, что это не хлопки, а удары по чему-то липкому, влажному, полному.
Странно, но в ответ не слышалось ни звука и только наши сердца гулко стучали в абсолютной темноте.
Тут скрипнула одна из дверей и из нее высунулась голова Кольки Азарова.
- Ну, чего вы там рты раззявили! – яростно и глухо прошептал Колька. – Жду, жду, а вас нет!
Он шире приоткрыл дверь и мы проскользнули в небольшую прихожую, освещенную только одинокой потолочной лампочкой на витом электрошнуре.
В прихожей густо пахло старыми вещами, тулупами, ботинками и тапками. Под старой вешалкой стояла лавка, на которой валялись щётки для чистки обуви, банки с гуталином и какие-то грязные тряпки.
Двери в прихожей вели на кухню, из которой доносились запахи щей и ароматного земляничного чая, а также в коридорчик и в ещё какую-то комнату. Дверь в неё была закрыта.
При виде знакомого нам человека мы немного перевели дух и снова, взволнованные предстоящим, робко шагнули вслед за Колькой в маленький коридорчик.
В коридорчике было два дверных проёма, занавешенных плотными тяжелыми шторами с кистями. На конце каждой кисточки висел шарик из ниток.
Из-за левых штор слышалась музыка, оттуда веяло какими-то новыми приятными запахами и совсем не веяло страхом.
Наоборот, шторы напротив показались нам не только тяжёлыми, но и страшными. Колька Азаров как-то робко нырнул в них и вскоре оттуда неслышно, как маг и волшебник, появился странный мужичок…
Мужичок был очень маленького роста, почти вровень с нами. Он словно очутился перед нами, мы даже не заметили, как всколыхнулись шторы.
Мужик смотрел на нас так цепко и тяжело, что я сразу понял, - мы пропали.
Глаза мужика были злыми, острыми, узкими, как нож или бритва. Нельзя было смотреть в его глаза, но нельзя было и отвести от них взгляда.
Вдруг взгляд мужичка потеплел, и мы услышали его скрипучий, но ласковый голос:
- Ну, почему же нельзя? Можно, - сказал он кому-то, находящемуся за дверьми. - Тем более, что эти шнурки не на халяву пришли, а за свои кровные. Только пусть Фенечку глазами мацают, рано им еще трахаться. Не очкуй, пацаны! - ободрил нас мужичок и скрылся за шторами.
Мы опять остались одни…
Через несколько томительных минут из-за штор опять вынырнула голова Кольки Азарова и он опять яростно зашипел на нас:
- Что рты раззявили, долбоёбы!? Чего вы мудохаетесь!? Сказано вам, идите к Фенечке! - Колька показал нам пальцем на дверной проём слева.
Потом он уже почти громко стал покрывать нас отборным матом и блатными словами, но кто-то сзади сильно дал ему пинка под зад. Он заткнулся и скрылся за шторами.
Мы теперь уже почти без страха и с любопытством медленно крадучись подошли к дверным шторам, за которыми была знаменитая Фенечка.
Наконец мой друг Колька решился, медленно раздвинул шторы и сунул голову в образовавшуюся щель. Я не хотел отставать, в свою очередь отодвинул правую штору и тоже высунулся…
За шторами оказалась большая освещённая красивой люстрой комната, похожая на спальню. Справа стоял большой шкаф с зеркальными дверцами, слева у стены столик с зеркалом-трюмо, а посередине комнаты стояла большая кровать с деревянными резными спинками.
На кровати под красным одеялом с белым кружевным пододеяльником кто-то спал или лежал, зарывшись в большие пышные подушки с кружевными наволочками.
На наше появление этот «кто-то» пошевелился и лениво стал высвобождаться из подушек и одеяла.
Это была женщина с каштановыми волосами, взбитыми в неряшливую, но пышную прическу. Её разбудил звук колокольчиков, которые были привязаны к кистям и шарикам на шторах с ее стороны.
Когда женщина лениво, как кошка, стала высвобождаться из одеяла, мы с Колькой увидели, что она абсолютно голая…
Постепенно она села в постели и взглянула на нас.
В это мгновение все, мы и она, просто остолбенели, обалдели, застыли в абсолютной немоте и неподвижности.
Фенечка никак не ожидала увидеть нас, мальчишек. Для нее это было настолько неожиданным, что она растерялась, с ее лица исчезло кошачье выражение и мы увидели просто удивленную женщину.
- Вот те раз! – сказала Фенечка удивительно мягким, ласковым и нежным голосом. – Вы кто такие? Как вы сюда попали? Что вы тут делаете, мальчики?
Каждый её вопрос был всё более и более удивленным. Голос её нарастал, становился из удивлённого в почти возмущённый.
- Нам разрешили, - промямлил Колька, а я глупо добавил, - Только мацать глазами…
Фенечка удивлённо вскинула брови и вдруг прыснула смехом, упала на подушки и зашлась от весёлого щекотливого смеха.
Нам сразу стало легче и веселее, мы тоже переглянулись с Колькой и даже улыбнулись, не зная, смеяться или обижаться…
Фенечка насмеялась, потом озорно повернулась к нам всем телом, и как молодая девчонка, вдруг резво вскочила на постели. Она села на поджатые под себя ноги, выгнула гордо спинку и предстала перед нами во всей своей обнажённой красе.
- Ну, мацайте! - сказала она, весело и озорно улыбаясь. – Нравлюсь я вам?
При этом она руками упиралась в свои круглые коленки и локтями сжимала свои огромные груди.
Белые груди двумя большими, как арбузы, шарами тяжело свисали у неё между рук. На этих грудях были большие, как блюдце, темно-коричневые пятна с выпуклыми, как пуговицы, сосками.
Фенечка слегка покачивала плечами. Её огромные груди колыхались из стороны в сторону.
Я и Колька не отрываясь смотрели на эти колыхающиеся груди и соски, а Фенечка с улыбкой следила за нашей реакцией.
Ей очень нравилось, как мы на неё смотрели. При этом она как-то ловко, незаметно и быстро накинула себе на «сокровенное тайное место» внизу живота кончик атласного покрывала.
Я опять не увидел то, ради чего пришёл вместе с Колькой, за что заплатил своими накопленными тремя рублями.
Женские груди я видел и раньше и эти огромные шары с большими тёмными пятнами и выпуклыми морщинистыми сосками меня совершенно не волновали.
Мне гораздо интереснее было увидеть «сокровенное тайное место» Фенечки, сравнить мои давние впечатления с тем, что я должен был увидеть.
Я был разочарован и Фенечка это поняла…
- Ну, что, сосунки! – вдруг сказала она изменившимся грубым голосом. – Поглазели и хватит. Делом будете заниматься или у вас слюни только изо рта капают?
Весь облик Фенечки вдруг резко изменился.
Мы уже не видели задорную молодую обнажённую женщину с красивым лицом, пышной шевелюрой и огромным красивым бюстом.
Перед нами была голая грудастая женщина с острым взглядом злых чёрных глаз.
Феня продолжала улыбаться, но эта улыбка уже была настолько хищной, гадкой и страшной, что мы молча, не сговариваясь, сначала попятились, потом повернулись и опрометью кинулись вон из этой комнаты.
Вслед нам раздался громкий, визгливый, насмешливый и немного плаксивый женский смех.
Я подумал, что мы чем-то очень обидели Фенечку, но от этой мысли становилось ещё страшней и неуютней.
Теперь мы хотели только одного, – поскорее бежать отсюда и выбраться живыми…
Топая ногами, перепрыгивая через две или три ступеньки, мы, не сговариваясь, бок о бок кинулись к выходу из этого странного дома.
Сзади остались невнятные слова и крики Кольки Азарова и маленького мужичка.
У входной двери мы стремглав проскочили мимо какого-то парня, который попытался нас схватить, но мы проскочили мимо него с двух сторон, и он не успел никого из нас поймать.
Не разбирая дороги, мы бежали по каким-то тесным проулкам, перескакивали через ящики и бочки, протискивались сквозь дырки в заборах и, наконец, выбежали на освещенную главную улицу нашего города.
Здесь уже были люди. Мы прекратили свой сумасшедший панический бег. Только теперь мы смогли отдышаться и унять жуткую дрожь во всём теле.
Я и мой друг Колька стояли друг против друга наклонившись вперед, уперев руки в колени, свесив головы и тяжело дышали.
Постепенно дрожь и ломота во всём теле сменилась простой усталостью. Мы почти одновременно выпрямились.
Пережитое и увиденное в этот вечер нас так потрясло, что не хотелось ничего говорить и ни о чём не думать.
Хотелось побыстрее добежать до дома, проскочить мимо папы, мамы и брата, спрятаться у себя в комнате и только после этого хорошенько всё вспомнить и обдумать. Колька, наверно, думал и чувствовал также.
Поэтому мы оба, сначала не спеша, потом всё быстрее и быстрее пошли, а потом побежали домой.
По дороге мы договорились, что никому и никогда не расскажем о том, что с нами было.
Странно, но я всю дорогу вспоминал не Фенечку и её огромные сиськи, а звуки хлопков и ласковый голос, который говорил кому-то: «Ну, чего ты упрямишься?»…