МОИ ЖЕНЩИНЫ. Февраль. 1962. Захватчица.
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").
В начале февраля 1962 года по радио, телевидению и в газетах стали чаще говорить о Южном Вьетнаме, где был создан американский военный совет.
Однажды вечером папа хмуро заявил во время ужины, что «даже мамин суп пахнет войной».
Мама сначала обиделась, а потом поняла и тоже стала тревожно поглядывать на отца.
Папа устало кушал очень вкусный мамин картофельный суп с фрикадельками и шутливо отпихивал мамины руки. Она все пыталась переложить ему в тарелку маленькие вкусные мясные шарики фрикадельки.
Мы с братом весело смеялись, но и у нас смех был каким-то тревожным.
10 февраля лидер коммунистической партии и глава советского государства Никита Сергеевич Хрущев объявил свое предложение провести заседание Комитета 18 стран мира по разоружению с участием глав государств.
- Если призывают всех ключевых глав государств разоружаться, значит всё готово к войне – сказал папа.
Теперь он каждый вечер читал газеты «от корки до корки» и смотрел все выпуски телевизионных новостей.
Время новостей стало священным, и никто не смел ему мешать.
Если кто-нибудь его отвлекал, то он так вскидывал свои мохнатые брови, так грозно взглядывал, что у меня, например, внутри все немедленно сжуривалось и опускалось…
Хотелось тихо и незаметно мышкой проскочить мимо папы и только вдали от его быстрых, сильных и жестких рук перевести дух и успокоить бешено стучащее сердце.
В остальное время отец был исключительно добр, приветлив и отзывчив. Особенно заботливым и добрым он был с мамой. Теперь они часто скрывались у себя в спальне, и папа тихо что-то говорил маме, успокаивал, бодрил и о чём-то уговаривал…
21 февраля папа по секрету сообщил нам, что американский пилот совершил первый в США орбитальный полёт на космическом корабле. Полёт американского космонавта продолжался всего несколько часов. Капсула с астронавтом (так стали называть американских космонавтов) приводнилась в Атлантическом океане.
Я не знал что такое «капсула» и отец немного неуверенно сказал, что капсула, это просто оболочка чего-то.
Видимо американский астронавт сидел в какой-то металлической бочке, как князь Гвидон и болтался в этой бочке на волнах…
Вечером по телевидению мы всей семьей смотрели новую передачу «Рассказы о героизме», посвящённую подвигу советских людей в Великой Отечественной войне. Передачу вёл писатель Сергей Сергеевич Смирнов, которого мы сразу полюбили за его доброту, правдивость и рассказы о простых солдатах прошедшей войны.
Мама немедленно достала свою старую дамскую сумочку и стала перебирать старые письма, открытки, маленькие записки и фотографии.
Сначала она плакала и пила валерьянку. Потом перестала плакать, попросила у меня ручку и карандаши и стала что-то чертить на большом листе ватмана, заполнять клетки таблицы и писать какие-то адреса, фамилии и цифры.
Впоследствии писатель С.С.Смирнов создал телевизионный альманах «Подвиг» и стал его ведущим.
Мама тоже стала писать множество писем разным людям и в военный архив, чтобы отыскать своих однополчан.
Папе некуда и некому было писать, всех его друзей и товарищей, с кем он воевал, убило на войне…
Мы с братом по вечерам часто приставали к отцу, чтобы он нам рассказал о войне, но папа не любил рассказывать.
Слишком тяжело ему достались ордена и медали и его воспоминания часто заканчивались тем, что он всхлипывал, вскакивал и бежал в ванную, чтобы холодной водой промыть слезящиеся глаза.
Однако пример мамы и телевизионная передача «Рассказы о героизме» тоже побудили его к воспоминаниям.
Отец иногда воодушевлялся и рассказывал, как он работал токарем на московском авиационном заводе. Как участвовал в эвакуации завода на Урал. Как трудно они все жили в голодную зиму 1941 года. Как он ухитрился сбежать на фронт и попал в кавалерию за то, что лихо перескакивал через заборы, чтобы догнать грузовик с уезжающими на фронт.
Особенно интересными и захватывающими были его рассказы о том, как он с друзьями дважды вызывался добровольцем и участвовал в кавалерийских рейдах по немецким тылам под Москвой.
Самыми страшными были рассказы отца о том, как в Германии немецкий танковый десант расстрелял колонну военного госпиталя. Как гибли раненые в горящих грузовиках. Как он и другие выздоравливающие офицеры отстреливались пистолетами от немецких автоматчиков. Как он и его друг захватили немецкий мотоцикл с люлькой и, лавируя между горящими машинами, сумели вырваться из этого ада, но вылетели с разрушенного моста в реку и отец вновь был сильно ранен.
Мы с братом ждали героических рассказов, а получалось как-то не весело, просто и жутко.
Играть «в войну» было интереснее и веселее…
В конце февраля по всесоюзному радио стали передавать воскресную передачу «Международные обозреватели за круглым столом» и у отца началось новое увлечение.
Теперь он не только смотрел все телевизионные новости подряд, но и по воскресеньям «прилипал» к радиоприемнику и жадно ловил каждое слово международных обозревателей и журналистов.
После этого папа горячо пересказывал нам свежие новости о событиях в мире, делал свои комментарии, прогнозы и обзоры, восхищался одними и ругал других журналистов.
Мы вместе с мамой иногда заражались его настроением и живо обсуждали свежие новости.
Мне, например, было очень интересно, так как я чувствовал связь со всем огромным миром, в котором каждый день что-то происходило, случалось, творилось.
Правда, мама скептически относилась к увлечению папы международными делами и иногда язвительно встречала его вопросом: «Ну, что нового в твоем Гондурасе». На что папа неизменно и невозмутимо отвечал: «Гондурасят потихоньку».
Последней новостью февраля, которая заинтересовала всю нашу семью, было сообщение о том, что генеральной дирекцией киностудии «Мосфильм» принят литературный сценарий четырёх серийного кинофильма «Война и мир» по одноименному роману Л.Н.Толстого.
Мама в это время в очередной раз перечитывала этот роман и иногда вслух читала мне и брату поздно вечером перед сном некоторые главы.
Я многого не понимал, но мне нравилось, как мама читает, как она передает интонациями голоса разных персонажей.
Сквозь дрему я слушал её красивый добрый грудной голос и зримо представлял себе Андрея Балконского, Наташу Ростову и Пьера Безухова.
Балконский очень был похож на моего брата, а Наташа Ростова на новую девушку, в которую брат теперь был безумно влюблен.
Звали её Татьяна. Она была такая же воздушная и прелестная, как героиня романа Толстого.
«Прелестной» назвал её брат. В это время это было его любимое слово.
По любому поводу он бурно восклицал: «Прелестно!», жеманно стягивал свои красивые губы в куриную гузку и чмокал воздух поцелуем. Хлебом его не корми, только дай поцеловаться…
Вместе с Татьяной они занимались в школьном драмкружке, участвовали в постановке какого-то спектакля, название и содержание которого все сохраняли, как тайну.
Они часто и подолгу вместе репетировали, ходили в библиотеку, читали вместе книги, спорили, разговаривали и, наверняка, целовались и занимались ещё чем-то таким, что тщательно маскировали и скрывали от всех.
Чем сильнее они пытались скрыть свои отношения, тем чаще их заставали врасплох их друзья и товарищи.
Тогда, якобы с разрешения родителей, брат стал приводить Татьяну к нам в дом на репетиции.
На время визита Татьяны он выгонял меня на улицу, давал какие-то поручения, совал мелкие деньги и нетерпеливо посылал меня то в магазин за хлебом, то к его друзьям спросить или принести что-то, то просто так, гулять.
Я терпеливо гулял. Неспешно выполнял его поручения. Подолгу ни о чём болтал с его друзьями или со своими товарищами. Слонялся по улице, но мне жутко хотелось вернуться, незаметно пробраться в нашу квартиру, неслышно подкрасться к большой комнате и подсмотреть, что они там делают.
Однако случай с Софочкой и полотенчиком, а также упредительные меры моего брата, который на всякий случай однажды нанёс мне чувствительный удар «под дых», чтобы я прочувствовал, что меня ожидает, если я «хоть попытаюсь сунуть свой любопытный курносый нос в щелочку или в замочную скважину», меня сильно убедили ему не мешать…
Тогда я, пытаясь ухватить сухим ртом вдруг исчезнувший воздух, с трудом пересилил сильную боль в животе и сквозь слезы заверил брата, что даже не думал и не хотел ему мешать, а тем более подглядывать.
Всё последующее время я честно выполнял данную брату клятву.
Но однажды я не выдержал, не утерпел…
Родители были в гостях у своих товарищей по работе, они отмечали праздник День Советской армии и Военно-Морского флота.
Мы с братом оставались дома одни. Он немедленно организовал приглашение к нам домой Татьяны.
Я подозревал, что они договорились об этом заранее, потому что очень уж быстро после ухода родителей Татьяна пришла к нам домой…
Я опять должен был идти «куда хочу»…
Я никуда не хотел идти. Я хотел быть дома и заниматься своими делами.
Брат делал «ужасные глаза», косился на Татьяну и уже с некоторым отчаянием требовал-просил, чтобы я «убирался отсюда».
Татьяна, красивая, как кукла, с затаённой хитрой улыбочкой делала вид, что её это никак не касается.
Она просто молча ждала.
Я ни разу не слышал голоса Татьяны, но с самого первого раза я подумал и почувствовал, что это не моя Фея красоты и страсти…
Мне ничего не оставалось делать, как молча одеться и выйти на улицу.
В этот раз брат не дал мне никакого поручения, не дал денег и не сказал, куда мне идти и что мне делать.
Я тупо стоял во дворе нашего дома, смотрел на безлюдную заснеженную улицу и даже не хотел думать о том, чем они сейчас занимаются в моей комнате на моем диване.
Так прошло минут десять.
Я всё никак не мог решить, куда мне идти и что делать.
Потом я всё же решил наведаться к моему другу Кольке.
Только я нерешительно двинулся по переулку в сторону Колькиного дома, как услышал знакомый резкий стук нашей входной двери. Из нашего дома, как ошпаренный, выскочил мой брат. В распахнутой куртке, без шапки, бегом он бросился вверх по улице и скрылся в верхнем переулке…
Я ещё немного подождал выхода Татьяны, но она так и не вышла.
Я не испугался, но мне стало как-то неловко.
Что же он мог с ней сделать, если так поспешно бежал. Куда он побежал? В милицию? В больницу? За мамой? Что там, черт возьми, случилось?!
Я лихорадочно представлял себе разные картины, в которых Татьяна лежит голая и растерзанная на моем диване в луже крови с остекленевшими глазами…
Меня стал бить крупный озноб. Мне очень хотелось вернуться домой, но я боялся увидеть там что-то ужасное…
Брат не возвращался.
Даже редкие прохожие и соседи меня теперь пугали пуще всего. Что будет, если все узнают о том, что натворил мой брат?!
Ожидание и тревога становились невыносимыми.
Было очень зябко и холодно, я вспотел и сильно замёрз.
Наконец я собрался с духом и осторожно открыл незапертую дверь в наш дом.
Осторожно и твёрдо ступая, я вошел в прихожую.
Дома было очень тихо, ни звука.
Стараясь не шуметь, я скинул куртку, разулся и на цыпочках стал прокрадываться по коридору к дверям в большую комнату.
В большой комнате никого не было…
Мне стало ещё страшнее и всё моё любопытство вмиг улетучилось. Мне теперь нисколечки не хотелось подсмотреть, но теперь я должен был просто посмотреть, что же случилось с Татьяной.
Почему-то я был уверен, что увижу её бездыханное тело…
Обречённо и даже уже наполовину спокойно я подошел к портьере в мою комнату и, не задерживаясь, выглянул в неё, как нырнул в воду…
На моем диване полулежала - полусидела живая Татьяна…
Она спокойно с милой улыбкой без всякого смущения смотрела на меня широко распахнутыми глазами и после секундной паузы спокойно спросила: «Принес?».
Я совершенно не ожидал ни вопроса, ни её спокойного живого взгляда, ни её облика. Я опешил, потерял дар речи и способность двигаться.
Дело в том, что Татьяна была голая… Вернее полуголая…
На ней была только бардовая рубашка с длинными рукавами, расстёгнутая и распахнутая на груди.
Под отворотами рубашки бугрились её чуть приплюснутые груди. Ниже спокойно и равномерно «дышала» ямка на животе.
Её правая нога, согнутая в колене, прикрывала «сокровенное тайное место», а левую ногу она вытянула, как струнку, вперёд и только покачивала вытянутыми пальчиками ноги.
На согнутом колене у неё был надета папина шляпа, в которой мой брат репетировал с ней роль какого-то Дон Жуана.
Татьяна грациозно пальчиками левой руки постукивала по этой шляпе и качала её на колене. При моём появлении она только резко качнула согнутой в колене ногой, теснее прикрывая своё «сокровенное тайное место»…
Я не знал, что мне сказать и что мне делать.
Первый испуг прошел и вместе с нахлынувшей вдруг в глаза кровью, ко мне вернулась способность мыслить.
Странно, но я страшно разозлился…
Я вдруг мгновенно возненавидел эту Татьяну, её спокойный и даже ленивый взгляд, её бесстыжую позу, её голые ноги и приплюснутые груди под бардовой рубашкой.
Она по-хозяйски, свободно и непринужденно валялась на моём диване и даже не пыталась что-то сделать.
Словно она была у себя дома, а я зашёл незвано к ней в гости…
Следующей моей мыслью была мысль о том, что сейчас должен был вернуться мой брат.
Если он застанет меня вместе с голой Татьяной, то быть беде.
Я знал, каким может быть мой брат в безудержном гневе и ярости.
Однако я не хотел снова идти на улицу. Я был у себя в доме, в котором валялась какая-то захватчица...
Поэтому я молча повернулся, вышел в большую комнату, бездумно окинул взглядом диван, на котором спал мой брат, тумбу с телевизором, наш круглый стол с жёлтой бархатной скатертью, книжный шкаф, этажерку с папиной радиолой, мамину люстру и фотографии наших родных и близких на стенах.
Всё это я увидел вдруг совершенно другими глазами, как бы со стороны.
Это был мой дом. Мой и моих родителей, моего брата, но никак не этой самоуверенной голой девицы, которая хриплым голосом нетерпеливо спросила меня, принес ли я то, что ей было надо.
Я задумчиво обошёл вокруг нашего семейного стола и уверился в том, что должен защитить наш дом.
Поэтому я, не говоря ни слова, спокойно и уверенно, зная, что я во что бы то ни стало не изменю своего решения, включил телевизор, взял пачку папиных газет, уселся на папино место на диване, подтолкнул себе спину мамины вышитые цветами маленькие подушки и стал, не глядя, читать эти газеты.
При этом я изредка встряхивал газеты, как это делал отец…
Через несколько минут в комнату ворвался брат.
Он мигом оценил обстановку и молча рванулся в мою комнату.
Сквозь звуки телевизора и шуршание газет я слышал какие-то придушенные звуки, а затем через большую комнату один за другим быстро проскочили Татьяна и мой брат.
Ещё через минуту они хлопнули входной дверью. Я остался один.
Странно, я даже не боялся. Я чувствовал, что был прав, что защищал наш дом от чего-то неприятного, враждебного, чужого…
Потом вернулись радостные и возбужденные родители. Они живо обсуждали свой поход в гости, смеялись, шутили и я не стал им ничего рассказывать.
Отец ничего не заметил и только похвалил меня за приготовленные для него газеты, уютное тёплое место на диване и за нужный канал по телевизору.
Я даже не видел и не помню, какой канал включал, но не стал ему перечить…
Только мама, взъерошив ласково мои волосы, вдруг потянула воздух носом в сторону моей комнаты и тревожно спросила: «Кто был в нашем доме?».
Я ещё думал о том, что ей ответить, но тут вернулся брат, кинулся к маме, прижался к ней с ласками, и она забыла о своём вопросе.
После этого ни брат, ни я никогда не вспоминали о Татьяне.
Она промелькнула в нашей жизни, как видение.
Даже во сне она ни разу не являлась ко мне в облике Феи красоты и страсти…
Так я воочию впервые познакомился с женщинами очень далёкими от образа моей Феи красоты и страсти.
Впоследствии я часто видел и встречал их уверенный, наглый и ждущий взгляд, слышал их капризное «хочу», но уже был готов и знал, что мне делать и как отвечать этим захватчицам…