Израильский десант на Эльбрусе
Для людей покидавших Советский Союз в конце 70-х годов тяжёлым испытанием было пересечение границы, особенно через пограничную станцию Чоп. О том, что лично я испытал на этой станции, я хочу поделиться с вами.
Мой рассказ надо начать не с Чопа, а с туристского похода. В 1962 году мне посчастливилось получить в завкоме туристскую путёвку на Кавказ. Председатель завкома достал две путёвки для нашего главного инженера Игнатенко. Главный инженер был заядлым альпинистом. Он каждый год проводил отпуск на Кавказе. В тот год Игнатенко не мог воспользоваться путёвками, так как ему в главке предложили поездку в Кёльн на промышленную выставку. В Советском Союзе возможность поездки в ФРГ пропускать глупо, просто невозможно. Алик Штейнберг случайно был по каким-то делам в кабинете Игнатенко, когда там обсуждался вопрос о том, что путёвки на Кавказ пропадают. До начала туристского похода оставалось только три дня. Алик - мальчик сообразительный. Он сразу понял, что появился шанс получить такую путёвку. Алик тут же пошёл ко мне и сказал, что в завкоме пропадают две путёвки на Кавказ. Нам необходимо попросить эти путёвки до того, как их попросит кто-то другой. Вот таким образом мы с Аликом оказались счастливыми обладателями желанных путёвок.
С путёвкой в руках и с билетом на самолёт я пришёл домой и огорошил мою Зою тем, что я утром вылетаю в Адлер, где собиралась группа. Зоя была ужасно огорчена. Она рассчитывала провести свой отпуск со мной и не очень охотно согласилась отпустить меня на Кавказ. Но она знала мою страсть к горам и понимала, что такой шанс может не повториться. Скрипя сердце, Зоя бросилась собирать мои вещи. Бедняжка была обречена провести свой отпуск на Лонжероне с Толиком и без меня. Толик тоже не очень был рад отпустить меня. Я только за день перед этим обещал повести его в зоопарк. Он бросился ко мне и, дёргая меня за рукав, жалобно начал:
- Пап, ты же обещал!
Мне было неудобно, получалось, что я обманываю сына, но у меня выхода не было. Такие путёвки на улице не валяются. Тогда мне казалось, что это единственный шанс подняться на Эльбрус. Я так мечтал побывать на Эльбрусе! А зоопарк никуда не денется.
- Толик, обещаю тебе пойти в зоопарк в первое же воскресенье после возвращения с Кавказа.
- Не плачь Толик, - спасла положение Зоя. – Я с тобой пойду в это воскресенье.
На следующий день в Одесском аэропорту мы встретились с Аликом. Самолёт опаздывал на два часа. Алик волновался. Он боялся, что мы пропустим группу, и тогда неизвестно как мы её найдём. В Адлере оказалось, что мы прибыли одними из первых. Самолёт из Москвы, на котором должна были прилететь половина группы, опаздывал на четыре часа.
Наконец вся группа собралась. Обычно, когда предстоит подъём на горы с рюкзаком, собирается группа энтузиастов альпинизма. В этот раз большая часть путешествия проходила в автобусе, и только на последнем этапе предстояло восхождение на гору Эльбрус. Возможно, по этой причине в этот раз в основном в группе были мужики из так называемой рабочей элиты. В Советском Союзе была такая прослойка среди рабочих. Чтобы обеспечить хорошую статистику, во всякие выборные органы выдвигали рабочих. Выдвигали не для того, чтобы они реально участвовали в политической жизни страны, а для того, чтобы они, не рассуждая, всегда голосовали за решения, принятые начальством. За такое поведение эти люди получают разного рода подачки, такие, как бесплатная путёвка на Кавказ. Эти мужики Кавказом не интересовались. Они просто приехали отдохнуть и хорошо провести время вдали от своих токарных или других станков. По их понятиям, хорошее времяпровождение ограничивалось песней в автобусе, ежевечерней бутылкой водки и сальными анекдотами.
Среди москвичей чёрной вороной был Наум Коган. Наум работал в каком-то научно-исследовательском институте младшим научным сотрудником. Он был истинным энтузиастом альпинизма. Каждый год он старался всякими правдами и неправдами добыть путёвку в горы. Он уже побывал на Тянь-Шане, на Карпатах и неоднократно на Кавказе. Нам с Аликом он сразу понравился. В походе он проявил себя как человек, с которым вместе в разведку ходят. Даже нашим рабочим он понравился за то, что никогда не унывал, от рюмки не отказывался и развлекал компанию смешными анекдотами.
Итак, первая половина похода проходила на автобусе. Группа переезжала от одного туристского лагеря к другому. Всем это нравилось. Было весело и интересно. Но вот подошло время подъёма на вершину Эльбруса. Автобус подвёз группу к туристскому лагерю у подножья Эльбруса. Группа взглянула на гору, выслушала объяснение инструктора и большинством голосов решила, что «умный в гору не пойдёт». Только мы с Аликом и Наум хотели взобраться на гору. На нас смотрели как на сумасшедших. Какой нормальный человек добровольно полезет на гору пешком по снегу? Мы со своей стороны не могли понять остальных членов группы. Восхождение на знаменитую гору Эльбрус было для нас основой похода, самым привлекательным во всём походе.
Мы поднялись на гору вчетвером. Четвёртым был инструктор. Подъём был трудным, особенно для меня, не привыкшего к альпийским походам. Наум, как наиболее подготовленный, помогал и бодрящим словом и делом. Он по дороге снимал фотокамерой каждый наш успех, радуясь как ребёнок завершению каждого этапа подъёма. На вершине Эльбруса Наум дал свой фотоаппарат инструктору и попросил его сфотографировать нас троих. Мы стояли нагруженные рюкзаками на фоне яркого неба.
В лагере нам вручили значки альпинистов, и мы с гордостью нацепили их на лацканы пиджаков. Перед отлётом домой, мы обменялись адресами.
В Одесском аэропорту меня встречали Зоя с Толиком. Я подхватил свой рюкзак одной рукой, а сына другой и мы вышли к автобусу. Толик, прижавшись ко мне всем телом, спросил:
- Ты на гору поднимался?
- Поднимался, - гордо ответил я, указывая на значок альпиниста, блестевший на моей груди.
- А в зоопарк со мною пойдёшь?
- Ты же с мамой ходил!
- Я хочу с тобой.
- Пойду, если мама позволит.
Прошло два месяца. Я уже было забыл о моём походе в горы, когда из Москвы пришло письмо от Наума с целой пачкой черно-белых фотографий. Я показал Зое документальное подтверждение нашего подъёма на Эльбрус. Зоя внимательно разглядывала наши самодовольные лица на фоне высокогорного неба. Особенно Зое понравилась карточка, на которой мы втроём стоим на вершине Эльбруса. Зоя повернула карточку и на обратной стороне прочла надпись: «Израильский десант на Эльбрусе. 1962 год».
- Ну и шуточки шутит твой новый приятель, - с испугом сказала она.
Признаться, и меня удивила надпись. В 1962 году никто из советских евреев не отожествлял себя с государством Израиль. Мы знали, что где-то в далёкой Палестине есть такое государство, но считали, что мы к нему никакого отношения не имеем. Название страны для нас, оторванных от иудаизма, звучало экзотически, как любое другое название далёких от нас стран. К тому же Хрущёв принял курс на поддержку арабов в арабо-израильском конфликте. Пресса объявила Израиль пособником американского империализма, и тогда мы этому верили.
Когда я рассказал Алику о надписи на фото, он так же как я, отнёсся к ней как к странному поведению Наума. У него тоже не укладывалось в голове, что мы имеем какое-то отношение к Израилю. Потом он задумался и сказал, что правильно было бы подписать: «Еврейский десант на Эльбрусе».
Прошло десять лет. Наше мировоззрение постепенно изменилось. По мере того как в Советском Союзе расширялась антиизраильская пропаганда, наше сознание всё больше примерялось с идеей, что мы чем-то связаны с Израилем. Мы начали активно болеть за Израиль и уже не считали, что мы, советские евреи, сами по себе, а государство Израиль само по себе. И как же могло быть иначе, если одновременно с антисионистской пропагандой государство оказывало всё большее недоверие советским евреям. Евреи были вытеснены из всех органов власти, правительство принимало меры к ограничению доступа евреев в оборонные отрасли промышленности, еврейским детям был ограничен доступ к высшему образованию. Самым главным было то, что мы к этому времени разочаровались в самой идее государственной экономики социализма. Мы видели, что эта идея не работает. Она построена без учёта натуры человека. Руководство всех предприятий заботилось только о себе, ни сколько не заботясь об общественном благе.
Пропаганда против сионизма вызвала интерес к самому понятию – сионизм. Сохранились старики, которые объяснили суть этого движения, которое они в ранней молодости знали. Оказалось, что сионизм вовсе не какая-то ультра капиталистическая доктрина. Это просто желание части евреев создать еврейское государство, которое было бы домом для всех евреев.
В начале семидесятых годов появились первые евреи, пожелавшие осуществить сионизм на деле. Для многих из них это было не так связано с глубоким проникновением сионистской идеи в души, как возможностью вырваться из антисемитской страны, живущей в полной изоляции от окружающего мира. Особенно много желающих уехать появилось, когда выяснилось, что за занавесью никто не принуждает ехать исключительно в Израиль и евреев принимают многие страны мира. Поистине это был путь из неволи на свободу!
Парадоксом было то, что, проводя антиизраильскую политику и пропаганду, руководство Советского Союза, по сути, осуществляло сионистскую идею. Выпускали почти исключительно по израильским вызовам. Принимали документы у людей, закрывая глаза на то, что большинство вызовов было от вымышленных родственников. Документы на выезд в другие страны, например США, принимали исключительно от людей, у которых были в этих странах ближайшие родственники: мать, отец или родные братья, сёстры. Разрешение на выезд в Израиль получали многие, а большинство желающих выехать в США получали отказ.
В середине семидесятых мы с Зоей созрели. Кроме естественного желания вырваться на свободу, нас подгоняло нежелание подвергнуть нашего сына Толика издевательствам в рядах Советской Армии. Мы хорошо знали, как антисионистская пропаганда подействовала на большинство населения. Мы не могли себе позволить не воспользоваться возможностью уехать до того, как наступит время Толику служить в армии. Вполне естественно, что, хотя мы твёрдо решили ехать в Америку, мы оформляли выезд по вызову вымышленной двоюродной тёти из Кфар-Сабы. Официально мы ехали в Израиль.
Я не стану подробно рассказывать о нашей борьбе за выезд. Многие прошли через это, и это не является сутью моего рассказа. После долгих переживаний мы, наконец, получили разрешение на выезд в Израиль. Собирались в спешке. Надо признать, что мы к
различным ценностям относились по советским меркам и многое, что нам казалось необходимым и ценным позже оказалось ненужным. Одно мы правильно понимали: самое ценное это наша память, запечатлённая в фотографиях. Мы знали, что разрешалось провести семейные фото, а запрещались фото, запечатлевшие военную службу. Зоя тщательно отобрала все мои фото периода службы в армии и отнесла их к своей сестре, не помышлявшей о выезде из Союза. Фотографию, на которой мы втроём стоим на вершине Эльбруса, мы положили в общую пачку, забыв заглянуть на оборотную сторону.
Одним из факторов способных ограничить эмиграцию советские власти считали создание трудностей для отъезжающих. Негласная задача состояла в том, чтобы письма покинувших Советский Союз людей описывали кошмар выезда из страны. Это вселит страх у потенциальных эмигрантов и уменьшит количество желающих выехать. Большинство отъезжающих не могли вылететь из страны. Им было приписано покинуть страну через станцию Чоп. Из Чопа можно было выехать либо поездом Москва - Братислава, либо пригородным поездом. В последнем случае до Братиславы необходимо было сделать несколько пересадок уже на территории Чехословакии.
Обстановка в Чопе была очень нервная. Поезд Москва – Братислава стоит в Чопе считанные минуты, а отъезжающих собралась внушительная толпа. К этому надо добавить, что в таможню начали впускать всего за час до прихода поезда, и каждая семья должна была пройти процедуру тщательного досмотра до того, как она будет допущена на перрон. Наконец подошла наша очередь на досмотр. Я потащил чемоданы в зал досмотра. В зале находились несколько пограничников в военной форме и не менее пяти таможенников. Пограничники велели предъявить наши выездные документы. Вы, наверное, помните, что выдача разрешения на выезд сопровождалась лишением советского гражданства. Поэтому единственным выездным документом у всех нас была невзрачная зелёная бумага под названием «Виза». Она же являлась удостоверением личности. У нас было две визы. Толик, как несовершеннолетний, был включён в Зоину визу. Я вручил наши визы пограничникам и по приказу таможенников стал выкладывать вещи из чемоданов на большую стойку для досмотра. Жадные руки таможенников набросились на вещи, как будто мы везли какие-то ценности. Зоя с тревогой смотрела, как таможенники отделяли из горки вещей то, что, по их мнению, требовало более тщательного досмотра. Позже мы узнали, что это был обычный трюк, рассчитанный на отвлечение нашего внимания.
Один таможенник увидел небольшую хрустальную вазу, которую Зоя бережно упаковала в мягкий свитер. Глядя Зое в глаза и нагло улыбаясь, таможенник по пути от стойки к своему столу выпустил вазу из рук. Зоя ахнула, чем привела таможенника в полный восторг. Довольный собою, таможенник подобрал с пола то, что осталось от вазы.
- Извините, – сказал он, радостно оскалив жёлтые зубы.
Я посмотрел на него с презрением. Было жаль вазы, но подавать вид, что он меня задел, мне не хотелось. Тем временем толстая таможенница вытащила из горки вещей пакет с фотографиями и коробку с Зоиными украшениями. Пакет она передала пограничникам, а коробкой занялась сама. Высыпав содержимое коробки на стол, таможенница со всей серьёзностью начала разбирать дешёвые брошки. Вытащив одну блестящую брошку, таможенница пыталась найти пробу металла, из которого изготовлена брошка. Брошка была позолоченная и выглядела золотой.
- Это золотая брошь, - сказала таможенница.
- Да, - подтвердил я, - она сделана из самоварного золота.
- Не шутите. Эту брошь я не пропускаю.
- Можете забрать её себе.
- Вы должны отдать её сопровождающим вас лицам.
- Нас никто не сопровождает.
- Я не могу пропустить эту брошь. Придётся составить протокол.
- Не проще ли перочинным ножом стереть позолоту и убедиться, что брошь простая.
Подошёл молодой таможенник. Он взял в руки брошь и, взглянув одним глазом на брошь, заявил:
- Это не камни, а стекло. С обратной стороны амальгама. Можешь пропустить.
В этот момент ко мне подскочил пограничник в погонах майора. Его лицо выражало гнев.
- Как это понимать? Что это значит?
Он ткнул мне в лицо оборотную сторону фотографии. Надпись, сделанная более десяти лет назад Наумом, поблекла, но была вполне читаема: «Израильский десант на Эльбрусе. 1962 год».
- Это шутка, - сказал я.
- Это не шутка, а провокация.
- Это шутка. Не моя шутка, а того, кто сделал эту фотографию. Я храню эту фотографию как память о туристском походе.
- Следователь разберётся, кто это написал.
- Я могу согласиться с тем, что это глупая шутка, но это не злонамеренная надпись. Тогда, в 62-м, ему казалось, что это смешно.
Пограничник злобно посмотрел на меня и ушёл за стойку. Молодой таможенник велел мне очистить стойку от наших вещей. Зоя и Толик бросились мне помогать, в беспорядке набрасывая вещи в открытые чемоданы. Пограничник в форме младшего лейтенанта дал Зое её визу и велел очистить помещение. Толик и Зоя с моей помощью потащили чемоданы к выходу. У выхода стоял сержант-пограничник. Он пропускал только по документам. Он мне не позволил помочь вынести чемоданы. Я вернулся к стойке и спросил младшего лейтенанта, где моя виза. Он мне ничего не ответил, указывая на стул. Я понял, что мне нужно подождать решения судьбы. Я повалился на стул. Это был самый тяжёлый момент. Тревожные мысли были у меня в голове. Я ожидал, что сейчас придёт охрана, и меня уведут в камеру. Я мысленно готовил себя к самому худшему. Я понимал, что я пропал. Долго ли навесить дело? В голове была только одна успокаивающая мысль: «Зоя и Толик уже с той стороны. Их не задержат».
Моя голова была в тумане, когда в помещение завели следующую семью. Глава семейства бросился выкладывать на стойку те жалкие пожитки, которыми были набиты их чемоданы. Сознание, что я пропал, сверлило мою голову. От волнения я весь вспотел. Что делать? Как себя вести? Вдруг меня озарила мысль, что мне теперь нечего больше терять. Пока меня не увели, я могу попробовать покачать права. Чего мне бояться, если я всё равно пропал?
- Пожалуйста, верните мне мою визу, - твёрдым голосом громко я обратился к пограничникам.
- Смотри, этот жид чего-то ещё требует. У, гад вонючий! Накостыляй ему, Иванов, – майор добавил к этому привычный русский мат.
- Прошу следить за лексикой, – сказал я ещё громче. – Я прослужил в армии шесть лет и умею отличать неуставное поведение. Верните мне мою визу.
Младший лейтенант взял со стола мою визу, бросил её на пол и каблуком наступил на неё. Потом он поднял визу и подал её мне. Его лицо выражало ненависть.
Я взял визу. Всё ещё уверенный, что сейчас меня задержат, я пошёл к выходу. Сержант пропустил меня без разговора. С той стороны ко мне бросилась бледная трепещущая Зоя.
- Мы с Толиком решили остаться и дождаться тебя.
- Ну, и глупо решили. Самое правильное было бы добиваться из-за границы моего освобождения. Здесь вы бы ничего не добились.
Я бросился упаковывать чемоданы. Сердце билось так громко, что, казалось, что его слышат все вокруг.
Прошло пятнадцать лет. Я случайно вспомнил об этой карточке и связался с Аликом Штейнбергом. Он сделал мне копию своей карточки и выслал в США. Получив карточку, я старательно вывел на оборотной стороне: «Израильский десант на Эльбрусе. 1962 год». Алик жил в Израиле и надпись на оборотной стороне карточки больше не была шуткой.